Мисс Блэк

Время шло. За несколько месяцев обстановка в доме преобразилась. Благодаря оставшимся средствам и помощи Римуса, Теда и Андромеды, дом привели в приличное состояние, подходящее для комфортной жизни Марлин и ребёнка, который должен был родиться уже в следующем месяце. Большую спальню на втором этаже, как и планировала Марлин, стеной разделили пополам. В дальней от лестницы половине поставили дверь, после чего она стала полноценной комнатой. В стене, противоположной двери, красовалось большое окно с широким подоконником. Из этого помещения сделали детскую. Эта комната была оформлена в приятных и не режущих глаз пастельных тонах. Стены напротив и справа от двери были покрашены в нежный мятный цвет, а остальные — в молочный. Пол укрывали светлый паркет и бирюзовый ковер с длинным ворсом. На подоконнике лежал пушистый светло-фиолетовый плед и пара разноцветных подушек. Слева от окна стояло бледно-розовое мягкое кресло, а рядом с ним — белые книжные полки. У этой же стены место себе нашел белый, совсем небольшой, матовый шкаф с ящиками в тон мятным стенам. Также у этой стены стоял неприметный ящик с игрушками. У стены напротив стояла белая кроватка, на которую с потолка свисали светло-розовые балдахины, завязанные снизу специальными лентами с белыми бантиками. Рядом с кроваткой стоял комод, по цвету ничем не отличающийся от всей мебели в этой комнате. Марлин казалось, что когда она заходит в эту комнату и садится с книжкой в кресло, то из мыслей пропадают все невзгоды. Детская кажется настолько тихой и защищённой, что попросту не пускает в себя плохую энергетику. Изменениям подверглась и спальня МаКкиннон, и коридор, и даже пол, скрип которого остался только в воспоминаниях. Общие силы, вложенные в ремонт этого дома, оказались не напрасны. 19 июня. 1981 год. Тишину, царившую в больничном коридоре, нарушал лишь звук суетливой ходьбы Римуса. — Люпин, успокойся, а то сейчас сам родишь, — устало сказала Андромеда. — Очень смешно, — себе под нос пробурчал парень, а после, чуть громче, добавил, — У неё за весь этот период было столько стресса. А вдруг что-то случ… — Случится то, что должно. Сейчас уже ничем не поможешь, а от твоей суеты и другим посетителям Мунго дурно станет. Всё же слова девушки подействовали на Римуса, поэтому он, тяжело вздохнув, упал на стул. Спустя несколько часов их пригласили в палату. На больничной койке полусидела вымотанная Марлин с ребёнком на руках. Увидев друзей, она тепло улыбнулась и жестом позвала их к себе. — Девочка, — тихо сказала блондинка, увидев заинтересованные взгляды. Римус и Андромеда подошли ближе и одновременно склонились к ребенку. Малышка шевелила руками и то открывала глаза, словно ей уже не терпелось рассмотреть весь мир, то от усталости закрывала их. — Она просто чудо, — восторженно произнесла Тонкс, — Имя уже выбрала? — Милисента. — Милисента Блэк. Звучит красиво, — стоило только озвучить Андромеде свою мысль, как в палате повисло напряжение. Опомнившись, она тут же поспешила поправить себя, — То есть МакКиннон. Да, Милисента МакКиннон. Здорово. Неловкое молчание не продлилось слишком долго, а смущение Тонкс и вовсе через секунду испарилось. Пока Андромеда расспрашивала новоиспечённую маму о самочувствии и том, как всё прошло, попутно делясь своим опытом, Римус наклонился к девочке, дотронулся до её руки и произнес: — Мы рады видеть тебя, Милли.

***

Малышка росла как положено. Она была любознательной и активной, что уж точно не давало Марлин заскучать. А уж когда у Милли понемногу начали происходить неконтролируемые выбросы магии, то оставлять её без присмотра было опасно (для самой Марлин, в первую очередь). Порой наблюдая за своим ребёнком, девушка словно смотрела в глаза Сириуса, что приносило невыносимую боль. Уже с самого детства было понятно, что это самая настоящая женская версия Блэка. Те же блестящие черные волосы, задорный взгляд и сияющая, но хитрая, улыбка. Какую бы сильную боль не приносили воспоминания, но девчушка была самой настоящей отдушиной для тех, кому был дорог Сириус. Как бы мама с дочкой друг в друге души не чаяли, все же МакКиннон временами приходилось из-за своей работы оставлять Милли с Римусом или Андромедой. Это тоже не прошло без последствий: тётю и дядю она считала почти что своими друзьями, несмотря на их некую строгость в воспитании. Также девочка неплохо контактировала с Нимфадорой, но жутко раздражала её тем, что нарочно использовала только полное имя, а не «Тонкс», как та просила её называть. Но годы шли, а любопытство дочки не могло пройти бесследно. Как только Марлин не пыталась обходить тему отца Милли. Не слишком хотелось, чтобы дочь, особенно в таком малом возрасте, знала, что её отец предатель и убийца. Именно эти разговоры и были самым большим камнем преткновения семьи, что нередко доводил до ссор и обид. Однако один случай всё-таки смог нарушить неприкосновенность этой темы. Управившись с глажкой одежды, Марлин направилась к себе в спальню для того, чтобы немного отдохнуть. Но как только она зашла, то сразу поняла — ничего у неё не выйдет. На полу около комода сидела малышка, с любопытством что-то рассматривая. Когда девушка подошла ближе и увидела предмет интереса дочери, её сердце ушло в пятки. Переборов желание броситься к Милли, отобрать злополучную шкатулку и хорошенько накричать на неё за копание в вещах мамы, Марлин лишь признала неизбежность ситуации и просто подошла ближе к девочке. — Мам, кто это? — спросила девчонка, тыкая пальцем в мужчину на колдографии, помещённой посреди статьи в «Пророке». У Марлин подкосились ноги. Всё-таки она хотела, чтобы Милли узнала хотя бы о том, как выглядит её отец, но никак не решалась рассказать ей о нём. И это был самый подходящий момент. — Твой отец, — слова прозвучали сухо, возможно даже слегка жёстко, но Марлин крайне тяжело было что-либо говорить. Сомнения на тему виновности или невиновности Сириуса приходили каждый раз, стоило только вспомнить о нём. Она поняла, что всё ещё не готова рассказывать дочери правду об её отце. — Ну, расскажи мне о нём, пожа-а-алуйста. Где он сейчас? — Нет. Милисента, всё, разговор окончен. Марлин сразу же оборвала дальнейшие пререкания дочери и забрала шкатулку. Девочка не сдержалась и заплакала. Увидев такие искренние слёзы своего ребёнка, МакКиннон почувствовала, как ей стало нехорошо. Она вдруг только сейчас осознала, что не имеет права скрывать это. Ведь с таким ярым любопытством Милисента узнает правду в любом случае. И уж лучше это будет от родного человека, чем от кого-то в Хогвартсе. — Зайчонок, не плачь, — Марлин села рядом с дочкой и взяла её за руку. — Я расскажу тебе, правда. Но не сейчас. Пойми меня, я не мог… — Как я пойму тебя, если ты не хочешь об этом говорить? — Милли сорвалась на крик и резко убрала свою руку. Марлин хотела было возмутиться повышенному тону дочери, но ей стало не до этого. Она лишь опустила голову и прикрыла лицо ладонями. Не говоря ни слова, девушка застыла в этой позе. Милисента редко видела свою маму такой грустной, поэтому это напугало её. — Мама? Тебе плохо? Девочка подползла к Марлин, которая уже успела убрать руки от лица. Милли увидела красные от слёз глаза мамы и обняла её. МакКиннон слабо улыбнулась и погладила девочку по голове. Протянув руку к резной шкатулке, она отодвинула парочку писем и достала нужную карточку. Небольшая, сделанная на последнем курсе учебы в Хогвартсе, колдография. На ней изображен Сириус, который смотрит в камеру, салютует и улыбается своей коронной ослепительной улыбкой. При виде до боли знакомого лица, сердце Марлин снова сжалось. Вздохнув, она протянула изображение Милисенте. — Держи. Я бы хотела, чтобы ты знала его именно таким, а не тем, который изображен на вырезке из газеты у тебя в кармане, — с хитрой, но немного грустной полуулыбкой произнесла Марлин и указала пальцем на платье дочки. Та поняла, что её раскрыли, и достала бумажку. — Дай мне время и совсем скоро я расскажу тебе всё. А пока что, — стерев последнюю слезинку с лица Милли, Марлин по-доброму улыбнулась и ещё сильнее сжала в объятиях дочь, — я расскажу тебе парочку весёлых историй из нашего детства. Твой отец был той ещё душой компании… Так и продолжалось ещё несколько лет. Марлин рассказывала Милисенте про все свои лучшие воспоминания, многие из которых были связаны с Сириусом, теперь она не боялась упоминать его при дочери. Она рассказывала о буднях школы, прогулок по Запретному лесу (повторять которые, безусловно, не стоит), учебе, вечеринках. Касаясь темы «сердечных драм» Хогвартса, наравне со своей личной историей любви она не могла не упоминать Джеймса и Лили. Эти воспоминания так же приносили жгучую боль и нередко вызывали слёзы. Но она рассказывала, ведь видела, каким мечтательным и воодушевлённым становится лицо дочери, стоит ей услышать новую милую историю об этой парочке. Что уж говорить о изобразившейся на лице девочки радости, когда она слышала, как отец приглашал её маму на прогулку у невероятной красоты озера под ночным небом. Изменения коснулись и политики Римуса. Раньше он, нехотя, лишь ради спокойствия Марлин, отказывал Милли в просьбах поговорить об её отце. Теперь именно он в мельчайших подробностях рассказывал о Мародерах, розыгрышах, которые изо дня в день нарушали школьный покой. Если историям мамы, чаще всего, она лишь умилялась, то в историях дяди находила совсем другой интерес. Милли уже в свои восемь лет думала о том, как поедет в Хогвартс, обретет таких же друзей и обойдет с ними все тайные проходы (в которые, разумеется, ходить нельзя).