путь

Дима довольно сильно испугался, а сердце ещё очень долго колотилось как сумасшедшее. Руки тряслись от ещё одной вещи: Ларин не знал, собирался ужинать Юра здесь или у себя в комнате. Такая мелочь, а вызывала дикую панику. Ларин почти случайно делал всё медленнее, это был как раз тот случай, когда ты почти не нарочно оттягиваешь время, чтобы пугающее событие наступило как можно позже. Не ложишься спать, чтобы завтрашний день не наступал или, как Ларин, медленнее чистишь картошку. Но чтобы ты не делал, неизбежное случится. Диме всего двадцать лет, но он давно понял, что от некоторых вещей бежать бесполезно. Настигнут. Ларин злится сам на себя: ведь это так глупо — бояться собственного брата. Они всю сознательную жизнь жили под одной крышей… Жили, конечно, с ненавистью друг к другу, но не боялись говорить. От обидных и колких фраз, от которых порой хотелось расплакаться, до того правдивы они были, до того в душу залезали, до простых «спускайся ужинать». Сказать было легко всё. А теперь Дима боится сесть с ним за один стол. Забавно. Видимо, ненависть, уходя, забрала с собой смелость. За последние два месяца они сказали друг другу пару фраз, сегодня. А ведь раньше, несмотря на то, что испытывали дикую неприязнь, знали друг о друге всё, мельчайшие подробности жизни, чем умело пользовались в плохих целях. Сейчас — ничего. Неужели безразличие? Дима не знает. Он бы с удовольствием обменял это молчание на что-нибудь семейное, что обычно бывает во всяких тёплых фильмов, кои в юности они оба терпеть не могли. Неправдоподобно. У них такого никогда не было. Возможно, в этом виноваты они сами, но теперь уж чего судить. Что двигает сейчас Хованским — загадка не из простых. Дима думает — знает — что той неприязни больше нет, но поверить в то, что всё сменилось простым безразличием, тоже уже не может. Чего стоят хотя бы эти завтраки… Чего стоят его глаза во время того, как Дима обрабатывал раны на лице. Тот день он вспоминает с неким страхом и теплом, это такое странное сочетание, но почему-то именно тот момент даёт Диме уверенность, что всё впереди. Тот вечер, завтраки и ужины и сегодняшний сухой диалог… Дима знает, что впереди будет что-то ещё, если они захотят. Захотят ли?.. Дима, конечно, понятия не имеет, что происходит с Юрой. Не знает, почему тот не ночует дома и почему выглядит мёртвым. Не знает, почему тогда пришёл весь в крови и даже не может догадываться. Юра учится с ним в одном университете, но ни с кем там не общается, будто специально усложняя Ларину жизнь. Все его друзья, насколько знает сам Ларин, учатся в другом вузе, поэтому их не расспросить. О чём там… Дима даже не знает, кто друзья Юры. По их универу тоже ходят слухи, но из них правды не достать, они такие глупые и смешные, что Ларин насмешливо улыбается, когда они доходят до него. Один из самых смешных — у Юры появился ребёнок от десятиклассницы, и он с ним нянчится, а потому пропускает все занятия или ходит на них с огромными мешками под глазами — устаёт. Дима даже мысли такой не допускает. Хованский гей. Дима узнал это случайно, кажется, через полгода после их знакомства. Он застал его, целующегося с каким-то парнем, а после Хованский ясно дал понять, что если об этом узнает хоть одна душа — живая или мёртвая — вообще не важно — Дима будет убит, а его труп отдан на растерзание мопсу, что тогда жил с ними. Перспектива не из приятных. На самом деле, ему вообще было без разницы, с кем там сосётся его братец, но лишний раз бросить «пидорас» — дело святое. Дима хранил секрет и по сей день и об этом до сих пор никто не узнал. Даже не догадывались. Потому что в свои шестнадцать Юра состоял на семьдесят процентов из выебонов о своей охуенной гетеросексуальной личной жизни и на тридцать процентов из подросткового алкоголизма. Как сейчас обстояли дела Дима, увы, не знал. Но одна из поставленных целей была как раз-таки узнать это. Пускай не сейчас, ничего ведь никогда не бывает сразу. Ларин не знал, сколько времени им потребуется для сближения, но учитывая то, что Дима, на самом-то деле, был тем ещё трусом, а Хованскому это сближение может и нахер не сдалось — много. Да и как сблизиться, если ты опять, как опоздавший первоклассник, мнешься около двери и не знаешь, то ли постучать, то ли так войти, а может и вовсе убежать и не приходить. В конце концов, неловко открываешь дверь, зачем-то задержав и дыхание и до боли прикусив губу, и просовываешь голову. Мог бы подумать о том, как глупо это, наверное, выглядит со стороны, но не можешь — в голове ничего от слова «совсем». Ещё мгновение и вообще забудешь, зачем открыл эту чертову дверь. Когда Хованский внезапно перевёл на него немного напуганный и взволнованный взгляд, Дима тихо выдохнул и невнятно промямлил про то, что всё уже готово. — А? — Юра ничего не расслышал, поэтому Ларину пришлось повторить всё внятнее, но всё так же сумбурно. — Я говорю, что еда готова… И, если хочешь, ты можешь поесть здесь, ну или там. Я не знаю, я могу принести… — так сильно Дима не волновался даже перед первым свиданием. — Да-да, — Хованскому было уже не пятнадцать, и зацикливаться на непонятной волнительной речи он не стал. Он понимал. Юра встал и последовал к выходу из комнаты, и Дима быстро смылся вперёд, лишь бы не находится слишком близко. На кухне было слишком тесно для трёх: Димы, Юры и этой чертовой неловкости, занимающей всё пространство и придавливающей их к противоположным стенам. Двигаться нельзя. Дышать нельзя. Смотреть нельзя. Хованский медленно шёл дальше. Может, Дима всё-таки ошибался и Юра не испытывал тех же волнительных чувств, что он сам, но ему тоже было не по себе. Никто не знал, как реагировать на всё это и как себя вести. Дима неловко встал у плиты с уже приготовленной картошкой с курицей и заполнил блюдом тарелки. Спросить, где же всё-таки будет ужинать Юра, не решился, поэтому просто поставил тарелки на стол, а сам сел в угол возле окна. Хованский, помявшись, сел напротив. Дима вспомнил вечера, когда родители звали их ужинать и, если по-честному, это было единственное место, где они не ссорились. За ужином всегда царила мягкая атмосфера, шутки и родители им улыбались, заставляя улыбаться и их. Дима только сейчас понял, что и у них было что-то из тех тёплых фильмов. — Прямо как в детстве, — Дима тихо усмехается, а на лице отчего-то появляется тёплая улыбка, которую он быстро скрывает. — Да… — тихо отвечает Юра и ловит секундную улыбку Димы. Воспоминания о детстве почему-то расслабляют. Дальше тишина становится не такой пугающей, а какой-то мягкой и уютной. В какой-то момент они поднимают друг на друга взгляд и начинают тихо смеяться. Они всё ещё почти не говорят. Но нынешняя тишина отличается от той, она даёт надежду на что-то светлое и тёплое. — Спасибо, — произносит Хованский и кладёт посуду в раковину. — Иди спать. Я помою утром, — он еле заметно улыбается и не отрывает взгляд от Ларина. Тот, наконец, тоже поднимает голову и они встречаются взглядами. Сердце стучит быстрее и он снова слегка улыбается. Казалось, это длилось вечно, но на самом деле — считанные секунды. — Хорошо, — Дима встаёт и собирается уйти с кухни, но в дверях останавливается и оборачивается. — Спокойной ночи, — а потом идёт дальше. Слишком громкие мысли в голове заглушают ответное тихо «Спокойно». На кровать в своей комнате Дима падает обессиленно. Он ужасно устал, но теперь эта усталость была приятной. В голове миллион мыслей, но он не успевает обдумать ни одну. Засыпает.