Рене Свон
— Доктор, мне кажется, что Белла очень молчалива, может быть, у неё что-то болит? Я растерянно посмотрела в грустные глаза дочки. Маленький комочек жизни у меня в руках не издавал ни звука. Дети соседок по этажу гугукали, лопотали, повизгивали, пускали слюни, шумно сопели, хотя чаще всего просто орали, а моя доченька была очень спокойной. В её серьёзных глазах и насупленных бровках я читала тысячи вопросов. Когда её приносили покормить, она долго медлила у груди, а потом, как бы нехотя, начинала есть. Моя подруга предупредила, что сначала малышка может сделать больно, но Белла была аккуратна, я бы даже сказала, деликатна. Как будто бы знала, что может сделать неприятно. Её серьёзные глаза внимательно смотрели на меня, словно проверяя реакцию. — Не выдумывайте, — как бы отвечал на мои невысказанные мысли молодой доктор. — Если бы у девочки что-то болело, она бы уже оповестила об этом всю палату! Помните, как громко и звонко она кричала сразу после родов? Этот процесс неприятен не только мамочке, но и малышу, поэтому все малыши кричат. Крик — универсальный способ младенца сказать о своих потребностях. Ваша дочка просто не капризна. Гордитесь и радуйтесь, — улыбнулся он, ласково поправив пелёнку девочки. Я посмотрела на свою крошку. — Ты не капризна, да, детка? И спокойная… Прямо вся в папочку, — ворковала я. Тихо вздохнула. Ну кто бы мог подумать? Чарли Свон — мой муж. Школьный роман обернулся браком и дочкой. Хотя сначала беременностью, потом браком и дочкой. Чарли сперва растерялся, но уже через час после новости он, казалось бы, был счастлив. А я держала мою малышку и не могла поверить. Мне восемнадцать лет, а я мама такого вот светлоглазого чуда, которое смотрит на меня глазами свекрови, серьёзными такими, оценивающими. «Не выдумывай, Рене, — повторила себе. — Просто у тебя богатое воображение. Это обычный ребёнок. Твой ребёнок. Доктор прав. Если бы что-то было не так, ты бы об этом уже знала». — Ты у меня очень умненькая девочка, да? Светлые глаза утвердительно хлопнули ресничками, а головка чуть дёрнулась. Ха, вот я придумала! Мне кивнула девочка, которой два дня от роду! Я засмеялась, не заметив, как маленькая ручка освободилась от пелёнки и дёрнула меня за прядь волос. — Ай! Белла, не дерись, ой… отпусти мой локон… Ну пожалуйста, детка… Маленькая ручка была невероятно сильной и уверенной. Эх, а предупреждали меня о кофточках с рукавичками. Нужно сказать Чарли, чтобы привёз несколько штук. Крохотные пальчики отпустили мои волосы так же неожиданно, как и схватили, ручка легла на животик, бровки нахмурились, а губки задрожали, как будто ей было больно… Может быть, она обиделась на меня? Моя девочка… И тут я вспомнила о небольшом покраснении возле её пупочка. — Доктор, чуть не забыла! Посмотрите животик Беллы, мне кажется, эта штучка плохо выглядит… Мистер Хёрт не успел уйти и с готовностью обернулся: — Пуповина? Да, конечно. Я как раз должен был проверить, как она заживает, но увидев, что ребёнок спокоен и не плачет, решил, что всё в порядке, и не стоит лишний раз беспокоить малышку. Развернув пелёнку и осмотрев Беллу, он нахмурился: — Знаете, она заживает очень плохо и, вероятно, болит. Видите это уплотнение? Его быть не должно, удивительно, что ребёнок терпит и не плачет. Необходимо заново обработать ранку и остановить воспаление. Я испугалась. — Это будет больно? Ей и сейчас больно? — судорожно вглядывалась я в нахмуренное личико дочери. — Это очень опасно, мистер Хёрт? — Не волнуйтесь, подобное случается с каждым третьим ребёнком, у вас так выглядит просто из-за того, что позже спохватились. Вы молодец, что обратили внимание на это. Он передал Беллу медсестре. Я молодец, да… Обратила внимание… Я справлюсь! Я буду хорошей матерью, ничего страшного не произошло. Ох, ну где же Чарли?И рождаясь, и умирая, мы делаем кому-нибудь больно
16 сентября 2017 г. в 01:41
Темнота поражала воображение. Это была даже не темнота. В темноте, в моём понимании, можно угадывать крупные очертания, есть хотя бы малейший отсвет. Вокруг же меня был… Мрак. Я боялась даже двигаться, хотя тело впервые спустя несколько месяцев слушалось меня. Я могла пошевелить пальцами руки, чувствовала, как глаза моргали, а голова поворачивалась в надежде увидеть хоть что-то. Услышать что-либо тоже не удавалось. Сделать первый шаг в этом мраке тоже страшно.
Неужели это всё? Липкий ужас постепенно проникал в душу. Вечная темнота? Это то, о чём ты втайне мечтала, когда заперлась у себя в квартире после похорон мужа, которого на полгода опередила мать? Я на секунду представила, что так будет всегда. Мрачная гнетущая тишина, в которой не слышно даже шорохов, и непроглядная тьма.
— Нет! — что есть силы крикнула я.
И не услышала ни звука. Мрак жадно поглотил всё. Только сейчас поняла, чего мне не хватало всё это время. Я не слышала своего сердцебиения и дыхания. Ничего. Такой постылый свист кислородной маски и пиканье приборов исчезли. Я судорожно схватила запястье, пытаясь нащупать пульс. Ни одного удара. Рука казалась немного зыбкой. Как будто я сделана из ваты… Что же это…
«Без паники! Ты врач! — мысленно прикрикнула на себя. — А врачи никогда не должны терять хладнокровие…»
Оценим ситуацию с точки зрения простых вопросов: «Что имеем? Чего хотим? Как добиться желаемого с помощью имеющегося?» Я сделала глубокий вдох и с удивлением поняла, что до этого почти не дышала. Мне просто не нужен кислород!
Уже хорошо. Валя, поздравляю, если тебя будут парить в бане черти, ты не задохнёшься от запаха серы. Да, не так себе представляла загробную жизнь, но с этим уже ничего не поделаешь. Райские кущи ты где-то про… грешила в земной жизни. Ну и ладно, и не особо хотелось… Хотя вру, конечно. Представлялось и мечталось, как за мной придёт Лёшка, родители, друзья, ушедшие раньше. Как обниму их всех. Наконец-то поцелую. Игриво потрясу пальцем у носа мужа и пошучу: «Лёшик, а я действительно до самой смерти те сапоги носила!»
Но ничего подобного не было. Только пустота. Тьма и раздражающая тишина. Вот так мои нежные хрустальные мечты разбились о чугунную задницу реальности. Присев, я обхватила голову руками. Что с этим делать? Раскачиваясь в таком положении, судорожно вспоминала все самые сложные случаи из жизни, где казалось, что выхода нет, что всё кончится плохо, что хуже быть не может, а в результате получалось выкарабкаться, урвать у судьбы призрачный шанс, успеть… В последний момент, после обнадёживающих случаев, вспомнились тот злосчастный жёлтый свет и авария. Вся моя жизнь подтверждала один неоспоримый факт: выхода нет только из гроба. Хотя… Может быть, я не видела его просто потому, что не искала? В конце концов, я сидела! Чётко чувствовала плоскую поверхность своей попой. Я не в безвоздушном пространстве, я не в подвешенном состоянии. А то, что не слышала и не видела ничего вокруг, лишь подтверждало факт моей смерти. Возможно, после смерти, с отсутствием тела я лишилась привычного спектра чувств, либо они изменились настолько, что разум ещё не научился их обрабатывать. В данном конкретном месте, в данный момент времени я не видела, не слышала, не обоняла, даже плохо ощущала своё тело и состояние, но кто сказал, что так будет всегда и везде?
Я встала на ноги, неуверенно пошатнувшись. Сделала пробный шаг. Затем ещё один. Не встретив сопротивления и посчитав это хорошим знаком, решительно устремилась вперёд, стараясь не менять направление.
Каждый шаг давался легко. Без усилий. Я уже почти забыла это чувство, когда колени не ломило от быстрой ходьбы, шальное сердце не сбивалось с ритма, а в лёгких не покалывало после долгого движения. Хоть я и старалась держать тело в форме, не запускаться, годы брали своё. Профессия прибавила седых волос, а после трёх лет в детской хирургии начало болеть сердце.
Вспомнилось, как вернувшись лет десять назад утром домой, я наткнулась на испуганный взгляд мужа. Они с дочкой летали на неделю к его брату в Штаты. Александр жил в Аризоне, мы несколько раз ездили всей семьёй, но в этот раз не смогла поехать. Впервые после разлуки муж не улыбнулся мне при встрече.
— Валька… Как же ты так?
Нахмурившись, Лёша осторожно пропустил сквозь пальцы выбившуюся из пучка прядь. Я смотрела в недоумении на его строго поджатые губы. Оглянувшись, с удивлением увидела в зеркале, что за эту неделю стала почти полностью седой. Да, трудно было… Три срочные операции подряд только за сегодня, хотя брала выходной. Две остановки сердца. Множество спасённых жизней. Седые волосы — не самая большая цена.
— Налей мне чаю, Лёшик, — устало улыбнулась супругу в ответ на тревожный взгляд.
А что было дальше? Что он ответил? Что сделал? Что сказала я? От неожиданности даже остановилась. Воспоминания, некогда чёткие, бережно хранимые, стали подёргиваться дымкой, туманом… Некоторые стёрлись окончательно, слившись с окружающей темнотой. В этот момент я по-настоящему испугалась! Только не это! Я могла потерять вещи, привычный мир, зрение, слух, но не саму себя! Даже обездвиженная, прикованная к кровати, впавшая в кому, я лелеяла свои воспоминания, перебирая, как драгоценные жемчужины, наслаждалась ими. Теперь, холодея, не могла вспомнить лица школьных друзей, их имена, подёрнулись пеленой тумана лица родителей… То, чем я гордилась в свои пятьдесят лет — идеальная память действующего врача, которая хранила название каждой кости, да что там, всю анатомию на латыни, сотни лекарств, тысячи диагнозов — дала сбой.
Ну нет! Не на ту напали. Я не собираюсь сливаться с этой тьмой. Не собираюсь становиться блуждающей беспомощной частью этого мрака! Я вновь опустилась на пол и стала с исступлением вырывать то одно, то другое воспоминание. Я чувствовала себя хозяйкой, которая вернулась в ограбленный дом. Знакомые стены, открытые окна с порванными занавесками, перевёрнутая мебель, отсутствие любимых картин на стенах, осколки посуды, статуэток… Зачем? Зачем забирать воспоминания?
Упрямым усилием воли пробиралась сквозь тьму, отвоёвывала каждое лицо, каждое имя, каждое слово, каждый случай из жизни…
Кто знает, сколько я так просидела? Время как будто остановилось. Я больше не видела тьмы.
У меня перед глазами медленно, но верно вспоминалась моя жизнь. Я отматывала её в обратном порядке, с каждым годом всё легче пробиваясь к ярким воспоминаниям юности, нежному детству… В какой-то момент я почувствовала приятную лёгкость. Мои веки сомкнулись. Я вся немного сжалась, как будто уменьшаясь. Но не испугалась. Мне было хорошо. Наконец стала слышать звуки. Приглушённые, непонятные… Они не мешали мне засыпать. Мысли текли вяло. Только сейчас почувствовалась усталость. Но я не боялась заснуть, зная, что теперь все воспоминания останутся со мной. В мысли больше ничего не проникнет. Никто больше не украдёт ни одной жемчужины из моей коллекции. Я как будто поставила ментальный блок на сознание. Теперь всё будет хорошо…
Я очнулась от странной тесноты и окружающего волнения, которое постепенно нарастало и передавалось мне. Мир схлопнулся. Я как будто оказалась выросшей Алисой в тесном домике. Чувство неприятное и тревожное, хотя мне никогда не были присущи приступы клаустрофобии. Захотела вздохнуть, но не смогла. Распахнула глаза и не увидела ничего знакомого и понятного. Паника нарастала, а окружающие звуки набирали обороты. Стало невыносимо жарко, тесно и больно. Очень больно и страшно. Кислорода не хватало. Грохот усиливался. Испуганный разум распознал в этом грохоте пульс. Это точно пульс! Совсем рядом. Громкий, сильный и быстрый, но не мой. Такой пульс у человека, испытывающего сильное волнение или страх. Прижатые к телу руки коснулись чего-то странного и толстого у живота. В первую секунду, когда сжатие этой штуки стало причиной ещё большего дискомфорта, на краю сознания мелькнула безумная идея. Нет, не может быть! Это просто не может быть пуповиной! Я умерла!
Тем не менее после, наверное, девяти часов мучений, после сокрушительной боли, жестокого давления и удушья, стало очень холодно, я наконец-то смогла сделать свой первый, долгожданный вздох. Задрожав от неожиданно холодного воздуха на моей разгорячённой коже, закричала, чувствуя ломоту во всём теле.
Я с трудом услышала, но не разобрала, когда мужской голос совсем рядом бодро сказал:
— Congratulations, Missis Swan! It’s a Girl! *
___________________________________
* Поздравляю, миссис Свон, у вас родилась девочка.