Пессимист видит трудности при каждой возможности; оптимист в каждой трудности видит возможности. Уинстон Черчилль
Белла (Валентина)
Первые дни после рождения меня не покидала странная апатия. Наверное, это послеродовая депрессия. И всё равно, что рожала не я, а меня! Мне было не легче! И я знаю, о чём говорю, я рожала! Меня раздражало буквально всё. Крики детей в соседних палатах, молодые неопытные родители, неправильно бравшие меня и каждый раз, кажется, готовые уронить из-за своей неловкости; чересчур сильные медсёстры, пеленавшие меня, как мумию, и оставлявшие свободной только половину лица, врачи, которые неудачно обрезали пуповину, ужасное зрение, что было в разы хуже, чем даже моё в пятьдесят. Я видела лишь очертания, смутные и непонятные; меня раздражали голоса людей, говоривших на английском, хотя, судя по акценту, меня окружали, скорее, американцы, чем англичане, раздражали собственные речевые центры, не способные выдавить даже немного похожие на слова звуки, меня бесило собственное бессилие и непонимание происходящего. Как? Почему? Зачем? Это что-то, связанное с индийской философией возрождения душ? Разумная часть меня отказывалась в это верить и отчаянно буксовала, ввергая в мрачную меланхолию, другая, немного мечтательная, робко говорила, что всё будет хорошо, ведь у меня появился шанс прожить заново. Постепенно второй голос звучал всё более восторженно и громко, боль в пупке и теле вообще затихала, мои новые родители делали первые успехи на этом скромном поприще, а я осознавала открывающиеся передо мной перспективы. Я — бывший первоклассный хирург в теле ребёнка. Да, я потеряла свои опытные руки, которые в последние годы могли отрезать аппендикс совершенно без участия мозга, если операция не была осложнена перитонитом. Но все знания остались со мной. Как говорится: «Omnia mea mecum porto». *Всё своё ношу с собой (лат.) А ещё я родилась в Америке. Последний факт подтвердился, когда я услышала в машине по радио краткий прогноз погоды в штате Вашингтон. Моих знаний языка хватало, чтобы понимать окружающих, но я осознавала, что эти знания больше разговорные. Их я почерпнула во время общения с Александром, его семьёй и друзьями, когда мы приезжали с мужем и дочкой в Аризону. Мои основные знания о стране основывались как раз на отзывах деверя. Нет, я не испытывала ни малейшей, излишне восторженной симпатии к своей новой родине, но одно знала про США точно. Согласно тому же списку «Форбс», профессия врача находилась в тройке самых престижных профессий Америки. А самый дорогой профессионал — это хирург, его заработная плата в среднем составляла до двухсот тысяч долларов в год. Чуть меньше получали их коллеги, анестезиологи, а замыкали тройку самых дорогих профессий — акушеры-гинекологи. Но и дальше в списке — тоже сплошь врачи: специалисты по лицевой хирургии, терапевты, стоматологи, психиатры. То есть, даже если эти руки не смогут лихо владеть скальпелем, я смогу найти себя в медицине, получив образование, а минимальные шестнадцать тысяч долларов в месяц сразу после резидентуры будут приятно выглядеть по сравнению с семью тысячами рублей, за которые работали мои интерны в России. Хотя не только в материальных перспективах дело. Это новые знания, по сути, другая школа медицины, новейшее оборудование, инновационные препараты, различные профессионалы своего дела. Да что говорить, я могу рискнуть и поступить в Гарвард! Да, денег на это уйдёт много, но то, что я справлюсь с обучением, уверена. Здесь на врача люди учились даже не десять лет, а иногда все шестнадцать. Но у меня-то за плечами почти тридцатилетний опыт работы хирургом. Я с улыбкой вспомнила, как года два назад переживала о скором выходе на пенсию. Хотела получить возможность поработать ещё, узнать новое? Получи и распишись, Валентина! Хотя теперь ты не Валентина, а Белла. Что-то мелькнуло на краю сознания, но я упустила мысль, так как Рене, вроде так звали мою молодую маму, зайдя в детскую, заметила, что я не спала, и решила, что я могла проголодаться. М-да… Сейчас бы тортика… Шоколадного… А не вот это вот всё…***
Первый год моей новой жизни стал невероятно сложным, прежде всего для моей психики. Начать с того, что мне почти постоянно хотелось спать. Я засыпала, не замечая этого, посреди какой-нибудь важной мысли, что невероятно бесило. А всё потому, что мне было очень трудно сосредоточиться с открытыми глазами, так как постоянно теряла фокус. Но каждый день тренировала глазные мышцы, чтобы скорее обрести нормальное зрение. Лишь после трёх месяцев получила удовлетворяющий меня результат. Но нет предела совершенству! Я продолжала работу над собой и окружающими. И да, в зрячем состоянии это стало проще. Так и узнала, что жила в относительно маленьком двухэтажном типично американском домике. Хотя для крошечной меня тут просто царские хоромы, но я старалась соизмерять масштаб и быть объективной. Детская и спальня родителей располагались наверху, там же находилась ванна, где меня часто купала Рене. Чарли меня немного побаивался, хотя я росла образцовым ребёнком, который хныкал лишь тогда, когда голоден, не брал грязь в рот, спокойно лежал на руках и лишь морщился, когда нужно сменить памперс. Единственную истерику я устроила, когда начали резаться зубы в восемь месяцев. Там было просто необходимо сбросить накопившийся негатив, но и того молодым родителям вполне хватило. Рене оказалась милой, но немного невнимательной, на мой взгляд, особой, хотя ветреность я списывала на возраст. Несколько раз, заговорившись по телефону, она забывала меня на диване в гостиной, откуда менее разумный ребёнок мог легко «чебурахнуться» без присмотра родителей. Она могла легко перегреть детскую смесь, а один раз мамаша, замечтавшись, а, может, и по незнанию, чуть не вставила в микроволновую печь баночку яблочного пюре вместе с металлической крышкой. С ужасом увидев это, я подняла громкий плач, и она бросилась меня успокаивать. Как могла, жестами, показала, чего хочу, и, спустя минуту, мы достигли консенсуса. Яркая синяя крышечка была гордо выдана мне. Чарли казался мне более адекватным, поэтому, когда он пришёл вечером с работы, я показательно крутила крышечку от баночки в руках. — Рене, у Беллы новая игрушка? Да, папочка, погремушки я гордо игнорировала, мягкие игрушки скидывала на пол, соски выплёвывала, а с металлической крышечкой от пюре — мы лучшие друзья… Странно, правда? — Чарли, если честно, то я сама в шоке. Я хотела подогреть ей баночку в микроволновке, но, когда она увидела эту крышечку, твёрдо дала понять, что хочет получить её немедленно. Чарли внимательно посмотрел на меня и мою новую игрушку. Я по-прежнему увлечённо крутила металлический кругляш в руках, не делая попыток засунуть его в рот. Ещё бы! Мало ли, где крышка была, и кто её трогал! Мама ведь даже не помыла вещицу, когда отдавала мне. Я тихо вздохнула. — Может быть, ей понравился цвет? — продолжала Рене, на что я непроизвольно закатила глаза. Тут же поймала удивлённый взгляд Чарли, натянуто улыбнулась, высунула язык и, сделав глупое лицо, воспроизвела смешной булькающий звук, отчего мои слюни полетели во все стороны. Отвратительно… — Родная, — обратился Чарли к Рене, переводя взгляд на неё, — ты хотела подогреть баночку вместе с металлической крышкой? — уже с подозрением спросил папа. Бинго, парень! Хотя я зря радовалась. С ним нужно держать ухо востро. Не хотелось бы, чтобы эти американцы сдали своего подозрительно умного в три месяца ребёнка на опыты. Ещё подумают, что я инопланетянка. У них этот миф популярен… Поля у них кто-то творчески приминает и косит, тарелки в небе всякие летают… У нас почему-то никто не удивлялся, увидев нарисованные на грязной машине узоры, а иногда и буквы, складывающиеся в ненормативные слова. Про тарелки рассказывать вообще неинтересно, ведь после праздничного запоя и по возвращении домой мужа ждут не только летающие тарелки, но и сковородка, половник и вообще всё, до чего супруга дотянется. — Нууу, да… — Рене нахмурилась, вспоминая, и тут до неё начало, видимо, доходить. — Ой… Она… Она могла взорваться? — На её лице явно проступил страх и смущение. Я тихо хихикнула и так же тихо сказала, обращаясь, скорее, к крышечке, чем к родителям: — Бум… Рене посмотрела на мою игрушку в священном ужасе. А Чарли поднял бровь. Чёрт, тоже так хочу. Надо потренировать мышцы лица, а то пока занималась только речевыми центрами и координацией в пространстве. Массаж молодые родители мне не делали, ручки и ножки не разминали, так что вопросы собственного равновесия решала сама. Потом стану развивать мелкую моторику. В этой жизни я планировала улучшить свой врачебный почерк и всё же выбиться в хирурги. А для этого должна очень хорошо владеть не только руками, но и всем телом, на самом деле. Чарли посмотрел на меня, потом на жену и крякнул. В его карих глазах появились смешинки: — Беллз, ты присматривай за мамой, когда меня нет дома, ладно? Я заставила свои губы не разъехаться в предательской ухмылке. Моргнула. Мама вспыхнула, что мило смотрелось на её бледной коже. Глаза у неё были нежно-голубыми, да и в целом лицо сердечком выглядело по-детски наивным. Интересно, у меня глаза папины или мамины? Кожа у отца явно смуглее моей, так что цветом я, скорее, пошла в Рене. Волосы свои видела плохо, они ещё короткие, а моё любопытство не зашло до такой степени, чтобы специально вырывать клок и сравнивать с родительским генофондом. Вообще, в своей первой жизни я начала следить за внешностью только с поступлением в медицинскую академию. Сейчас мне было, скорее, любопытно увидеть себя, чем крайне необходимо, так как знала, что всё может сильно поменяться с годами. Помня множество рецептов поддержания красоты, я планировала начать следить за собой раньше, чем подростковые гормоны начнут вылезать на лице, волосы потеряют детскую пушистость и мягкость, а коренные зубы начнут расти вкривь и вкось, уничтожая правильный прикус, из-за которого стёсывалась эмаль, и начинались вечные походы к стоматологу. Нет, я сделаю капитальную работу над ошибками своей первой жизни. И хотя все эти моменты непременно прорабатывала перед сном, составляла мысленную программу на завтра, каждый раз казалось, что в своих наполеоновских планах на жизнь я упускала что-то важное. Какую-то знакомую деталь… И это было следующей неприятностью и минусом моего младенческого состояния. Я, по понятным причинам, не могла записывать и систематизировать новые знания привычным способом. О, как я мечтала, чтобы мои разрозненные мысли стали похожи на упорядоченную картотеку больницы или библиотеки! Но увы… Пока картина жизни в целом оставалась очень зыбкой и туманной. Странное оцепенение напало на меня через восемь месяцев после случая с крышечкой, когда к нам приехал друг отца по имени Билли. Судя по длинным чёрным волосам и красновато-коричневой коже, он являлся типичным индейцем. Чарли вылез из потрёпанного пикапа грязно-рыжего цвета вслед за водителем и, подойдя, поцеловал сначала Рене, потом меня, забрав у жены уже довольно увесистую дочь на ручки. — Вот, Блэк, знакомься: это моя красавица Беллз. В следующий раз приезжай с девочками, наверняка им вместе будет веселее играть. Билли посмотрел на меня, а я оценивающе окинула взглядом его. Подняла бровь. Да, я научилась это делать недавно, и Чарли каждый раз приходил в неописуемый восторг, когда я изображала такую мордашку. Индеец заметно удивился: — Глазки определённо твои, Свон, — заметил он с усмешкой. Да, я уже видела в зеркале после ванны, что глаза у меня явно папины. И хотя пока они только набирали карий цвет, уже становилось ясно, что светлыми им уже не быть. Эх, а так хотелось быть нежным голубоглазым ангелочком… Ладно, что дали, то дали, привередничать грешно. Я ответила на улыбку, сверкнув двумя нижними молочными: — Отень плиятно познакомиться, мистл Блэк, — вежливо протянув ладошку, сказала я, отвратительно картавя. — Как у вас дела? Если честно, я чувствовала себя кроликом из «Винни Пуха», которому свернули челюсть и неправильно её вставили. Никогда не думала, что ребенку так сложно разговаривать, но таки это правда. Если мой английский словарный запас спустя почти год стал вполне сносным, и я даже ловила себя на том, что иногда думала на этом языке, то разговаривать на нём было совсем непросто. Хотя надеялась, что с появлением первых моляров* (жевательных молочных зубов) справлюсь с дефектами речи. Я же врач, чёрт возьми! — Хей, а она неплохо разговаривает для своих лет, Чарли! — воскликнул Билли, полностью игнорируя мой вопрос, хотя у них этот вопрос, скорее, вежливо-риторический, чем конкретный. Я закатила глаза. — Я вообсе сооблазительная для своего возласта, сэл, — сказала серьёзно, чем очень рассмешила взрослых. Все направились в дом. Рене недовольно скривилась, когда увидела, сколько мужчины наловили рыбы. Можно подумать, что отец пустые бутылки из-под пива привёз, а не хороший улов. Мне тут же очень захотелось рыбки… Солёненькой… Красненькой… Как Лёша в своё время делал: со свежей варёной картошечкой, которую потом на сливочном маслице поджаривал до румяной корочки и посыпал укропчиком… И грибочки со сметанкой… Ммм… «Подбери слюни, женщина, — дала себе мысленную пощёчину. — Твой удел нынче — каша и пюре». — Раз твоя дочь такая сообразительная, может быть, она знает, кто победит в нынешних президентских выборах, а, Свон? Выборы мне были до лампочки, если честно, после развала Советского Союза я совсем перестала следить за политикой… — Мне кажется, что победят республиканцы: Рейган себя неплохо показал, так что Джордж Буш легко обойдёт этого болезненного из Массачусетса, — твёрдо ответил Чарли, заходя в дом со мной на руках. И это было хорошо, что меня крепко держал папа. Потому что, если бы я стояла сейчас на своих двоих, то упала бы. Что, простите? Какого чёрта?! Рейган? Джордж Буш?! Это — который старший?! Мамочки… это же… который сейчас год?! — Не согласен с тобой, ещё неизвестно, как этот Буш себя покажет, когда дорвётся до реальной власти; пока его сдерживает лишь Рейган, а демократы не могут проиграть третьи выборы подряд. Голос Билли доходил до меня, как сквозь вату… — А когда президенту делали операцию по удалению полипов из кишечника, кто был у руля? — насмешливо спросила Рене. — Ха, всего лишь восемь часов! Даже я не смог бы развалить страну за столь короткий срок! Они все смеялись, а я переживала свой маленький кошмар. Новым, потерянным взглядом я оглядела дом. Старая бытовая техника, домашний телефон, мебель… Ни намёка на сотовый, который в две тысячи восьмом был даже у меня, бабушки, у которой внучка пошла в шестой класс… Тяжёлый телевизор, хотя уж в Штатах можно было давно купить не такой громоздкий… Можно было бы… Не родись я в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом… Не живи я сейчас в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом! Бл… — чуть не вырвался у меня ненормативный русский «бульк». — Так кто выиграет выборы, кроха? — весело поинтересовался индеец, не замечая моего состояния. — Буш… Победит Буш… — растерянно пробормотала я и оказалась права. Ну ещё бы!***
Весь вечер, пока взрослые ели рыбу, пили пиво и смотрели бейсбол по старому, точнее, вполне новому, телевизору, я мысленно сердечно костерила себя на все лады за невнимательность. Ведь были «звоночки». Почему я не замечала их? Почему не слышала новости по тому же телевизору или радио, почему не обращала внимание на разговоры тех же родителей, их быт? Я считала, что они, как молодая семья, жили достаточно небогато, поэтому у них нет хорошей машины и современной техники, но это не оправдание. Я слишком отвыкла смотреть телевизор в своей жизни, чтобы обращать внимание на него сейчас, для меня в последний год он служил, скорее, фоном и, заодно, возможностью отвлечь родителей, когда требовалось провести тренировку или лёгкую гимнастику, чтобы позже не было проблем со связками и равновесием. Таким образом, занимаясь собой, я совершенно упустила тот факт, что жила в конце восьмидесятых… А это всё значило, что я каким-то невообразимым образом попала в прошлое… В прошлое, чёрт возьми! И в этом прошлом где-то в России сейчас жила я, мой муж, дочь, родители… От нахлынувших чувств закружилась голова. А что, если… Безумная мысль мелькнула и пропала. Мне не попасть в Россию. Я американский годовалый ребёнок! Но Алекс через десять лет переедет в Аризону… Я помнила его адрес, помнила даже точную дату нашего маленького семейного отпуска там… Я помотала головой, в надежде, что глупая, навязчивая мысль вылетит из головы от таких смешных манипуляций. Я не смогу подойти к себе прежней и рассказать ей всё, я даже не уверена, что смогу попросить её проверить лёгкие Лёше. Да и как я представляю себе поездку в другой штат в десятилетнем возрасте? Бред… Но такое искушение увидеть их. Хотя бы издали. Я попыталась вспомнить, не мелькала ли фигурка маленькой кареглазой девочки рядом с домом Александра, не встречали ли мы её, гуляя в парке, приходя в магазин, может быть, я хоть раз почувствовала чей-то пристальный взгляд и, найдя его в толпе, встретилась с серьёзными глазами ребёнка? Нет… Моя память не могла воскресить ничего похожего. Вздрогнув от громкого смеха Билли, я резко поднялась и пошла на кухню. — Родная, куда ты? — Рене отвлеклась от подшучивания над Чарли и обернулась ко мне. — Я хочу печенье, — хмуро отмахнулась от неё, мысленно умоляя Рене удовлетвориться объяснением и оставить меня в покое на это короткое время. — Я налью тебе молока, милая, — заботливо улыбнулась мама, вставая с дивана и направляясь в мою сторону. Я сглотнула. Как не вовремя Рене решила побыть внимательной! Но тут же одёрнула себя. Женщина не виновата, что ты через раз называешь её Рене в своих мыслях, так и не смирившись, что теперь она твоя мать… Глубокий вдох не привёл мысли в подобие порядка, но искусственно замедлил зашкаливающий пульс. Спокойно, Белла. Сейчас ты сядешь на стул и будешь играть роль счастливого ребёнка этой милой, в общем-то, женщины. Устроившись за столом, подтянула ближе вазочку с овсяным печеньем. Взяла одно и начала задумчиво крутить его в руках, взвешивая все «за» и «против». — Эй, крошка, может, не стоит обдумывать план по захвату мира с таким мрачным лицом? — Рене, улыбаясь, подсела рядом, поставив передо мной стакан с подогретым молоком. Без пенки. Она быстро училась быть хорошей мамой. Я мрачно усмехнулась, провожая взглядом печеньку, которую она взяла из вазочки. Состроив серьёзное лицо, я невозмутимо пробормотала, откладывая свою печенюшку: — Да, ты плава… Слиском больсая велоятность того, сто с такой плохой маскиловкой мной заинтелесуется Пентагон… Рене подавилась откушенным десертом и закашлялась. Я спокойно пододвинула к ней стакан с молоком. Осушив его до половины, мама с недоверием посмотрела на меня: — Изабелла Мари Свон, надеюсь, это была шутка?! — раскрасневшись, строго спросила она. — Нет, — ответила спокойно, внутренне посмеиваясь её ошарашенному лицу и, выждав театральную паузу, добавила, — это был салказм.Чарли Свон
Проводив взглядом жену с дочкой, я обернулся к другу. — Знаешь, Билли, мне кажется, что моя дочь — самая лучшая, но самая странная на свете. Блэк посмотрел на меня насмешливо: — Кажется, я понимаю, о чём ты говоришь, потому что у меня таких две. До сих пор не могу выбрать, кто из них лучшая, а кто странная. Наверное, та, что в данный конкретный момент не шкодит… — ласково улыбнулся индеец, видимо, вспоминая шалости близняшек. — Белла никогда не шкодит, — признался я. — Знаешь, недавно застал её в детской, и она делала зарядку… Я заметил, как друг поднял бровь, мол: ну и что? В чём криминал? — Полноценную зарядку, Билли! С приседаниями, наклонами и растяжкой! Я не показывал ей этого… — Конечно, не показывал, ты бываешь дома только вечером и в выходные. Кстати, знаешь, я думаю, что в таком темпе ты дослужишься до шерифа. — Он похлопал меня по плечу. — Дело не в этом, Билли. Моя дочь делала мельницу руками и считала… Считала на немецком! В голове так и стояла картинка, как Белла, наклонившись, с идеально прямыми ногами касалась правой рукой пальцев левой ноги и наоборот, приговаривая: айн, цвай… айн, цвай… — А какой язык в школе учила Рене? — ворвался в мои воспоминания вопрос друга. — Конечно испанский! Билли, мы все учили испанский! У нас в Форксе даже курсов других языков нет, насколько мне известно. — А ты сам-то её спрашивал на эту тему? — Рене или Беллу? — Беллу, конечно. Извини, но Рене не производит впечатления продвинутой матери. — Не критикуй мою жену, Блэк, она старается, — огрызнулся я, но потом вздохнул, вспомнив случай с крышечкой и несколько подобных моментов… — Знаешь, я не стал спрашивать Беллу по поводу зарядки. Мне показалось, что это глупо — подозревать собственного ребёнка в чём-либо. Она вполне могла увидеть, как какой-то рыжий немец вёл программу фитнеса. Телевизор работает целыми днями, а Белла никогда не смотрит мультфильмы. — Эй, а вот это действительно странно. Мне казалось, что все дети любят мультики! — Моя дочь — исключение, — улыбнулся воспоминаниям. — Мы пробовали их ей включать, но, кажется, что она смотрела их из вежливости минут десять, а потом просилась спать. — Ну и ну! У тебя действительно идеальный ребёнок, Свон. Моих девочек уложить можно только после трёх сказок. — Вот тебе и «ну и ну». Ты бы видел, как Белла веселилась, узнав значение этой фразы.* (Дело в том, что в английском есть устойчивое выражение «Holy cow» дословный перевод на русский — «святая корова», имеет значение типа: «ну и ну», «бог ты мой», «вот это да»). — Не знаю, что её рассмешило, но она хохотала до слёз. — А она знает, что такое «корова»? — осторожно спросил Блэк. — Я подозреваю, что да. Потому что потом она спросила про коровьи рожки и их отношение к ангелам. Билли посмотрел на меня, словно надеясь, что я скажу, будто это шутка. Но это не было шуткой… — Ты меня разыгрываешь. Я покачал головой. — У неё специфический юмор для годовалого ребенка, — усмехнулся я, вспоминая, что Белла, в отличие от той же Рене, всегда понимала мой сарказм. Я видел это по прищуренным глазам и закушенной губе дочери, когда она сидела рядом во время наших утренних подначек с женой. Я подозревал, что ранний брак — это не то, о чём мечтала Рене, заканчивая школу. Она всегда хотела уехать из этого города, ей не нравился постоянный дождь, она хотела жить в мегаполисе, а не быть одной из трёх тысяч жителей населённого пункта под названием Форкс. Мы были разными. Но я любил её. Наверное, я мало говорил ей это, всегда считая, что самым красноречивым проявлением любви являлись поступки. Но ей нужны подтверждающие это слова, наверное. Жаль, что в нашем случае нельзя сказать, что противоположности притягиваются. Это чудо, что школьный роман с весёлой девчушкой неожиданно перерос в брак. Я помнил, как Рене сказала мне, что беременна. Почему-то я представлял голубоглазого мальчика, который ходил бы со мной вместе рыбачить и на бейсбол… Парня, которого бы в четырнадцать лет научил стрелять и основам рукопашного боя. Парень, который мог бы продолжить моё дело… Но, когда на УЗИ нам показали маленькую девочку, я понял, что мечты о сыне оказались не идеальными. Парни бывают откровенными балбесами и шалопаями. Девять из десяти бросают родителей и уезжают в дальние дали, не поступают в колледж, начинают пить раньше двадцати одного или что похуже. Мальчика трудно воспитать, тем более помощнику шерифа. Слишком много времени съедала работа. Слишком мало внимания оставалось для ребёнка. И редкий ребёнок понимал необходимость работы. «Мой папа шериф». В устах парня это звучало как вызов, хвастовство, тогда как если эти слова скажет девочка, в них услышат предупреждение. Только взяв на руки этот маленький попискивающий и дрожащий комочек из рук медсестры, я понял, насколько счастлив, что у меня именно дочь. Но при взгляде в растерянные глаза, что смотрели как будто сквозь меня, я испытал самый настоящий страх, который не знал никогда в жизни. Она такая маленькая, такая беззащитная. Кто, если не я, защитит её, такую хрупкую, такую слабую? А если обманут? Обидят? При одной мысли об этом мои кулаки каждый раз непроизвольно сжимались, грозя уничтожить будущего неудачника, рискнувшего её расстроить. Первые месяцы я боялся даже взять дочку на руки. Она выглядела слишком хрупкой для этого мира. Маленькие пальчики меньше моего ногтя на мизинце ввергали в шок. «Она точно вырастет?» — хотелось спросить мне, глядя на её миниатюрность. Все мои школьные друзья подшучивали, что теперь мне мало удастся поспать. Что теперь моя жизнь превратится в ад и будет подчинена детскому крику, пелёнкам, бутылочкам и памперсам. Причём мне необходимо будет научиться распознавать по децибелам, чего же хочет Белла. В реальности с ребёнком проблемы оказались минимальны. Она много спала, а когда не спала, то ела или занимала себя самостоятельно. Поначалу мы с Рене, наслушавшись чужих советов, накупили дочери цветных игрушек, но все они мало привлекали моего ребёнка. Говорят, что дети немного с другой планеты, но если выстроить всех детей в ряд и поставить рядом мою Беллу, она бы явно стала на этой планете по меньшей мере военным маршалом или президентом, с такой серьёзностью она порой смотрела на наши попытки её развеселить. Иногда я готов был поклясться, что она закатывает глаза, когда мы вели себя по её мнению глупо. Необыкновенный ребёнок. Мой ребёнок. Моя дочь. Мне казалось, что она понимала некоторые вещи даже лучше, чем я. Хотя, возможно, с большой натяжкой, некоторые моменты можно было назвать простым совпадением. Но… с очень большой натяжкой. Чего только стоил случай, когда мы в прошлый раз поссорились с Рене, потому что она начала в открытую флиртовать с Бобом, кассиром продуктового магазина? Мы ругались по дороге домой, не замечая ребёнка, который с задумчивым видом рассматривал пейзаж на заднем сидении автомобиля. На секунду замолчав и переводя дух, мы услышали, как дочь напевала сама себе смутно знакомую мелодию. — Чарли, пожалуйста, скажи, что это не La donna è mobile из Риголетто*… (знаменитая ария оперы Джузеппе Верди, слова которой на русском выглядят так: «Сердце красавиц склонно к изменам и к переменам, как ветер мая…»). Более образованная в музыке Рене перевела на меня ошарашенный взгляд. До меня тоже быстро дошёл смысл этой мелодии, и я аккуратно съехал на обочину. Обернувшись на дочь, которая перестала напевать, как только мы остановились, спокойно спросил: — Белла, что ты поёшь? В карих глазах дочери мелькнула растерянность, потом лёгкий страх, а потом её глаза стали хитренькими. — Песенку, — улыбнулась она, как будто только что провернула шалость, но знала, что ей ничего за это не будет. — А ты знаешь, что это за песенка? — осторожно спросила жена. — Да, её пел глустный дядя в телевизоле, — спокойно пожала плечами наша крошка. Дальнейший путь до дома прошёл в молчании. По приезде Белла первым делом ушла мыть руки, оставляя нас с Рене разбирать продукты. Мы молчали; я не самый разговорчивый человек по натуре, молчание же говорушки Рене настораживало. — Дело не в Бобе, Чарли. Я не права, знаю, но я не могу так больше. Это длится уже не первый месяц…прости… Я… Я решила уехать, — уверенно закончила Рене. Я посмотрел на неё. Вид у жены был виноватый. Но она ведь не могла говорить о разводе, так ведь? Возможно, я стал не лучшим мужем, которого она заслуживала, но… Я старался, у нас была семья, у нас была Белла… Маленькое, почти годовалое чудо, которое напевало Верди, когда её непутёвые родители ссорились. — Надолго? Она сглотнула. — Навсегда. Это маленькое слово ударило меня под дых. — А Белла? — Белла поедет со мной. — Нет. Я был решительно против, чтобы она забирала дочь, но внутренне понимал, что вряд ли суд встанет на мою сторону, отдавая опеку в мои руки. — Чарли, подумай сам, что ей может дать этот город? Наша дочь умница, ты не можешь этого отрицать! Господи, да все мои подруги жалуются на то, что их дети совсем не разговаривают почти в два года, а нашей малышке десять месяцев, а она говорит предложениями! Вспомни Эрика Йорки, он старше её на полгода, но до сих пор не освоил горшок и ест левой рукой! Ей нужны курсы, ей нужны кружки, хорошая школа, колледж! Господи, ты только подумай, сколько может дать Белле мегаполис. — Рене, но ведь дело не только в Белле, признайся. С самого начала, ещё до её рождения, ты мечтала лишь о том, сколько большой город может дать тебе! Я понимал, что Рене права, и Белле не место в Форксе, но мне была невыносима мысль, что они уедут. Я любил своих девочек. Но всё дело в том, что Рене уже не любила меня. Я видел, как постепенно её глаза гасли, и в них зарождалась грусть. Она чахла под вечно хмурым небом Форкса. Она разочаровалась в браке со мной. Но определённо не была разочарована Беллой. Я знал, что Рене любит нашу дочь. Я медленно разжал кулаки. Я сдался. — Хорошо, я дам тебе развод. — Решение далось непросто, резко защемило сердце, но я и не подумал растереть грудь в этом месте, не желая показать себя слабым и разбитым решением женщины, которую по-прежнему любил. — Белла останется с тобой, но я хочу, чтобы она приезжала ко мне на лето. Рене вскинула подбородок выше. Она выглядела почти оскорблённой. — Конечно, ты можешь видеться с ней в любое время, я не собираюсь ограничивать тебя в этом. Но, полагаю, тебе будет трудно, так как я планировала переезжать в Аризону. — Не в Сиэтл?! Мне резко стало хуже, я тяжело опустился на стул. Господи, ну конечно. Рене давно мечтала переехать туда, где побольше солнца. — Нет, я уже нашла чудесный домик в Финиксе… — поджала губы жена. Значит, она уже присмотрела домик… — Рене, там сорок градусов по Цельсию в тени почти круглый год, а если Белле не понравится такая жара?! — не выдержал я и ударил ладонью по столешнице. Женщина напротив меня тихо вскрикнула. Да, я редко повышал голос, тем более она никогда не видела меня в таком состоянии. Что же, когда, как не перед разводом, можно узнать все грани характера человека, с которым жил под одной крышей, делил спальню и воспитывал дочь… Поспешность жены в этом вопросе тоже стала для меня сюрпризом. Она не дала мне и шанса. — Я уверена, что Белле будет хорошо там. Конечно, если ей будет плохо, я подыщу другое место, но это будет явно не этот Богом забытый городишко! — вспылила она. — Наша дочь не застрянет в этом болоте, чтобы выйти замуж «по залёту» и всю оставшуюся жизнь чистить рыбу, пить пиво, лежать на диване и смотреть бейсбол по телику! Это было как пощёчина. Резко встав, отчего стул громко скрипнул, я быстро вышел из кухни. Позже Рене опять извинилась. Мы поговорили и решили, что на время оформления развода будем вести себя по-старому, чтобы Белла даже не догадывалась о том, как всё плохо. Я дал возможность Рене сказать самой о переезде. Сам же почти всё свободное время посвящал дочке. Сегодняшний вечер с Билли был исключением. Я кинул взгляд в сторону кухни. Возможно, сейчас Рене говорила Белле о переезде. Что она подумает? Обрадуется ли? Расстроится ли? — Это правда, что вы разводитесь, Чарли? — Так заметно? — Нет. В том-то и дело. — Билли внимательно посмотрел на меня. — Такое впечатление, что вы передумали. — Это только иллюзия для Беллы, — отрезал я. — Документы почти готовы, домик в Финиксе будет снят с первого числа месяца. — Может быть, я не вовремя… — неуверенно начал друг. — Нет, Билли, всё в порядке. Я в норме. Так будет лучше для Беллы. С кухни донёсся радостный визг. Маленький кудрявый ураганчик быстро подбежал ко мне, я тут же подхватил девочку на руки и закружил, отчего она весело засмеялась. — Папа! Папа! Это плавда, да?! — Глаза Беллы были восторженно распахнуты. — Мы пелеезаем в Ализону?! Я оглянулся. На пороге кухни стояла Рене. Ей не хватило духу сказать дочке всю правду. Я прочитал в её глазах просьбу. Вот как… Что же, у меня будет время прийти в себя, когда девочки уедут, а пока нужно собрать последние силы и сказать дочери правду, раз это не смогла сделать Рене. — Да. Вы с мамой переезжаете в Аризону. Белла моргнула. В её глазах поселилась тревога. — А ты? Её голос упал на октаву. Больше не сияла улыбка. Моя бедная проницательная девочка… Я перевёл дыхание. Закрыл глаза, чтобы она не увидела блеснувшие, совершенно несвойственные мне, слёзы. — А я буду ждать тебя каждое лето в Форксе, Белла. Я всегда буду ждать тебя, малышка.Белла (Валентина)
— А я буду ждать тебя каждое лето в Форксе, Белла. Я всегда буду ждать тебя, малышка. Он будет ждать меня в Форксе. Тик-так… Вся моя недавняя радость от новости Рене растаяла в один миг. Я смотрела в печальные глаза Чарли и понимала, как ему трудно. Отстранившись, я слезла с его рук. Ещё раз внимательно посмотрела на него, потом на Рене. Конечно, я не питала иллюзий относительно личности инициатора развода, поэтому суровый взгляд, который послала новой матери, женщина не выдержала. Она опустила глаза. Воздух стал каким-то густым. С каждой секундой его становилось сложнее проталкивать в лёгкие. Они разводятся. Мои родители разводятся. Рене и Чарли… Тик-так… Тик-так… В этот момент я не была ребёнком. Я была Валентиной Архиповной Скоролец, в девичестве Рихтер, которая была женой прекрасного человека, чем-то похожего на Чарли. Я прожила в браке двадцать четыре счастливых года. Всё, как в клятвах, пока смерть не разлучила нас. Нетрудно догадаться, что я была категорически против разводов. Тем более, если есть дети. А ведь у них есть дочь, не так ли? И где-то там, глубоко внутри меня, сейчас лил слёзы этот ребёнок. Не такой ценой я мечтала попасть в Аризону… Тик-так… Я смотрела на людей, которые находились рядом со мной в этот сложный год. Неужели я была настолько плохой дочерью, и они решили, что такая семья их не устраивала? «Нет, — отмела моментально эту мысль, — ты сделала всё, чтобы от тебя не было никаких проблем». Причиной развода я не являлась, и мне было что сказать на это их «взрослое» решение, однако вовремя вспомнила, что мы не одни. Друг Чарли, Билли Блэк, неуверенно смотревшийся в маленьком кресле нашей гостиной, начал подниматься. — Я, наверное, пойду, шериф, — смущённо пробормотал индеец. Тик-так… Телевизор был включён, и там шёл бейсбол, но почему-то я не слышала ни воя трибун, ни быстрой речи комментаторов. Мою черепную коробку ощутимо вскрывало равномерное тиканье часов, похожее на пульс. Блэк тоже знал про развод. И молчал. Как и мои родители. — Ну… Пока, кроха, — обратился ко мне Билли, так как другие молчали. Мне нужно вспомнить о своей роли ребенка, о которой так неосторожно забыла, доверившись этим двоим. Они меня обманули. Я сглотнула ком в горле. — Доченька, я… — взволнованно начала Рене, но я прервала её быстрым взмахом руки. Тик-так… Тик-так… «У тебя не получается. Ты не ребёнок, — казалось бы, насмешливо тикали они. — Ты не похожа на неё. Ты не Белла Свон». Никогда не страдала вандализмом, но сейчас очень захотелось сломать эти часы. Чарли во все глаза смотрел на меня. Его руки были по-прежнему широко расставлены, как будто он боялся, что я вот-вот упаду. Нет, мне не настолько плохо. Я стояла на своих маленьких, хрупких ножках куда увереннее, чем они. Тик-так… К чёрту! Резко развернувшись, отчего пышная нарядная юбочка в бело-зелёную клетку расцвела на секунду пионом, тихо направилась к лестнице, чувствуя спиной взгляды застывших людей. Быстро преодолевая ступеньки, я судорожно хваталась за столбики перил. Почему мне так страшно? От чего я бегу? Куда хочу спрятаться? Что со мной происходит? Неужели это детская психика, которая дремала почти год, решила проявиться в самый неподходящий момент? Тик-так… «Это уже было», — издевались часы… А может быть, не часы? А что? Бомба с часовым механизмом? Ты знала, что они разведутся — накрыло меня сознание… Как? Откуда? Ведь ты сегодня видела, буквально несколько часов назад, как Чарли поцеловал Рене, возвращаясь с рыбалки… Потом они сидели и смеялись вместе на диване… Пока ты мечтала встретиться с бывшими родными в Аризоне… Увидеть мужа, дочь, внучку… Кровь бешено неслась по венам. Бах! Правый глаз настойчиво зачесался, такое бывало, когда лопался сосуд. От выстроившихся в ряд мыслей меня заколотило. Я почти достигла детской, когда перед глазами замелькали слова внучки из прошлого: Форкс. Рене и Чарли. Развод. Аризона. Индеец Билли Блэк. Изабелла Свон… Ты попала, девочка…