Последнее волшебство.

Весь день у него из головы не выходил тот юноша. Толком лица и тела он его не запомнил, поэтому таинственно маячивший в воображении образ привлекал Кагами еще больше. Но затем... Ему начало казаться, что это происки одиночества. Оттого он попытался забыть обо всем этом. И забыл. « В конце концов, - рассуждал Кагами, - Если все взаправду, то он придет сегодня». Но того юноши не было. Ни сегодня, ни завтра. Почему-то маленькая часть души Кагами расстроилась, но и та со временем успокоилась. Тайга вообще никогда много времени не требовалось. Но после очередного «горячего» дня, придя ночью на свой холм, Кагами вновь увидел незнакомца и уже разглядел как следует. Аристократически длинные руки, пальцы, ноги. Одежды — светлая рубашка из чистого, переливающегося шелка, хлопковые штаны, сандалии. Все было не чисто белым, а каким-то кремовым. Или так казалось при свете принесенной тем юношей лампы... Глядя на его одежду, у Кагами внутри, словно в котле, стоящем на медленном огне, закипала зависть и ненависть и к нему, и к себе. Он поглядел на свои одежды — обычная хлопковая майка с красной каймой, штаны, потрепаный ремень из коричневой кожи быка, такие же потрепаные, но к тому же и истоптанные, сандалии. Только проходящая по лбу и связывающая в тугой хвост красные волосы Кагами лента была новой. Тайге, при взгляде на сидящего юношу, казалось, что он - богатый зазноба, считающий, что может сидеть где угодно. Юноша увидел недалеко стоящего Кагами. И помахал ему. Тайга подошел и сел на свое место. - Привет, - у парня был нежный голос, чуть выше, чем у Тайги, но все равно мальчишеский. - Привет. - Я - Таисецу Киноми. - Кагами Тайга, - ответил, немного промолчав, Кагами. - Я никогда не видел тебя. - Я недавно приехал. К своему дяде. Он уже очень плох. И пришлось приехать, чтоб присматривать за ним. - Это тот богатый одинокий хрен, закрывающийся у себя, и пугающий уничтожением каждого проходящего мимо его дома? Кагами сказал про незнакомого человека, да еще и родственника рядом сидящего с ним ужасную грубость, но парень засмеялся. - Да, он самый. У него много родственников, наследников — нет. И наша семья надеется посредством моего обаяния забрать его дом и земли себе. После смерти, конечно. Юноша говорил эти вещи ничуть не смущаясь, даже слегка улыбаясь. - Как ты нашел это место? - А я видел, как ты сюда ходишь. - Почему не пришел на следующий день? - Дела... Юноши замолчали. Таисецу смотрел вперед. Туда, где вдалеке сияли звезды и искрилась гладь воды. У него были волосы пшеничного цвета, доходящие до лопаток и гладкие, как и его шелковые одежды. Он не стыдился своих волос, как Кагами, не связывал лентами. У парня — зеленые глаза, с кошачьим прищуром. Темные, но с яркими охристыми вкраплениями, которые словно заставляли светиться всю радужку. Окаймлены черным ресницами. Темные брови выделялись на бесцветном молочном лице и подчеркивали глубину взгляда. Скулы, обтянутые тонкой, на вид, кожей, чуть розовели. Губы — пухлые. Как у девушек, но не маленькие, напоминающие миниатюрный бантик, а такие, которые расплываясь в улыбке или просто в покое... всегда вызывают желание прикоснуться и окунуться в эти ощущения. Кагами сидел и рассматривал его — этого странного юношу, который пришел. Пришел, как потом оказалось, подлить масла в огонь, на котором медленно закипала чаша ненависти Тайги. У двух молодых людей было больше общего, чем у некоторых братьев. И, несмотря на то, что время их знакомства было коротким, оба это знали. Но они словно зеркальщики — похожи на три четверти. Но при этом всегда остается одна четвертая часть — то, что делает их индивидуальными. Такими, какие они есть. Каждый вечер Киноми и Тайга начали видеться на этом холме. Сначала задушевные монологи Киноми не сопровождались со стороны другого юноши ничем. Ему снова хотелось тишины. Но с каждым разом, с каждым словом светловолосого гостя, тишина приходила в его разум. Затуманивала. Затем Тайга начал сопереживать Киноми, поддерживать беседу, раскрываться самому. А потом Киноми рассказал Кагами один сюжет из жизни, после того, как красноволосый поделился мыслями по поводу девушек Кадари. « Когда я был маленьким, мой старший братик, обделенный красотой, но все-таки имеющий некую долю обаяния и бОльшую, чем у меня, долю ума, сказал мне, как можно задобрить нашу суровую матушку, чтоб получить желаемое. Мне было четыре года и эта мысль, прозвучавшая из уст моего девятилетнего брата, которого я любил всем сердцем, стала настоящим кладом для меня. Он сказал « Подойди, поцелуй и обними ее, а потом проси все, что захочешь». Я так и сделал в первый раз. И это сработало. Так я сделал во второй раз и снова получил, что хотел. Сделал в третий раз — сработало. Так я начал поступать всегда. Затем, став старше, лет в тринадцать, я начал делать так не только с мамой, бабушкой, теткой, но начал применять и на старшем брате. Тогда он меня обучил следующему — вторая ступень поцелуя. «Детские игры заканчиваются» говорил он. Брату было уже восемнадцать. И скоро он должен был жениться на девушке из богатой семьи, как это обычно происходило. И тут наши отношения переменились. В корне! Молодые. Горячие... А я еще и не опытен... Он соблазнил меня... Это был наивысший соблазн, сладчайший грех. Однажды, в ночь перед свадьбой, он пришел ко мне и попросил это — то невозможное, к которому все так долго шло (почти с год!) и то, к чему этот дьявол меня так старательно готовил. К разделению с ним ложа. Целый год я наслаждался этими его сладострастными подачками — поцелуями, объятиями, возможностью прикоснуться к его твердеющему члену после мимолетного поцелуя, возможность брать в рот... Я хотел этого! И не мог отказать, потому что он не давал мне выбора — это его натура, которая обожала видеть мои умоляющие глаза и стирать слезы неразделенного страдания. Это его жестокая натура не давала мне попросить большего. Он наслаждался, видя мои муки. А в ночь перед свадьбой пришел с желанием поставить меня на четвереньки. Я уже его ненавидел к тому времени. Он вошел в меня без подготовки, оттрахал, как свою очередную суку. Человек, которого я любил, слушал и боготворил. Тот, кому я безоглядно доверял и верил, оставил меня в крови и боли». Каками тряхнул головой. А затем продолжил. "Киноми сидел и дрожал, но из глаз не упало и слезинки. Мне захотелось его утешить. Я обнял и только. Он все сделал сам — поднял голову с моей груди и начал покрывать шею мелкими поцелуями, а затем, едва коснулся своими губами моих. Это было божественное ощущение — прикосновение этих губ. Мой мозг и тело прожигали невероятные чувства, словно случился пожар. Я задыхался и не мог остановиться, опрокинул Киноми на спину и ласкал его губы. То прикусывая, то оттягивая, то врываясь языком в его рот. И он, дав мне время насладиться положением сверху, принял на себя верховную позицию. В тот вечер слуги пошли его разыскивать, и Киноми пришлось уйти. Встрепанный, с опухшими губами, в засосах... Он был еще более желанным. Мы еще минут пять стояли — он, облокотившись грудью на дерево, повернувшись спиной к деревне, куда все не мог уйти... Я — так же облокотился грудью на дерево, прячась за ним, но с другой стороны... Мы еще продолжительное время упоенно целовались, и каждое движение языка этого юноши испепеляло меня. Ему все же пришлось уйти. Мы не виделись неделю. Но я каждый день приходил, ждал, злился... Однажды я увидал его на рынке. В это время у меня, по счастливой случайности, была Индия. Я попросил ее поторговать за меня. И поцеловал. Поцеловал, чтоб задобрить, как это делал Таисецу Киноми. Девушка порозовела. Обвила мою шею руками и прошептала в губы: «Все, что угодно». Киноми, увидев меня за прилавком, решил немедленно уйти, но я его перехватил в подворотне, когда он покидал рынок. Я придавил его к стене. - И почему тебя нет? — о, это было ужаснейшее из чувств. - Я не мог, - произнес Киноме, чуть склоняя голову к моему уху. - Но сегодня я приду, - оттолкнув меня, он ушел. Но вечером был на месте, как и обещал. Никаких ласк. Мы повалились на траву. Никто не хотел сдаваться. Это был бой двух диких кошек — песочной рыси и красного тигра. Бой. Мой и его. Мы сталкивались зубами, рычали, кусались. Столько злости никогда в жизни я не испытывал и не выплескивал. И я не собирался смиряться, несмотря на то, что он выше меня и шире в плечах. Я. Был. Главным. И Я. Это. Доказал. Он ни на минуту, конечно, не прекратил посыпать меня проклятиями. Но я взял его. Он стонал от боли и наслаждения. Он с самого начала был таким. И как я не заметил? Да весь его рассказ — сплошная ложь. Это он брата влюбил и заставил взять его! И в этом был Киноми. Такой. И никакой другой. Нашим общим звеном была сила. И нашими различиями служили способы добиться своего. С тех пор он каждый вечер приходил. Не пропускал. Он нужен был мне, как кусок сырого мяса голодному зверю. И он понимал это. Но ничего не мог поделать. В какие-то моменты я даже видел в его глазах понимание, какую ошибку он допустил. Он получал, что хотел. Но ему не нравилось рвать кого-то на части, как он это проделывал со мной. И это наше очередное общее звено — не приносить боли намеренно... В последний раз я видел его снова на рынке. Под руку с девушкой в вуали. А вуаль... ну ты сам знаешь — это значит, что чуть менее, чем через неделю, она стала бы его женой. Этот взгляд, Куроко... Он посмотрел не без эмоций, как показалось бы любому. Это лавина. Горькая снежная лавина. Под которой я и погиб. И все. Больше я не видел его ни в городе, ни где либо еще. Бился в истерике. Вырывал клочьями землю. Зубами грыз деревья... Мне нужна была его гнилая плоть. Я умирал. В итоге я разбился. Разворотил свою комнату и ушел. Хозяин должен был мне денег за полгода работы, но я плевать хотел на деньги. Просто ушел зализывать раны. Ушел в лес». Тецуя все это слушал и смотрел прямо перед собой. «Юношеская влюбленность... Первая любовь... Прошло столько времени, а он все носит в себе эту боль». Тецу переместился — лег рядом с Тайгой, положил голову тому на грудь. - Но с тобой все не так, Тецуя, - он взял голубоглазого за подбородок и повернул к себе. Любой или любая спросили бы сейчас «А как?». И что бы ответил Кагами? «По другому»? Он не умеет говорить такие слова. Зная это все и зная, что хоть он и зверь, но как всякий зверь пуглив, Тецуя просто прислонился губами к его щеке, на несколько секунд. А затем сказал: - Давай спать? - обнял одной рукой Кагами за талию и заснул. На следующий день, вернувшись на корабль, Кагами отрезал свои волосы именно в знак завершенного дня. «Прошлое — в прошлом» - сказал он. « А сейчас — это сейчас». Да. Тут все было иначе. Не влюбленность. Любовь? О, что это такое? Такое неясное понятие. Кто из них любил тогда раньше? Просто если сравнивать то, что с ними происходит сейчас и было, то это любовь. Только это все - слишком маленькое слово для них. Лед для Кагами. Пламя для Куроко. Свет и тьма, огонь и вода. Жизнь против смерти. Сила и слабость в одном флаконе.