Грани

      Богачи постарше подыскивают себе любовниц и любовников помоложе: естественно и привычно. Они, столь нелепые в желании вечно казаться юными, до белизны запудривают лица и прячут морщинистые руки под белыми шёлковыми перчатками. Свежая мордашка рядом — часть этого маскарада.       Сарареги иногда жалеет, что невозможно стать немного старше.       Разумеется, с годами проще состариться, чем помолодеть, но его мечта так же невыполнима, ведь мало из ребёнка стать юношей. Нет, желание куда глубже и темнее — переписать прошлое, чтобы впервые повстречаться с Бериасом хотя бы в свои четырнадцать, стереть из его памяти образ одинокого ребёнка, блуждающего по пустынным залам дворца. Ребёнка, для которого отец задолго до смерти обратился в рисунок на парадном портрете, а мать — в звон колокольчиков и далёкий шум моря.       Одной особо холодной зимой, желая проверить на прочность границы дозволенного, Сара садится ему на колени и долго ёрзает, устраиваясь поудобнее.       — Ваше Величество? Мне не кажется, что нам стоит… — Бериас не отстраняет его, и это внушает надежду. Томно выдохнув, Сарареги прижимается спиной к его груди, запрокидывает голову, ловя удивлённый взгляд.       — Мне холодно.       Тот, кто всегда понимал его с полувзгляда, лишь сдержанно кивает и приобнимает за талию. Так держат не возлюбленного, но дитя, способное по неосторожности упасть с колен и больно удариться. Значит, недостаточно? Борясь с накатившим волнением, достойным скорее подростка, чем короля, Сара блаженно щурится:       — Бериас, ты любишь меня?       — Вы дороги мне, Ваше Величество.       Вот как? Извернувшись так, чтобы оказаться со своим телохранителем лицом к лицу, Сарареги усмехается:       — Покажи мне.       Спрятать, скрыть как можно дальше неуверенность: сомневаются в своих чувствах лишь неопытные дети. И лишь детей вместо поцелуя легко, почти невесомо гладят по голове, обнимают из желания утешить, а не просто — из желания. От досады хочется кричать, глядя в слишком чистые, не замутнённые пеленой возбуждения глаза: «Ты всегда будешь считать меня ребёнком?! Всегда?!»       Вслушиваясь в размеренное дыхание Бериаса, Сара смутно надеется, что тот спросит о любви в ответ, что попросит так же показать. Тогда можно было бы выпустить наружу давнее желание: развязать ленту, удерживавшую тёмные волосы, чтобы они рассыпались по плечам, зарыться в них пальцами, и долго, глубоко целовать эти строго сжатые губы. Другие слуги и стража привычны к тому, что телохранитель постоянно находится при нём: никто бы и слова не сказал, если бы за ними закрылась дверь королевской спальни. Разум медленно уплывает с каждым осторожным прикосновением к волосам; вот бы растаять в его руках, словно воск зажжённой свечи. Всего несколько слов, всего…       Бериас молчит.