«Is there a cure for your sickness? Have you no heart?» «Есть ли лекарство от твоей болезни? Неужели у тебя нет сердца?» 12 Stones - World So Cold
27 августа 1910 года. Город Кёнсон. Военная машина, предназначенная для перевозки людей и грузов, со свистом неслась по улицам Кёнсона, поднимая за собой клубы пыли и песка. Несмотря на конец августа, погода была изнуряющей. Из-за жары вкупе с высокой влажностью, машина напоминала дешёвую общественную баню. Кожа мгновенно покрывалась липкой испариной, а стоящее в зените солнце пекло неприкрытую голову, вызывая лёгкое головокружение и тошноту. Смахивая тоненькие ручейки пота со лба, Саске поморщился, и жёсткая складка залегла меж его бровей. Военная форма была совсем не по погоде. Взглянув направо, он заметил первые лавки торговцев, активно зазывающих крестьян посмотреть на товар, выложенный прямо на рваное тряпьё. Глиняная посуда, чаны с бурлящими внутри рисовыми пирожками, детские соломенные куклы — какая жалость. Скоро от них ничего не останется. — Мы подъезжаем к рынку, Саске-сан, — почтительно склонив голову оповестил ведущий машину рядовой. Даже не взглянув на водителя, Учиха громко повторил приказ: — По прибытию действуйте согласно плану. — Хай! — одновременно произнесло множество голосов. Ещё каких-то пятьдесят метров, и машина резко затормозила перед торговыми рядами. Саске махнул рукой, и десятки полицейских поспешили покинуть автомобиль, занимая обговоренные ранее позиции. Рынок, полный людей, казалось, сначала и не заметил вооружённых с головы до пят чужаков, продолжая жить своей жизнью. Крики торговцев и гомон народа, доносившийся со всех сторон, продолжался ещё с пару секунд, а затем стихнул, сменившись на тихие перешёптывания и взгляды исподлобья. Взрослые поспешили спрятать детей за собственными спинами, кто-то паковал товар обратно в переносные лотки, другие в спешке покидали рынок, пробираясь сквозь узенькие улочки меж полуразваленных хижин. Люди выглядели настороженными и растерянными. За последние пять лет они привыкли к визитам вооружённых японцев на территорию своей страны, однако этот казался совсем другим — судьбоносным и не сулящим ничего хорошего. — Заку, — властный голос Саске повис в тишине. — Хай! — тот поклонился, выходя вперёд. Развернув лист, сложенный вдвое, откашлялся, громко зачитав. — 22-го августа 1910 года Его Величество Император Кореи полностью и бессрочно передал Его Величеству Императору Японии все суверенные права на управление Кореей. Сегодня договор вступает в силу. Отныне вы являетесь подчиненными Императора Японии. Банзай*, Великий Император! Банзай! Учиха склонил голову в бок, наблюдая за реакцией толпы. Эмоции на лицах людей сменялись одна за другой: непонимание, отрицание, страх. Они принялись оглядываться, словно умалишённые, переспрашивая одно и то же. «Как такое могло случиться?!» — причитали люди, качая головами и обвиняя богов в жестокости. Саске усмехнулся. Хвалёные боги если и были, то давно покинули эту проклятую землю. — Банзай! — закричал вновь Заку, вооружённая толпа позади крикнула ему в унисон. — Поприветствуйте Императора, дикари! Склоните головы! — он ткнул пальцем в толпу. Люди молчали. — Бан… — запнулся брюнет, гневно оглядывая толпу. Наперерез ему донёсся первый голос протеста: — Катитесь к чёрту! Вы и ваш император! — молодой парень, ещё совсем подросток выскользнул вперёд, отправляя в военных испорченное яблоко. — Убирайтесь прочь с нашей земли! Разъярённый Заку взглянул на Саске, но тот лишь покачал головой, как бы говоря «Рано». Это шоу становилось всё интереснее, в голове продолжали навязчиво крутиться слова регента. 10 дней назад. Генеральный штаб Императорской армии Японии. — Начни с демонстрации силы, Саске. Они полезут отстаивать остатки своих прав, — мужчина усмехнулся, накидывая на плечи новый мундир. — Их бесполезные потяги легко приравнять к вооружённому восстанию, требующему незамедлительного подавления. — Считаешь, что им хватит храбрости даже просто открыть рот? — Я уверен в этом. Низшие слои — настоящие глупцы. Они будут биться за мнимую свободу. Но, — регент приблизился к Учиха, кладя тому руку на плечо и вкрадчиво шепча на ухо. — Не перестарайся. Гора трупов в первый же день не понравится Императору. Саске отстранился, грубо скидывая с плеча руку. Недовольство прослеживалось в каждом его движении: чёртов Кизаши и жалкие корейцы, неужто они действительно посмеют оказать сопротивление? Окидывая взглядом толпу, Саске ждал. Неужели на всю страну найдётся всего один смельчак, сохранившей толику собственного достоинства? — Правильно! Пошли вон, варвары! — крикнула женщина, выходя вперёд. — Уходите с нашей земли! — старик потряс палкой. — Палачи! — Проваливайте! — У вас не выйдет сломить нас! — Бог накажет вас! Гневные крики постепенно охватывали всю площадь, сливаясь в единый гул, подобный сильному грому. Раздосадованные люди принялись хватать мелкие камни и испорченные продукты, желая прогнать врагов с собственной земли. Перехватывая летящий прямо в лоб помидор, Саске прищурился, ища виновника. Но разобрать что-либо в этом потоке лиц было невозможно. Видимо, пора было заканчивать с прелюдией. Ведь наступало время представления. Он обернулся вполоборота к Заку, кивая. Тот встрепенулся, вытаскивая весящую на поясе дубинку, вопя: — Восстание против Великого Императора Японии! Подавить! Стоявшие всё это время позади солдаты, мгновенно кинулись к прилавкам, уничтожая всё на своём пути. Люди, не ожидавшие применения силы, попятились назад. Однако было поздно. Орудуя железными дубинками, военные рушили произвольные прилавки, били посуду, давили фрукты. Людей, пытавшихся спасти своё имущество, без стеснения избивали, совсем неугодных забрасывали в военную машину словно скот. Жуткие крики эхом разносились по улице, утопая в звуке ударов и детского плача. Люди молили о пощаде, но разъярённая толпа полицейских и не думала останавливать собственные пытки. Саске шумно выдохнул, окидывая площадь затуманенным взглядом. Вот она, та самая желанная месть. Так почему же он не чувствует себя хоть чуточку лучше? Ведь именно корейцы виновны во всех его страданиях! Ведь где-то здесь может быть родственник подонка, устроившего резню той страшной ночью! Нет никакой разницы, они все виновны! Они все лишь жалкие шавки, сбившиеся в стаю и лающие на собственного хозяина! Слепая, жгучая ярость вдруг охватила мужчину. Картинки прошлого, казалось, полностью заполнили сознание, мелькая перед глазами словно надоедливые мухи. Пробитая насквозь грудная клетка матери. Нож, торчащий из живота отца. Пустые глаза брата, чьё тело медленно пожирал огонь. Он был готов убить их всех. Двигаясь вглубь толпы, он опрокидывал на землю ящики. Пинал людей, нанося удары ногами, не задумываясь о том, куда попадёт: в живот, грудь или голову. «Ненавижу» — рычал Саске, нанося один удар за другим. — Умоляю, господин, остановитесь… — прохрипел пожилой мужчина, падая у ног Учиха и хватаясь окровавленными пальцами за край его штанов. — Пощадите… — Отвали! — Саске раздражённо отмахнулся, одним движением откидывая человека в сторону. Как они смеют просить о пощаде? Разве его семью кто-то пожалел? Мужчина продолжил цепляться за края его одежды, что-то шепча. Саске не слышал и не желал слышать. Больше ни слова. Злость закипала внутри, заглушая остатки здравого разума. Резко вытащив из кобуры пистолет, он направил его прямо в грудь пожилого мужчины. Сомнение, вдруг охватившее парня, пришло слишком поздно. Грохочущий звук выстрела разнёсся по улице. На мгновение площадь окутала тишина, и лишь детский крик, полный отчаяния, разрезал давящее безмолвие. Саске он показался абсолютно невыносимым. — Нет! Дедушка! Дедушка! — мальчик кинулся к телу мужчины, пробираясь сквозь развалы и лежащие на земле тела. Обхватив маленькими ручками бездыханное тело, он продолжал кричать. Кричать так громко и отчаянно, что Учихе хотелось закрыть руками уши. Полицейские удивлённо оглянулись, ожидая дальнейших указаний. Ведь огнестрельное оружие было запрещено использовать. — Довольно на сегодня, — раздался хриплый голос Саске. Он убрал пистолет обратно в кобуру. Взглянув на плачущего ребёнка, резко развернулся, мотая головой. Ярость пропала так же внезапно, как и возникла, оставляя за собой всепоглощающую пустоту. Сердце сжималось, словно тисками, на лбу выступил холодный пот. Это ведь то, чего он хотел, так? Где-то за спиной раздавались тихие рыдания, люди шептали проклятия. Впрочем, они могут ненавидеть его сколько угодно. Ему всё равно. Шаг, другой, и порывисто вздымающаяся грудь приходит в норму. Ему плевать на этих людей. — Так это то, чему учат в благородных семьях? — звонкий женский голос вдруг выделился из толпы. Она говорила по-японски. — Убивать слабых и безоружных? Саске медленно обернулся; желваки ходили по бокам крепко сжатых челюстей. Им не следует злить его ещё больше. Девушка стойко встретила его взгляд, поднимаясь с земли. Встала, прикрывая собственным телом бьющегося в истерике ребёнка и крепко сжала в кулаки перемазанные в крови руки. Сакура дрожала всем телом, от переполнявшего её адреналина и омерзения. Всё вокруг казалось ей каким-то безумием. — Учиха Саске? — прочитав по слогам вышитое на форме имя, она криво оскалилась, на секунду тушуясь под убийственным взглядом мужчины. Взглянула на торчащий из кармана штанов танто, хмыкая. — Так ты самурай, Саске-кун? Куда же подевалось твоё достоинство? Какой позор для чести твое… — Учиха в два шага пересёк разделяющее их расстояние, ударяя девушку по лицу. Прозвенела громкая пощёчина, и она отшатнулась, едва удерживаясь на ногах, в глазах потемнело. — Твоего клана… — часто дыша, она повернулась к мужчине лицом, стискивая зубы. В следующую секунду Саске ухватил её рукой за тонкую шею, притягивая к себе: — Никогда больше не смей открывать свой рот, — проговорил он, укрепляя хватку. — И говорить что-то о моей семье, — сильнее. — Иначе я отрежу твой язык. Сакура сжала его запястье, в уме перебирая пути отступления. Её язык — её враг, чёрт побери. Чувствуя, как кончается воздух в лёгких, она попыталась извернуться, ударяя того ногой. Но не успела и опомниться, как Саске перехватил её, заводя руки за спину. Оттолкнул, едко цедя: — Десять ударов плеткой для девчонки. Ему нужно было покинуть эту чёртову площадь. Он едва совладал с желанием прибить говорливую сучку. И пожалуй, единственное, что его останавливало, — слова Кизаши. Императору действительно не понравится гора трупов.***
Опрокидывая в себя очередную рюмку сакэ, Саске устало прикрыл глаза, желая как можно скорее избавиться от навязчивого общества местных политиков. Попытки подкупить нового генерал-лейтенанта терпели полное фиаско, заставляя мужчин в отчаянии хвататься за головы. «За что нам очередное испытание в этой и так не лёгкой жизни?» — шептали они, все сильнее веселя Учиха. «Жизненно необходимый разговор для дальнейшего функционирования колонии Великой Японии» перетекал в очередную пьянку. Наблюдать за тем, как пьяные, скачущие по всей комнате мужики преклонного возраста лезут под юбку очередной весело хохочущей кисэн**, у Саске не было никакого желания. Он презирал их, почти открыто, не считая нужным выражать и грамма уважения. Разве можно верить их клятвам в верности Императору, когда они продали собственную страну? Отбросы. Поднявшись со своего места, он нырнул в открытую дверь, выходя на аллею парка, тянущуюся далеко-далеко вдаль. Территория дома местного держателя банка была огромна и изобиловала заграничными предметами декора, в то время как за пределами огромного каменного забора простые люди умирали с голоду. Забавно. Продвигаясь вдаль по аллее, Саске желал найти покой. С момента его приезда прошло три дня. Три дня, которые он провёл, знакомясь с бесполезными людьми, выполняя бесполезные поручения и решая бесполезные вопросы. Три дня он слышал отчаянный детский крик и видел ярко-зелёные глаза, заволоченные пеленой слёз, стоило ему прикрыть глаза. «Так ты самурай, Саске-кун?» «Это то, чему учат в благородных семьях?» «Убивать слабых и безоружных?» Едкие фамильярные слова, сочащиеся из её рта, заели в его голове, словно яд, повторяясь из раза в раз. Однако причин этому не было. Корил ли он себя за совершенное? Нет. Чувствовал ли он вину? Нет. Раскаивался? Нет. Он определённо не мог чувствовать ничего из этого. Ведь он — Учиха Саске, поклявшийся перед могилами своей семьи превратить жизнь каждого чосонца*** на этой земле в ад.***
Впиваясь ногтями в истерзанные ладони, Сакура сдерживала немые слёзы из-под стиснутых век, тихо поскуливая. Японские подонки не жалели сил. Плеть била наотмашь, обжигая кожу огнём, стремясь добраться до самых позвонков. Горячая кровь насквозь пропитала то, что осталось от белой рубашки, стекая по шее и лицу, смешиваясь с песком и грязью, заливаясь в глаза. Каждый последующий удар отдавался всплеском боли, затуманивая разум. Лишь злость, охватившая каждый кусочек её тела, удерживала девушку в сознании. Харуно никогда не сможет забыть этот день: детский плач, звук выстрела и пустые глаза дедушки Хёнсу. Чем они заслужили это? Очередной удар, и Сакура рухнула на землю словно тряпичная кукла, прикрыв веки и рвано дыша. Руки, до синяков сжимавшие её запястья, исчезли. Как, впрочем, и голоса людей, решивших всыпать ей пятнадцать ударов вместо десяти. Лёжа на охладевшей земле, девушка, казалось, потеряла счёт времени. Однако умирать вот так не хотелось. Зашипев от боли, она предприняла попытку подняться. Ещё одну. Нельзя сдаваться. Удары плетью не смертельны. Пока. Они заживут, превратившись в уродливые шрамы, но ни один из них не будет также уродлив, как клеймо, оставленное ей при рождении. Кровь японского палача, текущая по её венам — разве может быть что-то более позорное? Громко выругавшись, она ухватилась руками за высокий столб, поднимаясь на дрожащие ноги. Тяжело вздохнув, взглянула на садящееся за горизонт солнце, морщась от боли. Как там говорили? Пусть битва проиграна, но впереди целая война. Просто подожди, Учиха Саске.