Любви как у нас больше нет, То, что между нами, неповторимо. Вместе переживём ураган. Любви как у нас больше нет, Неповторимо то, что между нами — тобой и мной. «Nothing like us»
Чонгук планирует дождаться такси снаружи, но некстати обнаруживает, что его куртка осталась в клубе. А в куртке кошелек с наличкой, банковской картой и — самое главное — с фотографией, которую Чонгук носит с собой еще с университета. На ней Тэхен в черном, открывающем ключицы свитере и с выкрашенными в красный волосами смотрит в пол-оборота, растерянно приподняв брови и смущенно алея щеками. Внешне обычное фото — таких у Чонгука целая галерея, есть экземпляры и похлеще — но именно это для него по-особенному важно.***
— Эй, Чон Чонгук! Ты что, только что сфоткал меня? Опять?! — Ага, — Чонгук удовлетворенно улыбается, глядя на экран фотоаппарата. — Да что за…! Тебе жить надоело? — ему в лоб летит банка колы, благо, рефлексы спасают. — Хэй! Ты хоть представляешь, сколько людей мечтают о том, чтобы я их сфотографировал? Да ко мне очередь выстраивается, чтоб ты знал! — Вот очередь свою и фотографируй! Авось каких-нибудь красавчиков себе подцепишь. Чонгук подходит ближе. — Не хочу их, тебя хочу, — он забавно дует нижнюю губу и добавляет с лукавой улыбкой: — И не только фотографировать. — О чем ты, бл… Чужие губы на вкус как кола, прохладные и чуть влажные. Чонгук не отказывает себе в удовольствии прихватить нижнюю, но почти сразу же отстраняется. Тэхен смотрит во все глаза и дышит часто-часто, щеки его стремительно заливает румянец. Он выглядит растерянным и совершенно очаровательным, сердце Чонгука заходится бешеным ритмом — кажется, еще вот-вот, и стартанет на орбиту, пища «моя остановочка». — Чонгук, я… — голос негромкий и непривычно неуверенный. Щелчок. Тэхен моргает недоуменно, а после сводит брови к переносице. — Ты, блядь, серьезно?! Да ты задрал! Чонгук драпает быстрее, чем тот успевает поймать его за шкирятник и прописать кренделей, и следующие несколько минут они носятся как угорелые, заливисто хохоча, ругаясь и пугая шатающийся по кампусу народ, словно им пятнадцать, а не двадцать. Пока Тэхен не прижимает Чонгука спиной к раскидистому старому дубу в одном укромном уголке и не нависает так угрожающе, что тот уже решает прощаться с жизнью. Пока Тэхен не целует его с такой страстью, с такой жадностью, словно давно этого хотел. Словно мечтал об этом так же долго, как и сам Чонгук. — Вау, — выдыхает он после, пытаясь восстановить сбившееся напрочь дыхание. — Вау, — соглашается Чонгук, откидывая голову назад и глядя на Тэхена из-под полуопущенных ресниц. Это не первый их поцелуй и даже не второй, но сейчас все иначе, они оба это чувствуют. Что-то меняется между ними; многолетняя дружба трещит по швам и шатается, и Чонгук соврет, если скажет, что не боится. Но если у него есть хотя бы маленький шанс на взаимность, он вцепится в него зубами и оторвет причитающийся ему кусок. — Хен, то, что сейчас… Тэхен смотрит с искрящимися смешинками в глазах и, наклонившись, целует снова. Чонгук с готовностью тянет его на себя, но углубить поцелуй ему не дают. Тэхен отстраняется и, пока Чонгук недоуменно хлопает глазами, отходит на пару шагов. — Сперва нужно почистить твою галерею от всякого хлама. Я не могу встречаться с парнем, у которого в телефоне дохера моих кривых фоток, — он машет перед чонгуковым носом его же телефоном и со смехом пятится назад, а после припускает по газону, напрочь игнорируя работающие поливалки. — Ким Тэхен! — орет Чонгук, срываясь следом. — А ну вернулся сюда! Кому говорю! — Догони, если сможешь! — тот не глядя показывает средний палец. Чонгук увеличивает скорость и обещает себе, что если — нет, когда — он его догонит, то больше никуда не отпустит. — Тэ, — они обессиленно валятся на траву, и Чонгук не оставляет попыток отобрать телефон, — ты же понимаешь, что я все равно сделаю новые? — Мы сделаем, Гуки, — поправляет Тэхен и вскидывает руку. — А, ну-ка, скажи «сы-ыр»~ — Ненавижу тебя. Солнце бьет прямиком в глаза, Чонгук не видит нихрена, он чертовски вымотан этими дурацкими догонялками, промок и дико хочет жрать, но в объектив улыбается счастливо, как никогда.***
Чонгук ускоряет шаг, умело лавируя между танцующими людьми и официантами. Они с Тэ начали встречаться именно в тот день: глупо, немного неловко, не зная, к чему все это приведет, и страшась будущего, но нисколько не сомневаясь в одном — в своих чувствах. Потому что не в чем было сомневаться: Чон Чонгук любит Ким Тэхена, а Ким Тэхен любит Чон Чонгука — аксиома, данная свыше, и Чонгук всегда знал, что тэхенова ладонь в его собственной, его широкая улыбка и искрящийся любовью взгляд — единственное, что ему нужно, чтобы быть счастливым. Так было, и так есть до сих пор, но почему же он об этом забыл? Чонгук хватает валяющуюся на диване куртку, быстро ощупывает на наличие бумажника и с облегчением выдыхает, когда тот обнаруживается во внутреннем кармане, где Чонгук его и оставил. Тэхен все так же смотрит на него с фотокарточки, стоит только заглянуть внутрь; на сердце становится и легче, и тяжелее одновременно. Тэхен на фото — юный и безумно красивый, он еще не знает, что следующие семь лет своей жизни проведет рядом с Чонгуком, не знает, что сделает ему предложение (а может, уже и догадывается). Тот Тэхен еще не принадлежит Чонгуку, а нынешний… слово «уже» Чонгук не произносит даже про себя. Он убирает бумажник обратно во внутренний карман, накидывает куртку и начинает пробираться к выходу, надеясь, что в пьяном угаре никто не заметит побег виновника торжества. Но все чаяния рушатся, когда его хватают за рукав и тормозят на полпути. Чонгук оборачивается, сведя к переносице брови и морально готовясь отбиваться, и удивленно моргает: перед ним стоит Ха Джиен. — Хен, ты на перекур? Я с тобой, — тот улыбается, поводит плечами под модным, открывающем ключицы свитером. — Нет, я… мне нужно отлучиться. Прости, я тороплюсь, — Чонгук намеревается продолжить путь, но его вновь тормозят. — Ты что, уже перепил? — Джиен смеется негромко. — Куда собрался-то с собственного праздника? Тебя тут как-никак в последний путь провожают. Еще пару часов назад Чонгук бы рассмеялся шутке и выдал что-нибудь вроде «жиза-жизулечка», но сейчас ему не смешно. Вообще нет. — Если я не поспешу, то повода провожать может и не стать. Пропусти, Джиен. — О, а вот это уже интересно. Пойдем, все равно я тоже собирался выйти. Скептично глядя на полупрозрачный свитерок, Чонгук сильно в этом сомневается, но не спорит. Джиеновы заморочки сейчас — последнее, что его волнует. Когда они выходят на улицу, Чонгук с неудовольствием подмечает, что такси еще нет, а Джин-хен куда-то запропастился. Он быстро набирает ему сообщение и проверяет диалог с Тэхеном — чонгуково «я еду» все еще отмечено непрочитанным. Черт. — Так что за сыр-бор? — Джиен стоит совсем рядом и крутит в руках сигарету, отчего-то не решаясь прикурить. — Ты сказал, что повода может не стать, ты что, решил отменить-таки свадьбу? — Не я. — Что? — Не я решил, а Тэхен, мой жених, — зачем-то добавляет Чонгук. Джиен почти предсказуемо дергает уголком губ. — Господи, хен, все знают, кто такой Тэхен, необязательно каждый раз это пояснять, — он возводит очи горе. — Так значит, свадьбы не будет? — А ты все надеешься? — не сдержавшись, в лоб спрашивает Чонгук. Джиен жмет плечами, слишком нарочито безразлично, чтобы верилось в его искренность. — Ты же знаешь, как я отношусь ко всему этому дерьму, хен. Да ты и сам же не хотел в это ввязываться, кольцо ведь подарили тебе, а не ты. Так что, думаю, к лучшему, что он сам решил все отменить. Ну, просто один в один Сокджин-хен. Только в отличие от Джиена мотивы у того были совершенно иные. — Ты тоже думаешь, что это к лучшему? — Ну, конечно. Я не раз говорил, что ты слишком зациклился. Мы привязываемся ко многим вещам, например, к удобным старым джинсам, и ходим в них, даже если им давно пора на свалку. Цепляемся за воспоминания и перекрываем дорогу тому новому, что могли бы иметь. От хлама нужно избавляться вовремя. Почему ты так смотришь? — Мне показалось, или ты только что назвал Тэхена старым хламом, который нужно выбросить, как использованный гондон? — Про гондон я не говорил, но, в целом, суть одна и та же. Неважно, люди это или вещи, у всего есть свой срок годности. Жить с просрочкой — себя не уважать. — Вот, значит, как, — Чонгук склоняет голову к плечу. — И что же это за новое, которое только и ждет, пока его впустят? Ты, Джиен? — Да кто ж его знает, — тот ухмыляется по обыкновению дерзко и, убрав так и не зажженную сигарету в карман джинсов, подходит вплотную. — Может быть, и я. Чонгук отступает на шаг назад. — Да брось, Чонгук-хен, мы оба знаем, что ты меня хочешь. Или думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? — Джиен усмехается. — Только ты слишком правильный, чтобы изменять, хотя не скрою, что это даже по-своему заводит. Чонгук слегка хмурит брови — впервые Джиен говорит о своих намерениях настолько открыто. Это уже мало смахивает на безобидный, ни к чему не обязывающий флирт, и Чонгуку это совсем не нравится. — Джиен, остановись, или я тебе врежу. — Брось, теперь-то можно не ломаться, вы же отменили свадьбу. Видимо, твоему… — он проглатывает имя, — хватило ума понять, что помидоры уже завяли. Да ты и сам давно это понял, не так ли? Иначе не пожирал бы меня таким жадным взглядом. Он вдруг подается вперед и врезается в губы Чонгука своими, прижимаясь к нему всем телом и впиваясь крепко, как клещ. Последний соврет, если скажет, что никогда не представлял себе, каково это — целовать Ха Джиена. Представлял. И в позах разных тоже представлял. Фантазировал, как бы это было. Отличались бы его поцелуи от поцелуев Тэхена? Чонгук корил себя за эти мысли, но поделать с собой ничего не мог — запретный плод манил своей запретностью, обещая под красивой оберткой тонну удовольствий и новых открытий. Только подойди и сорви. Чонгук не собирался его срывать и тогда, а теперь и подавно, но плод упал в руки сам, и теперь он имеет отличную, пусть и непрошенную возможность сравнить. Только выходит так, что и сравнивать-то нечего — Чонгук не чувствует ничего, кроме соприкосновения плоти. Теплая, увлажненная бальзамом для губ, вот и все. Никакой магии и волшебства, ни томления, ни возбуждения — даже маленьких отголосков — ничего. Только раздражение, злость и желание скорее все прекратить. Чонгук отпихивает Джиена от себя и бьет его в челюсть. Без замаха, поэтому удар выходит не таким сильным, каким мог бы, но тот отшатывается назад и цепляется за стену, чтоб не упасть. Смотрит непонимающе и будто с обидой, а Чонгуку кажется, что его по уши изваляли в дерьме. — Я предупреждал, — выплевывает он, вытирая рот тыльной стороной ладони. Джиен ощупывает челюсть — все цело, даже губа не лопнула. — Значит, как жрать меня взглядом, так это мы запросто, а как дошло до дела, так играем в недотрогу? Очень по-мужски, хен. — Я не знаю, что ты себе навоображал, но я никогда не давал тебе надежды на что-то кроме дружбы, Джиен-ши. Ты прекрасно знаешь, что у меня уже есть любимый человек. — Это тот самый, от которого ты шарахался последние недели две? — Джиен ядовито усмехается. — И от которого сбегал ко мне? — Тот самый, которого я люблю больше жизни, — Чонгук твердо встречает чужой насмешливый взгляд. — Я не знаю, что ударило мне в голову, но я люблю его. Любил и буду любить. Можешь смеяться надо мной сколько угодно, говорить, что я старомоден и далее по списку, но мои чувства не изменятся. — Я не понимаю, как кто-то в здравом уме может хотеть запереть себя в клетку, — Джиен передергивает плечами. — Лишиться свободы. Это так тупо, ты столько теряешь! Чонгук чувствует острое разочарование — не в Джиене, в себе. За то, что позволил каким-то псевдоумным речам затуманить себе голову; за то, что посмел забыть о самом главном; за то, что позволил себе фантазировать вот об этом. От последнего на душе становится особенно мерзко. У него, видимо, совсем поехала крыша, если он хоть на долю секунды решил, что лишает себя чего-то ценного и значимого. Какая же чушь, и поцелуй это лишний раз подтвердил. Ни Джиен, ни кто-либо еще не смогут дать Чонгуку ничего, чего не мог бы Тэхен, только в тысячи раз лучше. Сиюминутные удовольствия тела, механическая разрядка без намека на душевную близость, возможность хоть каждый день менять партнеров, даже не запоминая их имена — против жизни с любимым мужчиной, который смотрит с тобой в одну сторону, знает вдоль и поперек и с которым каждый акт соития становится откровением? Выбор настолько очевиден, что становится смешно и тошно одновременно. Чонгук уже собирается ответить, как тишина переулка разрывается трелью телефонного звонка. Он переводит взгляд на экран — такси. Стоит поторопиться, если он не хочет опоздать и лишиться своей «клетки», без которой и жизнь не мила. Но перед этим… — Знаешь, — начинает Чонгук, — раньше мне казалось, что ты мыслишь свободно и неограниченно. Это меня и привлекло. Но теперь я вижу, что тебя тоже сковывают рамки, которые ты сам себе придумал, — он улыбается. — Думаю, ты сможешь понять меня, только если влюбишься в кого-нибудь сам, что до меня, то… Тэхен — моя свобода. И другой мне не надо. Он направляется к дороге — такси припарковалось чуть выше по улице — и попутно набирает Сокджин-хену, как вдруг притормаживает. Джиен все еще стоит в проулке, не двигаясь с места; их взгляды встречаются, когда Чонгук оборачивается. — Ты все еще мой тонсен, Джиен-ши, поэтому я сделаю вид, что на тебя нашло помутнение, и этого поцелуя не было. И всего этого разговора тоже. Надеюсь, я выразился ясно, и мы поняли друг друга. — Д-да, поняли, хен. Куда уж яснее, — Джиен вновь поводит плечами. — Ну, я пойду, не то холодно тут — жуть. Сообщи, если тебе все-таки не удастся его уговорить. Утешу по-братски. — Удастся, — твердо говорит Чонгук, разворачиваясь и продолжая путь. — Обязательно удастся.***
— Эй, Чон Чонгук, что это за бархатная коробочка? — Тэхен усмехается, но смотрит с нескрываемым интересом. — Ты понял, что любишь меня больше жизни, и решил сделать мне предложение? Он открывает ее, не дожидаясь ответа, и, ознакомившись с содержимым, выгибает бровь и смотрит на Чонгука. — Думаю, для женитьбы мы еще не готовы, но уже достигли той стадии отношений, чтобы съехаться, — с улыбкой поясняет тот. — То есть это… — Ключи от моей квартиры, хен. — Черт, — сокрушается Тэхен, — я-то надеялся, что от твоего сердца, а это всего лишь твоя конура. Ключи от моего сердца уже давно у тебя, думает Чонгук — даже дольше, чем ты сам это осознаешь. — Так что скажешь, Тэ? Ты переедешь ко мне? Тэхен забирает ключи, а после торжественно произносит: — Да, Чон Чонгук, я перееду к тебе. И, черт, я пиздецки рад, что это не кольцо, иначе мне пришлось бы убить тебя за самое неромантичное предложение в мире, — он фыркает, но совершенно не сопротивляется, когда Чонгук с радостным воплем привлекает его к себе для поцелуя. — Спасибо. Я люблю тебя, Тэ, — выдыхает он, отстранившись. — Больше жизни. И слышит в ответ негромкое: — Да. Я знаю. Тэхен скользит по чонгуковой щеке кончиками пальцев и улыбается так, что тот в который раз понимает: и правда больше жизни.***
Чонгук слышит, как за спиной гулко хлопает тяжелая железная дверь, и ускоряет шаг. Сокджин-хен, наконец, отвечает на звонок, и, прося его поторопиться, Чонгук надеется, что сковывающая его ледяная цепь страха ослабеет перед решимостью. Но пока терпит крах.