Последнее волшебство.

« Годы — это цифры... это такая тонкая материя, не способная достоверно показывать, сколько прошло времени. Для кого-то год — это целая жизнь. Для умирающего человека год — это либо очень долгая смерть, либо все, что у него осталось, чтобы жить. И, конечно, если он в состоянии, то что-то сделает. Да не «что-то», а больше, чем кто-либо другой. А, хотя, зачем? Он же не сможет пронести через всю жизнь воспоминания? Годы... это вода. Для кого-то проходят, как месяц, день, час, секунда. Говорят, что в молодости время идет медленнее? Или наоборот? Остановись. Закрой глаза. Подумай и вспомни последние моменты из детства... переживи их еще раз. Красочно. Затем вернись к началу и нащупай ниточку чуть дальше — другое воспоминание, чуть более раннее. Переживи в деталях его. И снова к началу, искать дальше... Вот оно — время. Время — это твоя память. Память — жизнь твоя. Помни. Не забывай.» Это-то и понял Кагами, живя бок о бок с Куроко. Прошло два года с их первой встречи. Кагами обрезал свои волосы, хотя Куроко уговаривал его не делать этого. Ему они очень нравились... Тецуя любил сидеть рядом с Тайгой вечерами, когда тот играл на дудуке, исполняя самые разные мотивы и песнопения. Любил садиться и распускать волосы. Просовывать руки, обхватывать хвост, перебирать пальчиками пряди, вдыхать их запах... в этом было что-то. Какая-то близость. Таинство. Но Кагами решил их отрезать. Отрезать и отказаться от прошлых страхов. Его слишком многое связывало по рукам и ногам. Долгое время красноволосый не мог довериться Куроко, потому что заметил, как его приручали. Он знал этот прием. Однажды он принес ему слишком много боли. Куроко подозревал что-то подобное, но не решался спросить. Однажды, в очередной раз пришлось столкнуться с летучими змеями. Но это не была похоже ни на что другое. Бушевала гроза, корабль раскачивало из стороны в сторону, заливало дождем. Отовсюду сыпались молнии и удары грома. Кагами и Куроко выбежали из рубки на середину палубы, призывая светом магического клинка Кагами и светом жезла Куроко Кенуев и прочую грозовую падаль. Это был великолепно слаженный дуэт! Кагами бился мечом, а Куроко жезлом спиной друг к другу. И это был момент настоящей духовной близости, ибо они чувствовали друг друга, менялись местами синхронно, словно в хорошо отточенном танце с досконально отработанными па. В глазах Кагами светился яростный огонь, в глазах Куроко — мировое спокойствие. Выйдя из грозового облака, они сумели оторваться от вездесущих тварей, зачистили корабль и решили приземлиться. Это была холмистая деревушка. Но они не пошли туда. Забравшись на самый высокий холм, найдя достойную поляну, усыпанную маленькими белыми колокольчиками, они решили остановиться. Почему-то никто не молчал в этот вечер, они даже не знали толком, что делали, куда шли... Только спорили или смеялись, как умалишенные. Словно внутри их что-то подстегивало все время. Адреналин. Эндорфины. Когда стало совсем темно, и их лампа погасла, Тецуя примостился на животе у Тайги. Они лежали и смотрели на свет луны... тогда-то Тецуя и рассказал, что чувствует, как Тайга напрягается, пряча свои воспоминания за семью печатями. Сказал, что нужно делиться своей болью и переживаниями... Тайга лежал на спине на шкуре, закинув руки за голову. Он молча обдумывал сказанное Тецуей и решился открыться. Как говорила его матушка — нужно рассказывать о своих чувствах. А Тецуя для него был словно тот кусочек, которого всю жизнь ему так не хватало. И он начал свой рассказ. «Это было давно... Нескончаемое одиночество, без единого слова понимания. Мои сверстники еще бегали и играли, а я смотрел на них из-за своего прилавка. Хотя мне нельзя было отвлекаться. А взрослым доверить что-то, что в душе у шестнадцатилетнего парня... Это глупо. В этот период, когда мальчишка должен что-то решить для себя, но я не имел ни времени, ни возможности». Три четверти дня Кагами работал, а четвертую часть мучался от бессонницы и, глядя на ночное небо, не мог забыться. Каждый вечер он выходил из дома, где ему выделили пахнущую соломой комнату люди, у которых он работал. Кагами хотел бы как в детстве — уйти и прижаться щекой к камню. Тот за день нагреется, а вечером отдает тепло... И становится хорошо и спокойно. Кагами представлял, что обнимает отца. Не хватало мальчику мужского совета. Не хватало ему и того примера, по которому он мог учиться жить правильно. Не было в этом городе и места для уединения. Поэтому он шел к полям, там были пригорки. Устроившись на одном из них, лежа и жуя травинку он смотрел в мутное небо. Кое-где виднелись звезды, а где-то их закрывали сиреневые облака. Эта ночь не было исключением. Только Тайга еле доработал свои часы. Это было невыносимым для него. Как торговцу, ему нужно было уделять время не только товару, деньгам и помощи в выборе, но и постоянным в этой лавке людям. Шутить, раззадоривать, делиться новостями, поддерживать разговор. В свои шестнадцать Кагами выглядел гораздо старше, и приходилось соответствовать — подстраивать внутренний возраст под внешний. А ведь Тайга... он не любитель праздных слов, и вот эта суетность, которой ему приходилось соответствовать, сильно давила. Выматывала. Вечерами, за общим столом хозяина лавки, среди его двух дочерей Кадари Индии и Олсо, среди жены Кадари и ее брата Оумэ, среди самого хозяина Кадари и его матери Йены, среди них всех снова приходилось разыгрывать веселого словоохотливого парня! И, хотя после рынка Тайга едва передвигал ноги и язык, он перебарывал себя. Кагами проработал у Кадари чуть более полугода, когда тот стал намекать, что неплохо бы он вписался в их семью, и хорошо бы начать семейное дело (Кадари мечтал об этом!) С того момента девочки Кадари начали уделять внимания Кагами еще больше, чем прежде. Восемнадцатилетняя Индия, широколицая, тяжелокостная, высокого роста, с желтоватой кожей в мать, со светлыми янтарными глазами и почти такими же волосами, частенько приходила на рынок и приносила для Тайги то колодезной воды, в особо жаркие дни, то его любимых красных слив с круглогодично плодоносящего дерева. Ей приходилось очень дорого платить за них. Ведь в этой равнинной местности не было такого изобилия деревьев. Как в лесах или у подножья гор... Но парочка все же имелась. У забора старика Йахо, что был самым богатым на деревне, старым и бездетным. Не отличался он и манерами. Может оттого и остался "одиноким старым козлом," - как говаривал про него Кагами. Чтоб достать спелых фруктов с дерева, не попадая внутрь сада, Индия воровала плоды по ночам, забираясь на забор. А девушки Кадари были вечными птенцами в своем доме и не лазали по деревьям и тем более по заборам. Поэтому руки Индии частенько были в ссадинах и занозах. Кагами самолично обрабатывал ее руки после и доставал занозы. А когда было слишком больно, и Индия внезапно вскрикивала, Тайга подолгу держал ее руки и тихонько дул, чтоб боль унялась. Индия ужасно краснела в такие моменты, и Кагами безудержно смеялся и трогал ее щеки. Олсо была хоть и младше Индии (ей было тринадцать), но она умело пользовалась своей свежестью. Она была милее. Если говорить про Индию, то больше подойдут слова: степенность, благородство, семейность. К Олсо же применимы эпитеты: неугомонность, яркость, жажда. Почему так? Она была не трепетной ланью, подобно Индии. Она походила на молодую пуму. Глаза у нее были темно-карие, волосы волнистые, золотистого цвета, лицо узкое и скуластое. Олсо постоянно подначивала Кагами, дразнила, вызывала на что-то большее. Это было по душе молодому человеку. Но все равно приходилось притворяться. Что с одной — быть обходительным, нежным. Что с другой — веселым и озорным. Ни одна из них не могла понять маленькой проблемы, которая преследовала Кагами — ему нужна была свобода, требовалось одиночество, он гнался за молчанием. Ни одна из них не могла придти к нему и просто помолчать. Особенно, когда он начал увлекаться лепкой горшков и их обжиганием. Неприятнее всего для парня было, что из его любимого дела отец девочек решил создать дело. И, в очередной раз, отработав на рынке руками, ногами, головой и языком, сделав горшки на продажу, ублажив своими рассказами и шутками Кадари, жену и прочих родственников главы семейства, уделив внимание двум дочерям, Кагами почувствовал свой предел. Он просто взорвался. С пустого места. С пустого звука. После ужина он ушел в свою комнату и разнес все: лавку, на которой спал, перевернул стол, разбил горшок с цветком и ушел. Ушел на свой пригорок, ночное пристанище, место, где чистилище его мыслей оставляли в покое. В этот злополучный день его место не приветствовало своего хозяина привычной пустотой. Там уже был кто-то. На пригорке сидел юноша. Но не у дерева, облокотившись на которое было всегда более удобно. Это место было оставлено. Словно Кагами ждали. Кагами Тайга подошел. - Привет, - поприветствовал гость. Тайга молча постоял, а потом сел. Он шел злой сюда, чтоб излиться в землю словами, чтоб проклинать небеса. Но теперь сидит усталый, и ему абсолютно нет никакого дела. Он облокотился на дерево. И присутствие рядом сидящего его не беспокоило, не раздражало. Он слишком... слишком устал для этих бренных мыслей, не идущих ни в какое сравнение с тем, что творилось внутри, слишком устал для чего-либо вообще в этом мире. И, прикрыв глаза, Тайга начал просто вслушиваться в тишину. Гость даже не шевелился поначалу. А затем лег на спину, сминая под собой зелень. И наступила ночная тишина... Не звенящая и пугающая, а именно ночная — со сверчками, с тихим ветром и шелестом. С редким лаем собак и трелями птиц. Кагами заснул. Проснулся он на заре. Гостя не было. А сам он отправился домой переодеться. И на работу. На этот очередной день одного из кругов ада. Как бес, что всем прислуживает. Лукавый лицемер, он будет выполнять свою работу.