***
Лабиринт засаженных туями аллей для Рокэ — что амбарный замок для умелого взломщика. Поворот сюда, поворот туда, нырок в мелкий просвет между остриженными деревцами, а потом проползти под горько пахнущей веткой, цепляясь волосами за сизые шишечки, и свобода — вот она, зовет на другой берег Данара голосами торговок орехами, подмигивает оттуда медными бляшками с поясов подмастерий, отражается солнцем в янтарных бусах купеческих дочерей. Сперва Фердинанд еще втягивает живот, пытается сдержать одышку, следит за тем, чтобы не виснуть на Рокэ, но когда резь в боку с каждым ударом каблука о брусчатку начинает отдаваться за грудину, а сердце уже бухает в пересохшей глотке, он плюет на то, чтобы казаться лучше, чем есть. Все равно Рокэ не оборачивается — под ругань гвардейца несется вниз с насыпи, где построен Ружский дворец, легче ветра, быстрее стрелы, еще и волочет за руку раскормленную на лимонных цукатах и медовых бисквитах тушу, будто рядом подружка, такая же прытконогая, как он сам. «Брось меня, не мучь», — ноет внутренний голос. По лбу Фердинанда катится пот, щеки раздуваются и краснеют, а колени трясутся — сколько лет назад он в последний раз бегал? Полно! Да бегал ли он так вообще? — Куда желают благородные господа? — на лице мальчишки лодочника ни тени узнавания. Подумаешь, какой-то там капитанишка только-только из Торки, да его приятель толстяк. Наверняка он в своей жизни возил уйму народу поинтереснее. — Того тебе знать не след, — Рокэ кидает ему полный кошель и поводит кистью: исчезни. Мальчишка выскакивает на берег, позабыв даже промасленный сверток с завтраком, — еще бы, небось за полученное золото можно обзавестись флотилией таких скорлупок. Рокэ сам садится на весла. Из последних сил Фердинанд переваливается через бортик, мечтая, чтоб лодка перевернулась, и напоенная дневным светом река погребла в себе весь его жир, дряблые мускулы и слабые жилы. Плещет вода, ритмично движутся весла, сухопарые плечи Рокэ ходят туда-сюда. Видно, что эта работа ему не внове и он наслаждается ею, как наслаждается путешественник кушаньем своей родины, ставшим в тысячу крат любимее после заморских диковинок. Отдышавшись, Фердинанд рассматривает его: тонкие белые пальцы крепко держат деревянные ручки, на губах блуждает улыбка, в глазах — довольство от провернутой каверзы. Ну надо же — украл короля из-под носа собственной стражи! Есть чем гордиться. А вдруг?.. ...Вдруг Рокэ везет его на убой? Вдруг старику Алваро надоело терпеть пустышку на троне? Мало ли трупов каждый день вылавливают из Данара. А герцог Алва поскорбит годок-другой по невесть куда сгинувшему королю и под гнетом государственных интересов наденет венец, снятый Франциском с Раканов. Знать бы, что Рокэ сам хочет возвыситься. За честь исполнить его мечту Фердинанд сам готов отречься. — Вы слышали об «Императрикс»? — спрашивает Рокэ. — Это дриксенский капер, — продолжает он, когда Фердинанд отрицательно дергает головой. Он рассказывает о корабле упоенно, как о красотке, чьей милости жаждет добиться, расписывает все невероятные рейды, погони за плавучей легендой. А когда смолкает, Фердинанд так огорошен потоком свалившихся сведений, что выдавливает первое пришедшее на ум: — Не иначе вы сами хотите поймать ее? — По правде говоря, да, — Рокэ пожимает плечами: мол, ничего такого. Но Фердинанд ясно видит, что тот лукавит. — Отец уже пообещал за это лишить меня наследства. — Я дам вам новый титул и земли, — пылко заверяет Фердинанд. Рокэ приподнимает брови, и он клянет свой язык на чем свет стоит.***
Они причаливают у чьего-то заброшенного особняка. Неухоженный сад по весне пустился в рост, и теперь среди сорняков не найти даже песчаных дорожек. Рокэ срывает колючий стебелек, прикалывает к шляпе. Фердинанд жадно впитывает каждый жест. Сам бы он точно или оступился, или укололся, или опозорился бы еще похлеще. Они бродят вокруг дома, заглядывают в пыльные окна, за которыми пустые комнаты, находят среди вишен пару ежей. Вернее, это Рокэ бродит, а Фердинанд лишь плетется следом, спотыкаясь и цепляясь за сучья; Рокэ привстает на цыпочки у покатых подоконников, Фердинанду нутро дома не интересно, он хочет присесть. Они много говорят. В основном ведет Рокэ — историям о его друзьях, Рамоне и Ротгере, несть числа. Фердинанд смеется, кивает в нужных местах и думает, что будь он сам таким — ловким, гибким, слепяще ярким, — старик Алваро нипочем не посмел бы помыкать им. Они делят на двоих завтрак лодочника — краюху хлеба с маслом и вареные яйца. После Рокэ расстилает на траве мундир и укладывается поверх, заложив руки за голову. Фердинанд садится рядом, у обвитого плющом ствола: пусть в ногах неприятно пульсирует каждый сосуд, но ему хорошо, покой и неподвижность дарят безыскусное счастье. Рокэ вертит в пальцах травинку, смотрит вдаль, улыбается своим мыслям, и Фердинанд решается. Осторожно, стараясь действовать незаметно, проводит ладонью по черным волосам, пальцы еле чувствуют гладкость разметанных прядей. Рокэ мгновенно вскидывается, смотрит с немым вопросом. Откреститься от своего поступка проще простого — забылся, не видел, да и что тут такого, в конце то концов? Но Фердинанд находит в себе смелость, чтобы не юлить. Он смотрит на Рокэ так, словно тот и впрямь поймал его на чем-то несусветном, и теперь лишь от его воли зависит, жить Фердинанду или умереть. Рокэ опускает взгляд, но причина тому — не смущение. Откажет, понимает Фердинанд, откажет, как можно было хоть на что-то надеяться. Внутри нарастает холод, тянущее чувство ползет от сердца вниз. Он встает, отворачивается к Данару, говорит: — Я хотел бы вернуться во дворец. Когда Рокэ проходит мимо, чтобы отвязать лодку, вид у него виноватый.