Обмануть смерть

Этим утром я не смогла встать с постели. Да что там встать. Я даже была не в состоянии разлепить плотно сомкнутые веки. Подобная неординарность ситуации не оставила бы равнодушным кого угодно, если бы ему не приходилось эпизодически сталкиваться с идентичными аномалиями раньше. Знакомое одеревенение мышц при полном сохранении самосознания и тактильных ощущений безошибочно указывало на… Привет, подружка. Давно не виделись. За время, проведенное в Японии, мне уже доводилось несколько раз впадать в ступор, каждый из которых, по счастливой случайности, настигал меня в период пребывания в отеле. А вот сегодня все могло сложиться иначе. Не будь на календаре выходной, я неминуемо застыла бы столбом посреди университета, тем самым привлекая к себе внимание всего Тодай. Не самый подходящий способ для всемирного прославления. Поэтому неплохо бы поблагодарить небесную канцелярию за то, что хоть они и забросили меня на произвол судьбы, но продолжают оберегать в данном аспекте. Исходя из предшествующего опыта, приступ не должен продлиться долго и есть существенная вероятность того, что я вполне успею к полуденному завтраку. Если же нет, то все равно вряд ли меня решаться проведать в ближайший срок. Ведь всем известно, что «трудолюбивая сова» в моем лице исправно поднимается практически на рассвете и отправляется учиться по будням, делая себе послабление в остальные дни и предпочитая отсыпаться до обеда. По крайней мере, так было до эпидемии кошмаров. Но это все же не повод менять установленный порядок вещей и бесцеремонно врываться в чужую спальню без веской на то причины. Конечно, не всем дано соблюдать правила, но не будем зацикливаться на персональных особенностях некоторых индивидов. Почему бы заместо этого не подумать о вечном? Устроить сеанс философии, коль выдалась свободная минутка. Поскольку мне не уготовано ничего иного, кроме как ждать добровольного отступления кататонии. Но размышлениям на какую тему предаться? Не хочется омрачать утро мыслями о расследовании, которое уже стоит поперек горла. Детектив, может, и предупреждал меня о его затянутости, но не упоминал, что оно окажется столь надоедливым. Ах. Это великое чувство ответственности. Что же ты творишь с бедными людьми? Однако в ракурсе последних событий не стоит забывать, что рабочие мотивы, по-прежнему составляющие монолитный фундамент моей причастности к делу Киры, теперь насквозь пронизаны жилками иных резонов. Более возвышенных и благородных, намертво привязывающих меня к Токио. И первое место в импровизированном хит-параде естественно отдается внезапно обретенной дружбе. Этому маяку, разгоняющему тьму и ценящемуся дороже денег и информации. И убить этот зародившийся огонек, безжалостно растоптать его отъездом в Англию или, что намного горче, предательством, я не смогу при всем желании, которое, впрочем, не особо-то и присутствует. Как непредсказуемо иногда складывается жизнь, переворачивая с ног на голову наше восприятие действительности. Даря ни с чем несравнимые навыки и продвигая наше развитие, как в лучшую, так и в худшую сторону. Кстати, о восприятии. Я понимаю, что умалишенные — люди со странностями, но когда это мое сознание начало раздваиваться и проваливаться в пустоту? Одной его частью я ясно осознаю, что до сих пор неподвижно лежу на кровати, наполовину укрытая одеялом, в то время как вторая часть, постепенно превалирующая, парит посреди бескрайнего пространства. Мне не удается обнаружить поблизости никакого источника света, но я отчетливо вижу контуры собственного тела. Прелестная обстановка, которая становится еще краше, когда передо мной возникает старинное напольное зеркало со следами патины, заключенное в резную деревянную раму. Умелый столяр придал окове вид диковинных цветов и созданий. Сказочные звери выглядят будто живые и кажется, что они вот-вот проснутся от векового сна, стряхнут с себя оцепенение и спрыгнут наземь с предначертанного им постамента, требуя приласкать их. Безукоризненность растений также не поддается сомнению. Каждый листочек, каждый лепесток выполнен с нечеловеческим мастерством, распространяя вокруг умиротворяющие запахи. Через силу мне удается оторваться от созерцания прекраснейшей работы и задаться вопросом. Для чего я здесь? Или приоритетнее спросить «Как»? Происходящее до боли напоминает сон, но неуклонно уменьшающаяся часть меня знает, что это не так. Она различает шаги и голоса, доносящиеся из соседней комнаты. Она отчаянно хочет позвать на помощь, но губы не слушаются, пребывая в плену онемения. Никогда прежде я не сталкивалась с подобным проявлением болезни и не понимаю, как я могу побороть ее. Да и могу ли вообще, поскольку не стоит отрицать, что ситуация завораживает, а блестящая поверхность манит прикоснуться к ней. Но сперва я всматриваюсь в собственное отражение. Оно точно так же одето в клетчатую пижаму. Босое. В ореоле распущенных медных волос, почему-то расползающихся по всем направлениям. Вот только оно не собирается повторять мои жесты. Вторая Кори смеется и завлекающе машет рукой, призывая удовлетворить жажду исследований. И я не в силах сопротивляться ей. Делаю шаг вперед. Еще один. И пальцем прикасаюсь к зеркалу. Легкого нажатия оказывается достаточно, чтобы непревзойденный шедевр покрылся сетью трещин. Я отскакиваю назад, в надежде предотвратить разрушительный бег, но поздно. Изъяны множатся, достигают краев, грозя перейти на раму, которая успевает исчезнуть за миг до уготованной ей участи. Лишившись опоры бесподобная вещь с громким хлопком рассыпается мириадами осколков, которые продолжают дробиться бессчетное число раз, превращаясь в едва уловимую глазом пыль. Откуда-то я знаю, что каждая частичка несет в себе фрагменты моей личности, формирующие характер и отвечающие за поступки и поведение. Возможно оттуда, что все это великолепие разделяется на несколько потоков, так робко пляшущих рядом со мной и растворяющихся в безграничном «ничто». С исчезновением отражения я остаюсь в одиночестве, которое, тем не менее, не длится долго. В темноте попеременно вспыхивают искорки. Небесные тела приветствуют меня, озаряя холодным светом. Дивная мелодия льется отовсюду, заполняя пространство. Обволакивая душу. Омывая тело и унося прочь все заботы, беды и печали. И дирижер чарующей музыки сфер — я. Инструменты принимают своего господина и удивительный оркестр моментально реагирует на отдаваемые им приказы. Мимолетный взмах руки — в игру вступают струнные. Арфы и виолончели сплетаются с уступающими им по размерам скрипками, радуя слух. Движение пальцев — к ним присоединяются духовые. Изящные флейты и гобои усиливают звучание. Наклон головы — время для ударных. Из-за орбит далеких планет докатывается рокот туземных барабанов. С каждой минутой аккорды крепчают, переливаются, пока космическая кантата не достигает своего крещендо и не затухает, эхом отдаваясь среди звезд. Но мне этого мало. Кровь только начала разгоняться по венам и мной владеет пьянящее чувство от постижения собственного могущества. Кого заботят копошащиеся на Земле люди, когда вся Вселенная склоняется перед тобой, меняясь по малейшему распоряжению. Что бы исполнить следующим в доказательство моей власти? Симфонию? Сонату? А может быть изысканный ноктюрн? Нет. Я разочарованно качаю головой, перебирая варианты. Это все не то. Вдруг лицо озаряет улыбка. Повинуясь моей воле вакуум пробивает набирающая темп партия фортепиано. Невидимый виртуоз ловко переходит по клавишам, заставляя маэстро гордиться сделанным им выбором. Произведения сменяют друг друга в калейдоскопе нот, но я никак не могу насытиться. Все время чего-то не хватает. Чего-то неуловимого, но чрезвычайно важного. И, наконец, я понимаю, чего же именно. В творимый мною секстет допущен посторонний. Певец совершенствует мелодию, придавая ей глубины. Красок. Индивидуальности. Но соло не способно на своих плечах вытянуть всю арию. Так почему бы не приставить к нему помощников? Чистые интонации серафимов покоряют октаву за октавой, вознося на вершину блаженства. Стирая воспоминания о мирской суете. Правда, один голос выбивается из божественного хора. Надоедливой помехой вертится вокруг, уничтожая созданную мной гармонию. Брови сходятся на переносице, по коже скользят электрические разряды от негодования. Кто осмелился прервать мое выступление? Вмешаться в работу идеально отлаженного механизма? Непозволительная дерзость! И мой долг — незамедлительно проучить наглеца. Я пробую сосредоточиться, вычленить незваного гостя. Но это не так-то просто. Настойчивость вторженца поражает и вынуждает меня заставить подчиненных замолчать. В наступившей звенящей тишине раздается ровный шепот, ритмично повторяющий одно и то же имя. Кто такая Кори? В слове, как и в голосе, есть нечто знакомое. Нечто, вытягивающее на поверхность целый клубок эмоций. Нечто, делающее меня… Мной? Неужели неведомая Кори - это я? Тогда получается, что храбрец, вторгшийся в мои владения… Рюдзаки! Память возвращается урывками, но уже установленных фактов достаточно, чтобы стремительно, нет, не вскочить на ноги, но распрощаться с иллюзорной реальностью и вновь очутиться в номере отеля. Пересохшие губы едва шевелятся и мне удается прохрипеть жалкое: — Я в порядке. Что отнюдь не соответствует действительности, потому что я далеко не в порядке. Ни разу я не испытывала подобных ощущений и не горю желанием окунуться в них снова. Призрачный поход к врачу мгновенно стал гораздо более осязаемым. Но я не была бы собой, если бы серьезные мысли не перемешивались в моей голове с настоящей ерундой. Какое счастье, что я лишена дурацкой склонности спать нагишом. Иначе я до конца своей жизни заперлась бы в комнате, плетя веревку из простыней, по которой можно было бы улизнуть из ловушки через окно. Ну что за бред царствует в моем разуме? Риторический вопрос, перекрываемый мнением эксперта. — Тебе необходима медицинская помощь. Я не вижу лица собеседника, не вижу ничего, и разговаривать из такого положения крайне неудобно. Но опутавшая меня скованность не изменит непреклонного ответа. — Нет. Это пройдет… само. Как обычно. Дай мне… пару часов. — Кори, пара часов давно прошла. Сейчас почти вечер. — в тихом голосе чувствуются усталость и неиссякаемое терпение. Вечер? Но этого не может быть. Максимум чуть за полдень, раз Эл решил разведать обстановку. Или… Или мое восприятие времени исказилось наравне с пространством? С трудом приподнимаю отяжелевшие веки и тут же хочу закрыть их обратно. Потому что детектив устроился в своей излюбленной позе, прикусывая ноготь большого пальца, прямо на полу перед моим носом. Слишком близко. Слишком неформально. Слишком… по-дружески? Да, пожалуй, так. И это немного смущает из-за длительного отсутствия практики. Но даже такой провокационный фактор не исправит итога. — Врачи ничего не… сделают. Какая разница, где… ждать? Брюнет хмурится, словно не хочет смиряться с моей правотой. А после поднимается на ноги, по всей видимости, принимая ее, и, горбившись, покидает поле моего зрения, обрекая меня на новую порцию уединения. Но уже исключительно наяву, потому что я ни в коем случае не намерена опять проваливаться в глубины собственного рассудка. Вседозволенность и безнаказанность, безусловно, прельщают, даря чувство хронического покоя. Однако страшно терять себя. Страшно, когда сознание расщепляется на части, и ты не только забываешь, кто ты есть, но и не собираешься восстанавливать себя, упиваясь тщательно вытканной фантазией. Вся доступная мне энергия направлена на глобальный самоконтроль, но это не мешает в который раз задаться прежде отмахиваемым вопросом. Как Рюдзаки заполучил мою медицинскую карту? Откуда почерпнул гору полезных сведений, таких как повышенная склонность к зависимостям или отсутствие реакции на громкие раздражители при приступе? Ведь, уверена, аккурат поэтому он разговаривал шепотом. Подозрительные ниточки растут, путаются и формируют лабиринт, выход из которого я отыщу, только получив интересующие меня ответы. И я обязательно получу их. Сразу как обрету подвижность, разумеется.

***

Едва слышные вздохи разлетаются по помещению и совпадают с нервными поворотами кофейной чашки, до которой я дотрагиваюсь каждые несколько минут. Несмотря на свою приглушенность, действия отвлекают. Я замечаю, как косятся на меня полицейские, как в карих глазах Лайта мелькает недоумение и лишь Эл безмятежно наслаждается обжигающим напитком. Тот, кому известно все. Тот, кто видит и подмечает мельчайшие детали, не будет терять самообладания ради такого пустяка, как очередные мои внутренние терзания. Но я не он. И от прямого диалога меня удерживает лишь его предполагаемое построение. Не выдам ли я стражам порядка нечто, уличающее меня во лжи, или нечто никоим боком их не касающееся? В принципе, если не упоминать название больницы, то прочие материалы беседы никак не должны навредить моей «легенде». За долю секунды до прихода к этому выводу с губ скатывается давно назревающий вопрос. — Рюдзаки, откуда ты знаешь, как правильно общаться с сумасшедшими? Не думаю, что среди твоих знакомых много таковых. Взгляды устремляются на детектива, который невозмутимо поглощает зефир и, кажется, ничуть не изумлен ни моими претензиями, ни раздутым вниманием коллег. — Твой лечащий врач предоставил мне всю необходимую информацию. Источник, наконец, раскрыт, а привычное мировоззрение вдребезги разбивается от постигшего меня… вероломства? По-другому этот опрометчивый поступок не назовешь. — Доктор Уэйнрайт? Нет… Он… Он не мог! Есть же врачебная тайна. Нельзя разглашать данные пациентов. Я будто утопающий цепляюсь за никчемные оправдания, на самом деле уже беспрекословно поверив Элу. Он может сколько угодно дурачить наших товарищей, но мне повезло быть избавленной от незавидного отношения. — Я предоставил ему достаточно убедительные аргументы. — следует подтверждение моей теории. Эмоции гонятся друг за другом, но победителя невозможно определить. Гнев, возмущение, обида. Хотя, беспокойство за незадачливого эскулапа на полшага вырывается вперед. Могли ли быть к нему применены методы воздействия, против которых он и не смог бы устоять? — Какие аргументы? — интонации дрожат, выдавая мое нестабильное состояние с головой. Брюнет же по-прежнему уплетает сладости. Для него ничего предосудительного не произошло и поводы для тревоги отсутствуют. Но ответить надо, иначе я никогда не отстану от него. — Я сообщил ему, что по независящим от тебя причинам тебе придется временно покинуть страну. Следовательно, мне необходимо знать, при каких обстоятельствах тебе потребуется госпитализация. Волна облегчения проносится по телу. Слава Богу, Уэйнрайта не пытали и не допрашивали. Но тогда получается, что… — То есть ты назвался ему? И он в курсе, что я сотрудничаю с L? — исключи химер и пред тобой предстанет истина. — Да. Чудесно. Не сомневаюсь, что добрый, болтливый доктор сохранит вываленную на него новость в секрете. Но я не планировала обзаводиться законопослушной репутацией в его глазах. Интересно, как давно он осведомлен об этом? — Когда ты связывался с ним? — буря стихла, преобразившись в ледяное спокойствие. Выяснить еще пару мелочей и можно возвращаться к отошедшему на задний фон Кире. — После твоего ответа на мое первое письмо. Абсолютно бессовестный человек. И как меня угораздило подружиться с ним? — Почему ты мне об этом не сказал? — завершающий выпад, непреложно закрывающий дискуссию. Не о чем больше спрашивать. Разве что уточнить напоследок, как умник прознал о поразившем меня недуге. Но я догадываюсь, какой отклик поступит. Наверняка при поисках Корентайн Ренар он проверил и родственников загадочной незнакомки, вычислить которых не составило труда при наличии стартовой площадки. Далее за дело взялась генетика, процентальные вероятности и мониторинг базы данных «Рамптона». Но вытягивать эти подробности на всеобщее обозрение явно ни к чему. Ограничимся состоявшимся скандалом и разойдемся миром. Если только… — Потому что это не играло никакой роли в расследовании. В яблочко. Черствый эгоист, озабоченный проклятой работой. Ни капли не разбирающийся в социальном этикете уникум. Одной фразы хватает, чтобы сорваться с места и трансформировать потенциального Ганди в пышущую возмездием валькирию. — К черту расследование! Тебе не приходило в твою бестолковую голову, что плести интриги за моей спиной обо мне же — не очень прилично? — Ты преувеличиваешь, Кори. — непрошибаемое хладнокровие. — Я?! Преувеличиваю?! Я еще и преуменьшаю! Да ты просто… Чья-то ладонь успокаивающе ложится на плечо. Я оборачиваюсь и вижу нашего подозреваемого, о котором я успела позабыть. Как, впрочем, и о полицейских, удивленно глазеющих на развернувшуюся пьесу. И это отрезвляет. Потому что Ягами чуть ли не лучится от… чего-то мрачного. Колючего. Пугающего. Предвкушения? Доказательств моей ненависти к детективу? Неужели замыслил нечто недоброе с моим участием? Но мне выпал иной жребий. Жребий, подсказывающий, что ссора сыграет мне на руку при завоевании доверия шатена. Жребий, заставляющий извиниться перед Рюдзаки и купить ему самый огромный клубничный торт, который могут испечь в регионе Канто. Потому что если остыть и копнуть глубже, мотивы у брюнета были благими и совсем не бездушными. Пусть опирающимися на профессиональную сторону дела, но напрямую затрагивающими мое здоровье. И не помиловать его невообразимо. — Мы вернемся к этой теме позже. — поскольку я не могу просить прощения за вспыльчивость прилюдно. — А сейчас предлагаю заняться расследованием. — Согласен. Количество зефира неумолимо уменьшается, но мне все же перепадает пара кусочков. И, принимая подарок из рук детектива, я понимаю, что чтобы он ни учудил, я никогда не смогу долго обижаться на него. И всегда буду первой искать пути к примирению. Потому что я ни за что на свете не хочу потерять своего единственного друга.