Эпилог?

Год 2009       Вчерашние прогулки под ледяным дождём не прошли даром. Утром Глеб проснулся совсем убитым; он постоянно кашлял и каждый раз был мучительно больным для раскалывающейся головы; бросало то в жар, то в холод-значится температура. "Похер, отлежусь, до завтра пройдёт"- подумал Самойлов младший. Он всегда опрометчиво весьма халатно относился к своему здоровью, чем знатно помотал нервы тем, кто беспокоился за него вынужденно вдвойне.       Впрочем, сегодняшний день был свободен от репетиций, потому что Вадим собирался уладить недоделанные моменты по сведению звука уже записанных песен. Самойлов старший сидел в пустой студии, размышляя о дальнейшей работе над альбомом и непрерывно глядя в монитор компьютера. Когда глаза стали болеть от напряжения, Вадим, закурив, развернулся на кресле к синтезатору и стал наигрывать какую-то мелодию, то ли только что пришедшую в голову, то ли старую, давно забытую. И вот теперь, когда он был наедине с собой, своей музыкой и сигаретами, Вадим впервые за несколько месяцев отвлёкся от постоянных мыслей о работе, организации концертов, о том, что нужно контролировать всех, потому что без его контроля никто работать не будет. На самом деле каждый из коллектива работал на достаточном уровне, но повышенное чувство ответственности Вадима не давало ему в полной мере оценить этого. Тем ни менее, Самойлова старшего было не так уж сложно понять. Агата Кристи для него- не просто проект. Агата- это мечта детства. Агата- это более двадцати лет огромного труда. Агата- это более двадцати лет невообразимого кайфа от того, что ты делаешь. Агата- это воздух. Агата- это жизнь. И теперь, когда нужно было попрощаться со всем этим, было больно, невообразимо; и каждая строчка прощальных композиций была об этом, была отражением этой боли. И теперь Вадим хотел избавить старушку Агату от мучительного финала, который ждал бы её, если бы они не решили поставить эту точку сейчас, но в то же время он не был готов отпустить её навсегда. И теперь, ломая себя, полностью накрывая себя тем, что приносило ему невероятное удовольствие и одновременно мучительную боль, он старался сделать всё, чтобы устроить непревзойденный финал.       Вадим потянулся за ещё одной сигаретой. Он окинул взглядом студию. Все здесь было пока ещё настроено так, как должно быть для записи "Эпилога". У каждого здесь был свой маленький уголок и свои привычки: Дима не известно никому, даже ему самому, зачем оставил на стене над барабанами кусок чёрной ткани, видимо символизирующей чёрный флаг; Костя всегда бережно убирал бас-гитару в чехол и жутко не любил оставлять её просто на стойке; а Глеб же, напротив, всегда оставлял инструменты в случайном состоянии и случайных местах, часто, и прямо сейчас, стойка его микрофона просто валялась на полу, её почему-то никто никогда не поднимал; только у Вадима не было какого-то конкретного уголка, потому что эта студия стала для него уже как дом родной. И теперь Самойлов старший просто смотрел на всё это сквозь сигаретный дым и понимал, что после распада группы у него останется эта студия, да, но она будет чужой, потому что она потеряет тот своеобразный уют, который в работу приносит каждый из участников группы. Без каждого из них она опустеет.       Пепел с сигареты упал на руку и слегка обжог кожу. Вадим криво улыбнулся. Он же сам этого хотел, сам выдвинул предложение о распаде группы, он стоял на этом до последнего с холодным упорством. Он тупо повторял: "Мы больше не в состоянии работать вместе, надо ставить точку", убеждал в этом не кого-то, а себя.       Вадим встал с кресла и стал прибирать аппаратуру. Был уже вечер, надо было идти домой. И, уже собираясь уходить, Самойлов старший вдруг заметил, что брошенная в углу стойка от микрофона вызвала у него чувство жуткого раздражения. Он подошёл и поставил её на место, будто бы вычеркнув частичку Глеба из этого места. И промелькнула мысль: а когда же настал тот момент, когда присутствие младшего брата в жизни стало невыносимо, неприятно, как вышло, что захотелось вычеркнуть его из своей жизни, почему любовь сменилась неприязнью? Снова закурив, Вадим закрыл за собой дверь студии. Ещё один день пролетел незаметно.       Но только не для Самойлова младшего. Для Глеба время тянулось мучительно долго. И вроде бы, большую часть своего личного реально свободного времени он проводил в своей кровати за каким-нибудь фильмом или сериалом, иногда за интересной книгой, а порой просто писал кое-какие стихи сам, но сегодня Глеб не мог сосредоточиться ни на одном из этих занятий. Он тщетно попытался сесть за стол и написать хотя бы несколько строк, но слова путалась, а ручка то и дело выскальзывала из пальцев. Самочувствие к вечеру ухудшилось, кашель душил всё сильнее, а к гудящей голове прибавилась боль в груди. И вот вечер. Самойлов просто лежал в постели, практически не переставая курил, а рядом с кроватью на тумбочке стоял полупустая бутылка виски. В голове его мелькали какие-то странные смутные мысли о смысле жизни, тщетности бытия, но потом и они растворились. Решив, что такое состояние нельзя игнорировать и что, если завтра не станет лучше, то надо что-то делать с этим, Глеб уснул тревожным сном. А в открытое окно прокрадывался холодный ветер и шуршал страницами раскрытой тетради со стихами.