Не могу поверить в то, что мне это удалось. Этот мальчишка-кроу, сын Ингриды, согласился стать подопытным в моих экспериментах. Его завлекли мои речи о том, что это поможет ему узнать себя и собственные способности. Глупец! Это поможет мне узнать все о них. Он выглядел почти нелепо, когда я его убеждал: весь такой щуплый и лохматый, похож на вороненка. Имя затерлось, некоторые листы из дневника найдены в фамильном доме Северян, 12г. Эры Солнца
Лисий хвост мелькает между окрашенных в золото и медь деревьев и скрывается за кустом можжевельника. Запах в лесу стоит дивный: пахнет прелой листвой, шелестящей под ногами, колючей хвоей и влажной после дождя землей. Шорохи слышатся отовсюду, преследуют за каждым поворотом. Сухие ветки ломаются под ногами, но треск их сразу тонет в лесном шепоте. Звериные шаги растворяются в шуршащих листьях, тянут за собой янтарную дорожку из потревоженной осени. Бурые белки с белым брюшком скачут по ней, разгребают маленькими лапками в поисках плодов да семян, собирают упавшие ягоды рябины, которые после воровато унесут на свое дерево, затеряются в красно-желтом полотне, окутавшем ветви. Лисица выпрыгивает из-за куста, хвостом вздымая за собой огненный вихрь. Листья кружатся вокруг неё, падают ей на меховую спину, а она вертит головой да дергает ушами, пытаясь их сбросить. Подскакивает, будто кузнечик, и резко замирает. Взгляд янтарных глаз замирает на стоящем неподалеку кроу. От черной мордочки тянется вниз по грудине белая полоса — пушистая, мягкая. Кроу отодвигает ладонью широкую кленовую ветвь, и лиса отпрыгивает в сторону. Солнце играет на её тыквенной шкуре, и та отдает благородной медью. Красивая. Хитрая. Длинный хвост в минуту опасности словно становится еще пышнее, еще краше. Со стороны слышатся чужие шаги, и зверь бросается за можжевеловые кусты, а оттуда — дальше в лес. Кроу срывает несколько рябиновых ягод, катает их между пальцами. Видар и еще несколько солдат остались позади. Разведка проходит успешно, и им пора возвращаться обратно в крепость, но Кроу медлит. Что-то не дает ему покоя, и он уходит глубже в лес, раздвигает ладонями пестрые ветви. Кленовые листья похожи на крохотные рубиновые короны, украшающие длинные ветки. У деревьев во мху прячутся боровики и маслята, и их шапочки выглядывают из-за зеленых оков. Собрать бы их да принести в крепость: Видар по молодости часто в лес ради этого сбегал. А потом Кроу искал его — ходил меж деревьев и звал громко-громко, почти надрывно, боялся, что потеряет друга. В итоге потерялся сам. За ним тогда Ворон приходил. Нашел его, глупого, сгорбившегося под широким дубом, продрогшего всего. Отчитывать не стал. Взял на руки и отнес обратно в крепость. Видар сам вернулся, еще до заката. Именно он тревогу и забил, что приятеля нигде нет. Кроу отправляет ягоды в рот и слегка морщится: горчат. Первые морозы ударят, и станут слаще. — Что ты ищешь? — Видар останавливается позади него. Раны на щеках зарубцевались, только грубые шрамы тянутся после врачевания. — Мне кажется, здесь кто-то есть, — Кроу скользит взглядом по потонувшему в золоте лесу. Все кажется идеальным. Нет ни шорохов, ни шелеста листвы. Ни птичьего пения. Видар оглядывается по сторонам, щурит янтарные глаза, но ничего не замечает. — Вокруг ни души. Будь здесь кто-то, мы бы заметили, — бросает он, но сам все еще выискивает чужака в горящих листьях. — Так далеко обычно никто не заходит. Поэтому здесь и прятаться легче. — Кто сюда забредет? Только совсем отчаявшийся. Может, шел в крепость, но свернул не туда. — Дорога есть. По ней прямой путь. В лес сворачивать незачем. — Тогда селянин. Далековато забрел, чтобы грибы найти. Вокруг родного села, видать, соседи уже все разобрали. Тишина вокруг звенит подобно натянутой тетиве. Кроу дергается, толкает Видара в сторону, и две стрелы рассекают воздух: одна вонзается в кору дерева, а другая — в остывающую землю. Оба кроу замирают подобно борзым, взявшим след. Видар с присвистом выдыхает, высматривая за золотыми ветвями чужака. Еще две стрелы рассекают листву, но вонзаются уже в дым. Кроу бросается вперед, тянет мокрым носом воздух, пытаясь учуять нападавших. Их запах тает в теплой сырости, и Кроу человеком застывает посреди поляны, окруженный высокими деревьями. Оглядывается по сторонам, замечая дымчатые разводы в стороне — звериную сущность Видара. Он медленно переступает с ноги на ногу, поворачиваясь и прислушиваясь к каждому шороху, каждому вздоху. Рот чуть приоткрыт, и грудь вздымается от тяжелого дыхания. Кроу слышит чужое сердцебиение. Зверь слышит. Ладонь ложится на рукоять меча, мягко обхватывает её и тянет на себя. Ни звука не доносится из леса. Он весь стих, замолк, уподобился врагу. Кроу вглядывается напряженно в пышную листву, сжимает крепче меч в руках. Шагает вперед, медлит, прислушивается. С тихим шелестом следует за ним по пятам черная накидка, будто следы заметает. Неожиданно что-то мелькает между веток, и Кроу застывает на месте, щурит серые глаза, пытаясь высмотреть, что это было. Когда враг обрушивается со спины, он резко оборачивается. Слышится лязг металла, и Кроу откидывает нападавшего назад. Тот скользит подошвой по прелой листве, а затем кидается вперед. Кроу ставит защиту, вскидывает меч, отбивая удар за ударом. Движется, в противовес врагу, медленно, ровно. Тот стремителен, быстр, скоростью берет, а не силой. Не уследить за его движениями, не рассмотреть лицо под черным платком. Кроу отступает назад, не дерется в полную силу, изматывает противника. Хочется ему посмотреть, узнать, кто этот человек, но не дается тот. Кроу хмурит брови, парирует удар, а затем пропускает один. Лезвие проходится у самой шеи, царапает кожу, разрезает ее. Кроу дергается, вскидывает руку, закрывает рану ладонью. Пропитывается ткань беспалой перчатки кровью, и что-то неуловимо меняется в нападавшем. Он доволен собой. Будто уверовал в свою победу, понял, что осталось немного. Дает Кроу мгновение, чтобы придти в себя, а затем кидается вперед. На сей раз Кроу отступает в сторону, и тот промахивается, а затем получает удар в спину. Падает на землю, переворачивается быстро, и меч входит в землю у самого его лица. Он бьет Кроу по запястью, и тот разжимает руку. Отступает, пока враг вскакивает с земли, а затем пригибается, когда тот бросается на него. Клинок проходит над его головой, и Кроу вытаскивает меч из земли, бьет со всей силы. Враг скрещивает оба клинка под его, смотрит прямо в глаза, а затем резко опускает одну руку. Но не успевает. Кроу отбивает удар, выворачивает ему руку, заламывает её. Тот свободной бьет почти наотмашь, и Кроу дергает его так, что клинок входит по рукоятку в тело своего хозяина. Несколько мгновений они стоят неподвижно. Оба мужчины хрипло дышат. Глаза Кроу темнеют, а потом резко снова становятся почти прозрачными. Он медленно отпускает чужую руку и отступает в сторону. Противник остается стоять, только смотрит на торчащий посреди ребер клинок, а затем медленно тащит за рукоять. Хрипит, покачивается слегка, но вытаскивает его и отбрасывает в сторону. Поднимает голову, смотрит на Кроу, а затем падает на колени. Кроу наблюдает за ним, опустив меч. Со стороны слышится задушенный вскрик — Видар схватил второго лазутчика. Кроу вскидывается, смотрит туда, откуда исходит звук, а когда поворачивает голову обратно, то враг уже лежит на земле лицом вниз. Силится повернуться, и Кроу, убрав меч в ножны, опускается на одно колено, чтобы помочь ему. Придерживает мужчину, укладывает на спину. Тот смотрит ему в глаза, кивает почти благодарно, а затем переводит взгляд в небо. Светлое и чистое, даром что солнце светит весь день. Ни облачка нет. Тепло и хорошо. Мужчина вздыхает глубоко, а затем закрывает глаза и более уже не шевелится. Видар пробирается через ветки уже в человеческом обличии. Он останавливается на поляне, где сидит Кроу, и застывает подле него. Дышит судорожно, нервно оправляет доспехи. Как бы не хохорился он храбростью перед Вороном, перед Йермунном и Кроу, а тяжелее них всех ему дается убийство. Пусть и хороший воин, и одолеть его трудно, а душа болит каждый раз. Кроу молчит пару минут, а затем поднимает на него взгляд. — Он там, — Видар кивком головы указывает за деревья. — Мне пришлось. Кроу понимающе кивает. — Кто, Святого Духа ради, это был? Почему они напали? — Я не знаю, — Кроу осторожно опускает мертвое тело на землю, складывая тому руки на груди вместе с клинками. — Ты не осматривал его? — Что? Нет. Никогда. Он же… он же только что был живым. Видар кривится, и шрамы на щеках становятся еще более грубыми и неровными. — Я не могу его осматривать. — А внешне? Так же выглядел? — Внешне? — Видар пересиливает себя, опустив взгляд на труп. — Кажется, да. — Хорошо. Возвращайся к отряду и жди меня. Я осмотрю его и вернусь. — Ворон запрещает так делать, — Видара всего перетряхивает от мысли, что кто-то может обыскивать мертвых. Ему и прикасаться-то к ним страшно: с места боя практически бежит, а трупов боится до ужаса. Кроу сжимает руку в кулак, давит большим пальцем на каждый по очереди до хруста. — Иначе мы не узнаем, кто это, и чего он хотел. — По-моему, как раз очевидно, чего он хотел. — Тогда просто узнаем, почему он этого хотел. Видар кивает коротко, старательно отводит взгляд в сторону, а затем быстрым шагом уходит по направлению отряда. Кроу остается сидеть на земле, пока тот не скроется за деревьями, а затем приступает к осмотру. Он действует аккуратно, почти бережно, чтобы не потревожить сон мертвых. Обыскивает карманы, прощупывает одежду, но старается не касаться самого тела. Медлит перед тем, как отогнуть запах куртки, пачкает руки в еще теплой крови, проверяя внутренний карман. Лист бумаги шуршит под пальцами, и он осторожно вытаскивает его. Разворачивает, но почти все написанное запачкано багровыми разводами, еще мажущими под пальцами. Среди зияющих белыми прорехами слов можно разобрать имя Ворона, обрывки фраз и стертые буквы. Кроу скользит взглядом ниже по листу, останавливаясь лишь в самом конце, где стоит размашистая подпись. <… выродок… смее…ый Ворон…кроу…ми способами убей его, уничтожь… отправь к праотцам и Святому Духу, пусть они судят его душу…бельмо на имени всего нашего рода. … ги отдам посыльному, забери их. Г.> Кроу опускает руки вместе с письмом, всматриваясь в лицо наемника. Будто пытается понять, чем отличается тот от обычного воина. Быстрее и ловчее, движения отточены, полагается не на силу, а на хитрость. Не попадись ему кроу по дороге, глядишь, и добрался бы до крепости. Второй, видимо, напарник. Кроу слегка поворачивает мужчину, но лука за его спиной нет. Он удивленно приподнимает брови, встает с земли и оглядывается по сторонам. Сбоку слышится взволнованный голос Видара, и Кроу, помедлив, убирает письмо в карман и направляется к ним. Пора возвращаться в Холодную руку.***
— Величайший воин, сильнейший представитель своей расы, способный обращаться в зверя по собственному желанию, слег с простудой из-за того, что погнался за обычным оленем. Ворон, полусидящий в постели под теплым одеялом, закатывает глаза и против воли улыбается. Йермунн сам почти смеётся, когда ругает того — совсем как старший брат. В покоях Ворона тепло: жар исходит от растопленного камина, окна плотно закрыты, а поверх одеяла лежат тяжелые шкуры. — Святого Духа ради, Йермунн, — насмешливо просит Ворон, откидываясь на подушки. — Со мной все в порядке. — Всю ночь тебя лихорадило: Кроу пришлось идти за лекарем. Он просидел с тобой до утра, пока жар не спал. А до этого не смыкая глаз провел рядом несколько суток, боясь, что рана вновь начнет кровоточить. — Биргер крепко её зашил, остальное сделает уже звериная сущность, — Ворон под одеялом прикладывает ладонь к перебинтованному боку, слегка давит пальцами под ребрами и морщится. Серебряный меч вошел глубоко, но не задел органы. Ему почти повезло. На мгновение перед глазами возникает испуганное лицо Кроу, застывшего в нескольких метрах и метнувшегося к нему тут же, чтобы прикрыть от рыцарей Ордена. Он отражает удары один за другим, бешеной собакой бросается на врагов, защищая хозяина. Правая рука. Они сражаются бок о бок, а после, когда Ворон припадает на одно колено, зажимая ладонью глубокую рану под ребрами справа, склоняется к нему. Не говорит ничего, но одного умоляющего взгляда хватает для того, чтобы продержаться до возвращения в крепость. — Все равно ты должен оставаться в постели, — голос Йермунна вырывает Ворона из вехи воспоминаний. Тот подносит пучок горько пахнущей сушеной полыни к свече, поджигает ее и кладет тлеть на жестяное блюдо. — А не отправляться на охоту в одиночку. — Боевых действий сейчас нет, отряд Ордена у Заблудшего леса был последним. — Как раз после этого ты должен спокойно лежать и ждать, пока рана затянется, Ворон. — Я не могу сидеть без дела. Ты просишь меня не ходить в города и делаешь все сам, а мне только и остаются, что дела в крепости. — Вчера ты освежевал вепря на улице. — Йермунн, — Ворон сквозь стиснутые зубы говорит, но в его голосе больше усталости слышится, чем злости. — Я не могу валяться в постели, будто княжеская дочь. — Знаю. А ты знаешь, что себя нужно беречь, а не браться за все вокруг, лишь бы не сидеть в бездействии. Руки чешутся, так почитай книгу, но оставайся в постели. — Биргер говорит, что я могу вставать. — Прошу тебя, — раздраженно прерывает его Йермунн. — Вставать с постели и обращаться в зверя, чтобы гонять оленей и кабанов — это не одно и то же. Ворон испытывающе смотрит на старого друга, но ответить ему не успевает: в дверь стучат. Мужчины еще с минуту глядят друг другу в глаза, после чего Йермунн поворачивает голову в сторону. — Войдите. Дверь открывается, и на пороге показывается Кроу, только вернувшийся с разведки. Он проходит в покои и приближается к постели. — Говори, — Ворон благосклонно кивает. — Мы осмотрели всю территорию вокруг Обледеневшей Руки. Нет никаких следов Ордена. — Все спокойно? — Да. Ворон вопросительно склоняет голову к плечу, замечая кровоточащую рану на чужой шее. — Но есть что-то еще, о чем, я надеюсь, ты хочешь мне поведать. Кроу опускает взгляд. — Когда мы уже возвращались в крепость, на нас напали. — На вас? Кто? Сколько их было? Где? — Йермунн поддается вперед, но Ворон останавливает его поднятой в воздух ладонью. — Продолжай. — Только на меня и Видара. Мы не видели, кто это. Они выстрелили, но стрелы прошли рядом. Мы бросились их искать, двоих убрали. Воины осмотрели все вокруг, но больше никого не нашли. — Никого? — Нет. — А ты? Твое чутье? — Если бы с ними пришел еще кто-то, ему бы не удалось так быстро скрыться. — Что эти двое? Что они хотели? Зачем подобрались так близко? — Йермунн скрещивает руки на груди, хмурится недовольно. — Это наши земли. Если они напали, значит, явно не с миром пришли. И не за тем, чтобы что-то найти или разведать — такие обычно виду не кажут, а не вступают в бой. Чем они защищались? Кроу открывает рот, чтобы ответить, но Ворон вновь поднимает ладонь. — Мы обсудим это позже, — тихим, непререкаемым тоном говорит он, видя, как вскидывается Йермунн, желающий узнать все прямо сейчас. — Я хочу отдохнуть. — Мы оба знаем, что ты используешь свою рану сейчас только для того, чтобы замять разговор, — Йермунн усмехается: он же давеча поучал его, что отдых превыше всего. Сам виноват, что Ворон теперь этим пользуется. — Оставь нас. Пришли кого-нибудь с кувшином воды и всем, что нужно, для перевязки. — Тебе обработали все недавно, нет необходимости. — Не для меня. Йермунн скользит взглядом темно-синих глаз по Кроу, находя рану на его шее, и качает головой. — Ему нужно к Биргеру. Почему ты пришел сначала сюда, а не к нему? — Чтобы отчитаться о разведке, — он словно стыдится своей раны, поворачивается к Йермунну боком, чтобы тот ничего не видел. — Это важнее. Ворон одобрительно хмыкает, а Йермунн закатывает глаза. — Сделал его по своему подобию, доволен теперь? — корит он Ворона, проходя мимо его постели к двери. — Никакой пощады к самим себе, все ради дела. Измотать себя, с тысячей ран проходить на ногах, когда можно избежать их всех… — Не ворчи, — с улыбкой просит Ворон, и Йермунн уже на выходе из комнаты оглядывается, смотрит с укоризной, а затем сам улыбается, закрывая за собой дверь. В повисшей тишине Кроу не решается заговорить первым. Он смотрит себе под ноги, сцепив руки за спиной, и прислушивается к чужому дыханию. Почти забывает о ране на шее. Пронзи его тело тысяча стрел, он бы и с ними пришел к Ворону, упав перед ним на колени. Даже смерть не стала бы оправданием. Ворон рассматривает его, приподнимается выше на подушках и кривится от острой боли в боку. Сжимает губы в тонкую полоску, касается затылком изголовья кровати и прикрывает глаза. Выдыхает сипло через нос, и Кроу дергается, услышав это. Бросается к кровати, почти нависает над Вороном, и тот смотрит на него, превозмогая боль. — Что ты нашел там? — спрашивает он, складывая испещренные рубцами ладони поверх шкур. — Я... да... ничего такого, просто письмо, видимо. Оно сильно испачкалось в крови, не разобрать. — Ты обыскивал труп? Кроу медлит. — Мне пришлось. — Я запрещаю это делать. Ворон выразительно поднимает темные брови, и Кроу теряется. — Иначе бы я не узнал, зачем они пришли. У меня не было выбора. — Ты пробовал прочесть письмо? — Да. — Что в нем написано? — Я не уверен, большую часть сложно разобрать, — Кроу вытаскивает лист бумаги, подавая его Ворону. Кровь на нем уже высохла, осталась лишь грубым красным пятном. — Очевидно, что его прятали, — Ворон разворачивает сложенный лист, всматривается в его содержимое, пока Кроу замирает подле него, пытаясь по одному только выражению лица понять, о чем тот думает. Но он не меняется в лице. Остается спокойным. — Как выглядел тот, у кого ты его забрал? — спрашивает он спустя несколько минут: для прочтения уцелевших строк требуется многим меньше времени. — Мужчина. С собой два клинка, лук со стрелами. Лицо скрывает повязка. Темная одежда, сильно обтягивающая. — Второй был таким же? — Да. — Его ты осматривал? — Да. Ворон слегка кивает. Складывает письмо пополам и откладывает в сторону. В этот момент робко стучат в дверь, а затем заносят все то, что просил Ворон. Ставят возле постели и быстро уходят. Какое-то время слышно, как удаляются чужие шаги по коридору, а затем и лестнице. — Ты все правильно сделал, — похвала срывается с его губ, и Кроу замирает. — Садись ко мне. Кроу послушно опускается на кровать прям так, в чем пришел, не боясь испачкать или повредить. Ворон протягивает руку к миске с прохладной водой и чистым повязкам в немой просьбе подать их. Кроу переставляет все на постель, стараясь не уронить, а затем поддается еще ближе, не сводя взгляда с чужого лица. Влюбленного. Преданного. Ворон медленно расстегивает ремни одной рукой, и Кроу избавляется от верхней части брони. Торопливо снимает ее, скидывает на пол вместе с накидкой, оголяя плечи, руки и грудь. Ворон берет кусок чистой ткани, смачивает ее в воде, а затем прикладывает к чужой ране, промывая ее. Ведет осторожно, стирая запекшуюся и свежую кровь, знает, как сделать так, чтобы не зацепить края. Черчит красными разводами к груди Кроу, вздымающуюся от дыхания под его рукой. Откладывает грязную тряпку в сторону, берет хлопковую полоску ткани, и Кроу наклоняется ближе к нему, помогая замотать собственную шею. Выпрямляется после этого, перехватывает чужую руку и сжимает ее. Кроу слегка горбится, сидя на постели, но оттого его поза выглядит расслабленной. — Убери все, разденься и ложись ко мне. Ворон вновь кривится, опускаясь головой на подушки, пока Кроу торопливо составляет все на пол и снимает с себя остатки брони. Спешит почти смешно, желая урвать как можно больше того времени, что они могут провести вдвоем. Не на поле боя, не в общем зале или тренировке. Кроу юркает под шкуры и одеяло, прижимается осторожно к перевязанному Ворону, устроив голову на его груди. Кожа у того горячая, и на ней почти нет живого места — как не проведи, а все равно наткнешься на рваный шрам. Ворон одной рукой обнимает его, а вторую кладет поверх чужой, опоясывающей его ниже раны. Гладит пальцами по запястью. Поворачивает голову и касается губами седой макушки, прикрывая глаза. Им обоим требуется отдых, и Ворон жалеет только о том, что не может повернуться всем телом и сжать Кроу в объятиях двумя руками так, словно хочет полностью спрятать его от всего мира. И тот не остается в долгу.***
Осенью темнеет быстро. Ночь опускается густым сумраком на землю, застилает все и тенью сторонится горящих факелов. Ворох блеклым маяком возвышается над потускневшим медным лесом, сохраняя тепло за толстыми стенами. Кроу трется щекой о прохладную подушку и лениво приоткрывает глаза. За окнами уже стоит тьма, а в комнате — полумрак с рыжими тенями от почти потухшего камина. Все вещи обретают диковатые очертания, но вместе с тем выглядят привычными и знакомыми. Кроу слегка двигается, высовываясь из-под одеяла, а затем резко садится. Еще сонным взглядом скользит по комнате, осматривая ее, а затем принимается тереть блеклые глаза. Ворона в кровати нет. Кроу откидывает одеяло вместе со шкурами, и его тут же пробирает насквозь. Постель отдает теплом, но он принимается быстро одеваться. Торопливо, чтобы не растерять остатки чужого жара, натягивает штаны и рубаху, оставляя броню на полу, тянет на босые ноги сапоги и почти бегом выходит из покоев. Йермунн с Видаром сидят в общем зале. Почти весь отряд расположился там, лишь некоторые растянулись по комнатам. Гуннар, широкоплечий и коренастый воин, вслух зачитывает взятую в общей библиотеке книгу: туда Ворон ставит сказки и написанные странники историями, дабы другие могли развлечь себя холодными вечерами. Читать умеет не каждый, но все охотно слушают. Йермунн с Видаром переговариваются в полтона, чтобы не мешать остальными. Когда Кроу подходит к ним, оба вскидывают головы. — Смотри, кто к нам спустился, — Видар хлопает ладонью по широкой скамье рядом с собой. — Вижу, Ворон тебя подлатал. — Вас обоих несколько часов не было слышно, — Йермунн не разделяет его энтузиазма. — Что вы делали? Слышится глухой звук удара: Видар пинает мужчину под столом. — Мы спали, — Кроу качает головой, и светлые пряди падают ему на лицо; он вскидывает ладонь и растирает теплую кожу шершавыми пальцами. — Вы не видели Ворона? — Что значит «не видели»? — напряженно уточняет Йермунн. — Его нет в комнате. Я думал, что он спустился сюда. — Может, просто пошел в кабинет или библиотеку. Он же не любит валяться в постели, — предполагает Видар. Йермунн мычит, вскидывает обе руки и трет темные бакенбарды, колющие ладони. — Это вряд ли. Держу пари, он снова куда-то ушел. — Куда? Куда он мог уйти? — встревоженный голос Кроу выдает его с головой. — Ему нельзя покидать постель. — Я не знаю, Кроу, я не слежу за ним. Что он говорил до этого? — Ничего. После того, как ты ушел, он просто обработал рану и все. — И вы легли спать? — Да, — на выдохе отвечает Кроу, падая наконец на скамью. — Ничего такого. Видар приобнимает его за плечи, ободряюще улыбаясь. — Может, стоит сначала все же посмотреть кабинет. Вдруг он там, а ты шуму наводишь. Ежели и нет, то какая разница? Он вернется. И тогда ты сможешь его спросить об этом лично. — Видар прав, — Йермунн устало выдыхает. — Сначала проверим все, а потом будем гадать. В любом случае, вариантов немного. Если его нет в крепости, то остается только ждать, когда он вернется. Надеюсь, ему хватило ума не уходить в таком состоянии далеко.***
Гунтер поддевает указательным пальцем корешок книги, вытаскивая ее на свет и забирая с полки. Раскрывает на нужной странице, перечитывает давно знакомые строки и медленно возвращается за стол. Садится на стул с высокой, выше его головы, спинкой, кладя книгу на стол и обмакивая перо в чернильницу. У него красивый почерк — ровный, с понятными буквами и без всяких завитушек. Во время написания, ссылаясь на автора книги перед ними, он напевает себе под нос. У Гунтера хорошее настроение с самого утра. Осень радует его не только богатым урожаем, но и хорошим вложением средств. Ему не жаль ни одной уплаченной монеты. Впервые за долгое время ночью он спит спокойно, не мучаясь кошмарами, не просыпаясь в холодном поту. Гунтер скупо улыбается — вот и все, в чем выражается его радость. У него болезненно худое лицо, и улыбка выглядит так, словно он прикладывает огромные усилия, чтобы ее изобразить. И все же он чувствует себя хорошо. Так, что в пору пуститься в пляс, возблагодарив Духа за освобождение. Гунтер чешет заостренный и опущенный вниз кончик носа краем пера, раздумывая над написанным, и выпрямляется. Предложения складываются у него удивительно дурно, и он корит себя за то, что собственные эмоции мешают ему писать. Гунтер приглаживает и без того прилизанные черные волосы — медленно, едва-едва касаясь их узкой ладонью, ведет по ним назад. Рука слегка дрожит, но он прощает себе эту слабость. Чувствует себя спокойно. Даже счастливо. — Как же хорошо. — Рад, что тебе нравится. Гунтер вздрагивает, испуганно поднимая взгляд. Лицо искажает гримаса ужаса, и он почти скулит, скривив тонкие губы. Лицо со впалыми щеками будто стареет за одно мгновение на десять лет. — Ворон, — его голос похож на всхлип. — Ты пришел. У противоположной стены стоит мужчина, едва заметный в полумраке. Гунтер сглатывает, вжимаясь в спинку стула всем телом и отодвигаясь от стола. Ворон сливается с приглушенными тонами комнаты, стоит в самой ее середине и будто занимает собой все пространство. Нет напряжения в его позе, нет скованности. Будто он здесь хозяин. Он, а не Гунтер. — А ты, я погляжу, счастлив меня видеть. — Конечно! Как и всегда. Каждое твое появление — отрада для моих глаз, будь моим гостем, располагайся… — Твой голос дрожит. Захворал? — Что? Ох, нет, все хорошо, тебе кажется, — Гунтер пытается скрыть дрожь, обводя ладонью комнату. — Хочешь присесть? Я могу попросить Эхьи принести вина… — Не стоит. Я слышал, в этом году богатый урожай. — Урожай? Нет, не слишком. Хватит, чтобы продержаться до весны, может, удастся что-то продать, ну, ты понимаешь. — Конечно. Ворон поворачивает голову в сторону книжного стеллажа, делает шаг к нему и морщится от боли в боку. Замирает на секунду, пережидая острую вспышку. Гунтер, заламывающий руки, не замечает этого. — В целом все хорошо, правда. Я не совсем понимаю, зачем ты пришел. Договоренность же только на зиму. Не подумай, что я не рад тебе, но, верно, не стоит отвлекать тебя от привычных дел. Каждый раз ездить ко мне — это долгий путь, я должен… Предложить тебе выпить, хочешь, может, заночевать… — Ты прислал ко мне своих шавок, — голос Ворона звучит непривычно вкрадчиво и мягко, пока он рассматривает исписанные гунтеровой рукой страницы. — И для человека, мысленно меня уже похоронившего, неплохо держишься. — Что? О чем ты говоришь? — Наемников. Должен признать, не худших из возможных. — О чем ты говоришь, Ворон, ох, Святой Дух, наемники, придумаешь еще. — Я нашел у них письмо с твоей подписью. Сколько ты им заплатил? — Будет тебе, подделать ее может любой, достаточно просто… — Многие хотят моей смерти, Гунтер. Но немногие заплатят достаточно, чтобы избавиться от меня. Гунтер сглатывает, до побеления костяшек пальцев вцепившись в подлокотники. — Помилуй, Ворон, я не… Мужчина вздрагивает, когда письмо с ударом чужой ладони опускается ему на стол. — Скажи мне, что оно не твое. Гунтер поджимает губы, и Ворон выпрямляется. Нависает над ним хищной птицей, даже в темноте видящей страх на чужом лице. — Не знаю, что веселит меня больше: твои попытки убить меня или слепая вера в то, что это возможно. — Я не… не пытался… не хотел… — Ты отвратительно врешь. — Ворон, клянусь, я просто… — Что? Гунтер замолкает, беспомощно шевеля губами. Он не сводит взгляд с письма, пока сердце бешено заходится в груди. Оправдания не приходят на ум, зато эмоции, искренние и чистые, рвутся наружу. — Ненавижу. — Повтори это. — Ненавижу тебя, — шепчет Гунтер, стискивая губы до посинения. Ворон на это лишь насмешливо скалится. — Знаю. Но пока я законный наследник этого дома, ты будешь делать то, что я тебе скажу. — Ты не законный наследник! Ты должен был сдохнуть сотни лет назад! Никто не знает о том, что ты дьявольское отродье! Гунтер тяжело дышит, а в глазах почти блестят злые слезы. По человеческим мерам ему больше лет, чем Ворону. — Правило дома гласит, что, пока жив прямой наследник, он заведует всем. А я жив, Гунтер. Живее тебя. И до тех пор тебе придется выполнять то, что я скажу. Ты можешь пытаться убить меня столько раз, сколько тебе заблагорассудится, но намного проще будет отдать эти деньги мне сразу, без посредников. Ворон неожиданно кривится и сгибается пополам, ухватившись за бок — тот пронзает болью, от которой едва ли глаза не закатываются. Он стискивает губы, рвано дышит через нос, в то время как Гунтер неуверенно ухмыляется. Но стоит Ворону поднять на него взгляд, и он бледнеет. — Не думай, что это сделали твои люди. Потребуется что-то посильнее, чем пара наемников. Он отступает от стола, рвано выдыхая и зажимая рану ладонью. Хочется скрипеть зубами от боли, выть волком, и он вскидывает голову, прикрывая глаза. Пережидает. — Если вопрос лишь в количестве, я найму больше, — подает голос Гунтер со своего места, облизывая пересохшие губы. Ворон на это лишь судорожно тянет носом воздух, до боли стискивая челюсть. Он с великим удовольствием промолчит, но чужие слова звучат настолько нелепо, что буквально принуждают его к ответу. — Да хоть отряд найми, вырежу всех до одного, — цедит он, упираясь вымученным взглядом в потолок. — Ты смертен. И тебя можно убить. И лишь вопрос времени, когда у кого-то это получится. — И ты надеешься, что это будешь ты? — Ворон усмехается, опуская голову. Волосы черным пологом закрывают его лицо от Гунтера. Он пережидает боль прежде, чем продолжить говорить. — Невероятно глупо. На некоторое время в комнате воцаряется тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Ворона. Гунтер силится придумать что-то острое в ответ на чужие слова, но терпит неудачу. Ничего не приходит ему на ум. Ни одной колкой фразы, ни одной хлесткой мысли. Он вздрагивает, когда Ворон вскидывает голову и в упор смотрит на него. — Смирись со своей участью. Ты живешь в роскоши и богатстве, делаешь все, что тебе заблагорассудится, и я не стесняю тебя средствами. Ты не прямой наследник, Гунтер, ты седьмая вода на киселе, но кого это волнует. Не следи я за домом и хозяйством, этот род давно бы потерял все то, что имеет, и пошел по миру. Лишь благодаря мне его доходы растут, а богатства преумножаются. Цени это. И будь добр не дерзить мне. Гунтер морщится словно от удара, наблюдая за тем, как вокруг Ворона начинает клубиться черный туман, едва заметный в темноте комнаты. Как тот обращается в зверя, скалится острыми зубами, а потом растворяется в воздухе. Лишь густой дым вслед за ним исчезает в приоткрытом окне. И только после этого Гунтер в бессильной злобе опрокидывает все со стола: — Чтоб ты сдох, Ворон! Чтоб ты сдох как последняя сука!***
Осенью сложно понять, когда вечер переходит в ночь, а сумерки становятся тьмой. Звезды алмазной россыпью блестят на небосводе еще с ужина, а факелы зажигают и того раньше. Они горят маленькими рыжими оазисами на каменных стенах и освещают широкий двор. В главном зале еще трещат поленья в камине, и этот звук единственный, что слышен в крепости, не считая храпа. Низкого, звучного, эхом отдающегося от высоких потолков. Будто целое стадо кабанов развалилось на деревянных кроватях, спряталось под теплыми шкурами и сейчас выводит такие рулады, что книги на полках дрожат. Время давно перевалило за полночь. Кроу поджимает под себя ноги, не сводя взгляда с танцующих в камине языков пламени. Он ждет. Ворона нет слишком долго, и беспокойство в его груди растет с каждой секундой. Он меряет шагами чужие покои, ходит от стены до стены, останавливается у окна и всматривается в беспробудную тьму, будто надеется что-то в ней увидеть. Он читает книги, оставленные Вороном только для себя, бережно гладит их корешки и возвращает все на место. Он сидит на постели, гладит шершавыми ладонями звериные шкуры, вскидывает голову, едва слышит крики воронов за окном, и каждый раз надеется, что они знаменуют возвращение Ворона. Но после каждого крика он по-прежнему остается сидеть в одиночестве. Кроу поднимается со скрипнувшей кровати, проходит к почти погасшему камину и кладет туда несколько поленьев. Шевелит угли, и огонь перекидывается на новое подношение, взметая в воздух сноп искр. Кроу протягивает ладони вперед, греет их, а затем возвращается обратно на свое место. Присаживается осторожно на самый край, вытянув ноги вперед и опустив между ними сцепленные ладони. Он смотрит в пол, вслушиваясь в тихое потрескиванье древесины и пытаясь отвлечь собственные мысли на что-то другое. Кроу прикрывает глаза, и в этот момент его ступни обдает холодом даже сквозь подошву кожаных сапог. Черный дым расползается по всей комнате; от него трепещет пламя в камине и затухают факелы на стенах. Покои Ворона погружаются в полумрак. Кроу резко вскакивает с постели, оглядывается по сторонам, с бешено бьющимся в груди сердцем наблюдает за тем, как сгущаются тени. Как клубами собирается дым, становясь зверем, и как он возвышается над полом, становясь человеком. Холод пробирается под кожу, и пар срывается с губ Кроу, когда он выдыхает. Туман густеет дольше обычного, и Кроу делает шаг вперед, едва касаясь его ладонями. Их обдает морозом, но он проходит дальше, в самую тьму. Глухой стон доносится до него раньше, чем он успевает увидеть его источник, но Кроу уже бросается ему навстречу — и вовремя. Он успевает подхватить Ворона до того, как тот падает на колени, зажимая ладонью рану на боку. С нее стекает горячая кровь, и он зло выдыхает сквозь стиснутые зубы, глядя перед собой. Волосы спутаны, лицо бледнее мрамора, а черты лица кажутся еще более грубыми. С его губ течет багряная струйка, когда он поднимает взгляд на Кроу. Тот испуганно смотрит на него, подпирает собой, не давая упасть. Вопросы застывают у него на языке, и ничто в мире больше не имеет значения, кроме раненого Ворона. Тот вскидывает свободную руку, накрывает чужую щеку и шероховато проводит по ней большим пальцем. — Дождался? — хрипло спрашивает он. Кроу коротко кивает, а затем на мгновение, не больше, прижимается к чужим губам своими. Целует горячо в противовес холоду вокруг, говорит так о том, что скучал, что беспокоился, что места себе не находил. Они несколько долгих минут стоят на коленях, пока туман вокруг не рассеивается, и все это время Ворон рассматривает чужое лицо. Кроу не различает испытываемых им эмоций: все его сознание затапливает радость и беспокойство; он порывается поднять Ворона и уложить в постель, а затем метнуться за лекарем, чтобы тот заврачевал рану вновь. В конце концов, Ворон позволяет ему это.