Surdologist

Они жили вместе, Антон и Ира — парень съехал от родителей, спасаясь от излишней опеки, что подчеркивала его недуг, но, по мнению Арсения, попал под ту же опеку Иры. Хотя в этом случае парня всё, вроде бы, устраивало. Антон ходил в институт, совсем как обычный студент, иногда пропускал лекции, иногда веселился со своими глухими однокурсниками. Поначалу Арсений думал, что был лишним в этой симбиотической паре, до того они выглядели обособленными, заключенными друг в друге. Но потом снизошли тишина; язык жестов на кухне перед телевизором с убавленным звуком; прогулки по городу; просмотры фильмов в оригинале с субтитрами. Антон шутил, что они как мечтатели, а Ира откидывала волосы назад и говорила, что Ева Грин восхитительна. Арсений их не понимал. Их двухкомнатная квартирка — коричневая, темная и будто пыльная, но при этом пахнущая книгами и кофе — стала его обителью; местом, где язык мог покоиться во рту, упираясь в нижние зубы. Иногда Ира уходила встретиться со своими подругами — у них же появился Арсений, который может помочь, если что-то пойдет не так. И хотя пальцы у него пока складывались очень медленно, да и сам он плохо понимал при нормальном темпе для Антона, парень очень-очень старался. Он чувствовал себя каким-то особенным что ли: для него словно открылся новый мир, «где все смотрят на твои губы, что немного походит на флирт,» — говорил Антон, хихикая. Это как терапия — рассказывать новым знакомым свою историю, тем более Антон уже смирился со своей участью. Он снова и снова повторял это, будто ему необходимо было заново вспоминать, будто боль передавалась словами. Но он не слышал слов; они не правили его миром, поэтому боль отступала. Он рассказывал про свою первую аудиограмму в пятнадцать лет, когда ему диагностировали тугоухость. Арсений смотрел на эти схемы: скачущие стрелки, красные крестики и зеленые нолики, заключения сурдолога. Ему приходилось это делать, потому что Антон желал поделиться этим. Там, в кабинете, на тебя надевают наушники — с одной стороны вакуумный наушник, а с другой обычный, мягкий, накрывающий ухо целиком, чтобы заглушить внешние звуки. В вакуумный наушник пускают звуки от самых низких до самых высоких, и ты должен поднять руку, как только услышишь их. В первый раз Антон волновался так, что чуть ли не пропускал эти звуки: он боялся слишком поздно поднять руку. Но всё было не так плохо — в первый раз. Слух ухудшался, и несмотря на это, Антон не предпринимал ничего — по его словам, наушники были частью его самого. «Ещё я всегда ненавидел голосовые сообщения. Возможно, бог Контакта покарал меня,» — шутил Антон. Арсению никогда не нравилось подобное в Антоне, никогда не нравилось, что тому смешно, но кто он такой, чтобы запрещать сыпать соль на собственные раны. Все знают, что у пациентов с хроническими заболеваниями часто начинается депрессия из-за размышлений о жизни с собственным недугом. Антону казалось, что эта фаза у него прошла, когда он повстречал Иру. Но рецидив всегда где-то рядом, всегда ждёт удобного случая, чтобы выскочить из-за угла. Депрессия ведет нечестный бой, укладывая человека на лопатки и принуждая его лежать в кровати, сотворить тишину и подружиться с ней, болезненно наслаждаясь ею. Всегда есть этот призрачный белый шум, наполняющий разум. Время, когда самостоятельно приходится следить за дыханием, заставлять сердце биться, держать позвоночник, дабы не сложиться пополам. Не закрывать глаза. Не блевать. Это случилось когда в квартире как раз не было Иры, не было её улыбки, смягчающей углы, не было её «пушистой» натуры, вбирающей в себя лишние звуки. Антон с Арсением просто сидели на диване и смотрели фильм. С субтитрами. Они впервые решились поцеловаться… Возможно, всё это началось, когда Арсений выучил песню на языке жестов и исполнил её Антону, а тот лишь удивился такой заботе. Возможно, всё это началось, когда Ира объясняла Антону, какой у Арсения голос и как он пропускает октаву, когда называет Антона по имени. Возможно, всё это началось еще раньше, когда друзья сидели в парке и Арсений показывал звуки: легкое касание пальцев, идущих вверх по руке, к сгибу локтя, — это фоновый шум городской жизни; дыхание на раскрытую ладонь — любовное чириканье; царапанье джинс на коленке — рык собак, которых выгуливают в парке. Может, Ира поняла самой первой, раз решила оставлять парней наедине? Кажется, поцелуй заходит слишком далеко: Арсений берет лицо Антона в свои ладони, нежно убирая прядь за ухо. Прикосновения к вискам, началу челюсти и тому месту за ухом — ты их чувствуешь, если слышишь, в ином случае они остаются почти бесчувственными. Когда Антон не смог принять этот жест, он вздохнул, но проглотил обиду, как можно крепче вжимаясь в Арсения. Рука Антона спускается к ширинке Арсения — он взрослый мальчик, он будет сверху, и Арсений негласно отдал ему эту роль. Как в замедленной съемке: Антон видит, как приоткрывается рот его любовника, как тот прикрывает глаза; он понимает, что тот простонал, уловил даже его теплое дыхание, но всё так же остался со своей тишиной. Это обрушилось на него именно сейчас, когда он наслаждался всем происходящим, это осознание своей никчемности и беспомощности стремительно снизошло на него, как звук грома: сначала ты видишь молнию и не придаешь ей значения, а потом небо словно раскалывается пополам. Хоть он и научился видеть всё прежде, чем звук дойдет до него, проникнет под кожу, отзываясь в лёгких, Антон почувствовал себя обманутым, допустившим ошибку. С давящей атмосферой отсутствия звуков надо быть начеку — есть вероятность оказаться прижатым к полу. Он отпрянул от Арсения, и между ними повисла тишина. Арсений с тревогой смотрел на парня, разгоряченно дыша. — Я так не могу, — прошептал Антон, но его слова были раскатами грома. Парень огляделся вокруг, словно забыл, где находится. Мир — вакуум, недвижимый, потому что движение можно услышать, жизнь можно услышать. Антон тяжело дышал, но воздуха будто и не хватало. — Я так не могу, — повторил он. И заперся в ванной. Его немного трясло, так что он осел на пол и обхватил руками колени. Посильнее стиснул зубы, чтобы не зареветь. Ну не может он прожить всю жизнь так — беззвучно. С каждым рваным вдохом в голове пульсирующей болью отдавало: «рецидив, рецидив, рецидив». Не может он этого осознавать и мириться с этим. Иногда у людей с хроническим заболеванием в самый плохой период уходит надежда, и целые замки отвлеченности от проблем и беззаботности рушатся, а они вынуждены наблюдать за этим. В такие моменты они встают на колени, возводят руки к потолку и начинают молиться всем, каждому богу, что найдется в их памяти. Желание вернуться назад и всё исправить, предупредить себя от этого зла прожигает изнутри. Надо переждать. Успокоиться. Найти переключатель тревожности и выкорчевать из себя. Но на это необходимо много сил. Арсений не понимал этого, но инстинктивно стремился к Антону, стучась в дверь. Как можно достучаться до человека, который не слышит? Позволить ему выстрадать себя всего, а потом подойти, медленно, раскрывая руки, и делать вид, будто заботишься о нём не потому, что он глухой, а потому, что он важен. — Антон, ты же знаешь, что я буду рядом, — произнес Арсений, как только Антон вышел из ванной. Он старался произносить слова и показывать их жестами. Как бы он не хотел, любое стремление поговорить причиняло боль Антону, но он привык к этому. — Это меня и напрягает, — пробубнил он. — Мне так надоело жить этой жизнью? «Я уверен, ты сильный. Ты справишься.» — Ни черта подобного. — Парень начинал злиться, но злость — естественна, её нужно выражать. — Знаешь, что значит быть глухим? Выживание зависит от создания уникальных звуков, которые твои близкие смогут опознать и прийти на помощь. Это значит, что я не услышу предупреждающих звуков, не услышу опасность, звук приближающегося автомобиля, сигнала тревоги, криков. Я не приду на помощь, когда это будет нужно. — Он глубоко вдохнул и продолжил. — В другую страну мне путь заказан. Даже если я выучу письменный язык, даже если я выучу иностранный язык жестов, я не смогу читать по губам, не смогу говорить на этом языке, потому что не услышу произношения. Мне придется полагаться на тебя и на Иру. Я — зависим, — он выделил это слово и с вызовом посмотрел на Арсения. — Мне не выйти из дома одному, потому что вдруг кто-то захочет спросить дорогу; вдруг мне станет плохо, и я не смогу понять, что мне пытаются объяснить; вдруг я наткнусь на толпу гопников, которые сочтут отсутствие у меня отклика на их свист как неуважение к ним. Я не могу позвонить по телефону и вызвать такси. Я не могу даже посмотреть видео на ютубе, потому что почти никто не добавляет субтитры, — он фыркнул и язвительно произнес: — И нет, я не нахожу автоматически добавленные субтитры чем-то смешным. Я не могу посмотреть летсплеи или какой-нибудь влог, зато знаешь, что я могу посмотреть — псалом для глухонемых, блять. — Слово «блять» было острым и горячим, как уголек, который Антон презрительно выплюнул. Арсений заметил, как у парня иссякли силы и он начал говорить спокойнее. — Я словно в гетто отсутствия звуков, где каждый рассматривает глухоту как заразу, как нечто, отягчающее общение. Знание РЖЯ не должно выглядеть подвигом, а слышащий человек, полюбивший глухого, — героем-спасителем. — Антон… — Арсений протянул к парню руки, не решаясь его коснуться, до того острым и ядовитым тот выглядел. — Знаешь, у меня есть знакомые, которые глухие от рождения. Они отвратительно пишут. Это обусловлено тем, что в языке жестов нет склонений и падежей, часто слово, обозначающее существительное, может стать прилагательным или глаголом. «Жить», «жизнь», «живущий», «живший» — один жест, важен лишь контекст. Я раньше писал стихи, но сейчас слово «поэма» округляюще оседает у меня во рту, как мыльный пузырь, и лопается, когда я его открываю, — Антон горько улыбнулся, словно смеялся над самим собой. — Я жду дня, когда начну совершать большие ошибки, когда не смогу правильно стыковать слова. Я боюсь, что однажды напишу тебе, а ты не поймешь ход моих мыслей. Я боюсь, что ты позовешь на помощь, а я не обернусь, — слезы текли по его щекам, и он сам прильнул к Арсению, наклонившись и прошептав, — я боюсь, что никогда не смогу услышать твой голос и твои стоны. И Арсений отстранил парня, дабы тот смог увидеть его губы, заглянул в его влажные зеленые глаза и спросил о кохлеарном импланте*. Это бы решило всё. — Ага, а сто тысяч у меня откуда? Тем более, там осложнения могут возникнуть и вообще мне неприятно даже думать об операции, — Антон поежился. Он уже дышал спокойнее, разум вновь взял верх над чувствами, и теперь ему было немного стыдно за то, что он дал слабину, за то, что слишком сильно открылся Арсению. Это его боль, и он не должен был распространять её на других. Он стушевался и ушел в свою комнату, запрещая Арсению заходить к нему. Оба были словно струны, натянутые до предела, которые уже почти лопнули, но тут их отпустили — взорваться они уже не могут, но и прийти в себя тоже не получается. Арсений дождался Иры и, не объясняя ей толком ничего, попросил переночевать у них. Девушка, кажется, что-то поняла, но решила дать этому время и пустила Арсения в свою комнату. Спал он на полу, да и не спал вовсе. Как и Антон. «Боль» — руки перед собой, пальцы будто схватили грудную клетку и резко дернули вверх, чуть от себя, как если бы ломали ребра, раскрывая сердце.