Очень долгая зима

Во время всей этой немой сцены, я вдруг понимаю, что так и не исполнил своего обещания посвятить Тимура в рыцари, то есть выебать его в жопу и доказать, что я тоже мужик и всё такое прочее. Мне становится обидно до слёз. Серьёзно, ситуация патовая, а я думаю о том, сколько всего Тимур теряет из-за своей твердолобости. Это ли не любовь? «Любовь долго терпит, не завидует, не помнит зла» — в душе не ебу, кто это сказал, но вдруг понимаю, что я в корне с этим не согласен. Я, может, и люблю грубый секс, но в пизду такую жертвенность. В общем, я решаю врубить самца. Убираю руки от лица, усаживаюсь поудобнее на покатой стенке перевёрнутого мной ведра и даже достаю сигарету, типа щас закурю. Держу, как дебил, в подрагивающих пальцах и за неимением лучших идей, сую за ухо. Тимур вздыхает и вместо того, чтобы повестись на провокацию Шахты и тем самым поставить на нашей любви большой и жирный крест, хлопает себя по карманам, будто в поисках зажигалки, и что-то выуживает из одного из них. Зажав штуку между указательным и средним пальцев он протягивает мне руку. С лёгким недоумением я её беру и поднимаюсь на ноги. В моей ладони остаётся крохотный пакетик. Ого, да у нас есть план Б! Я улыбаюсь, трясу пакетиком, чтобы его увидел подлый шакал Шахта, и убираю в карман. Мне так хорошо, словно я и правда жахнул. Клянусь всем богам, что больше не буду испытывать судьбу и терпение Тимура — у меня щас вся жизнь пронеслась перед глазами. — Ты какого хуя так пугаешь? — спрашивает Тимур и поворачивается. Медленно так, как в замедленной съемке. Его тон такой серьёзный, что у меня бегут по спине мурашки. — Съебись отсюда. Не мешай мне бизнес вести. — В смысле? — тупит Шахта. Щурится, смотрит на меня с ненавистью, не в силах поверить своим ушам. — Какой нахуй бизнес с этим хуесосом? — Во-первых, гнида, его зовут Данила, — теперь ушам не верю я. Но после такого наименования, даже встаю в соответствующую позу и натягиваю крутое выражение лица а ля «Данила Багров фром Москоу» — руки в карманах, ноги на раскоряку, как представитель русской мафии на сходке в Бруклине. И с замиранием сердца жду «во-вторых». Шахта двигает челюстью, кажется, у него там жвачка, что-то соображает, лицо перекашивает от ненависти. Ну вот что я ему такого сделал, что он меня так ненавидит? — А-а-а, — гнусаво тянет он, — а я-то хотел тебе одолжение сделать, — сплёвывает на пол, нервно дёргает плечом. Шахта выглядит, как человек на грани нервного срыва — как я минуту назад, когда думал, что Тимур мне зарядит в щи, но его слова заставляют меня напрячься. Хуй знает, что он там видел, вообще. И слышал. Мои худшие подозрения подтверждаются. Шахта начинает хихикать, переступая с ноги на ногу и не поднимая взгляда. — «Хочу отсосать»… «пожа-алуйста»… а ты вроде и не против, да? Пидоры!!! — вдруг вопит он, пытается убежать, но Тимур его хватает и бьёт так быстро, что я едва успеваю это заметить. Краем глаза вижу, что к нам мчится уборщица, видит озверевшее лицо Тимура и поворачивает назад, громко причитая: «Что за дети! Что за дети! Я милицию вызову!» Сам я хватаю Тимура за плечи, но он, как долбаная гора, не сдвинуть. — Валим, валим отсюда, Лёха! Нахуй его! Щас тут будет толпа! К чему я никогда не привыкну, так это к его перепадам настроения. — Да отцепись ты, — говорит мне Тимур спокойным голосом конченого психопата, отпускает «мастерку» Шахты и встаёт коленом ему на горло. Точнее почти встаёт: давит и обещает переломить его тоненькую шею нахрен. Кадык так и ходит туда-сюда под его коленом. Пиздец, думаю я, нет, даже: пиздец-пиздец-пиздец! Наверное, к нам уже несётся полшколы, полиция, ОМОН, спецназ и армия, а Тимур добрым увещевательными голосом гипнотизирует кролика: — У тебя помутнение в мозгу из-за недотраха, Шахта. Ты совсем больной, гонишь какую-то пургу. Отовсюду стекается толпа. Висят, как груши, на перилах, стоят на ступеньках, и все такие: «Чо там? Чо там? Бьют кого-то?» Люблю нашу школу. Мне ничего не остается как дальше изображать невъебенное спокойствие Данилы Багрова. Складываю руки на груди, наклоняю голову вбок, копируя Тимура. Типа, я тоже не промах, смотрите, как я отделал этого гомофоба. А у самого колени дрожат, того и гляди рухну рядом. — Валим, Тимур. Ва-а-алим… — говорю я вполголоса. — К нам тут в гости несётся пиздец! — Короче, если кому-то скажешь, что я продавал траву, я тебя зарою и забуду где. Шахта моргает. Я тоже. Вот это чудеса внушения! Я уже и сам поверил, что ничего не было, и что я, честный, но оболганный натурал Данила, просто покупал у товарища траву. Ни больше, ни меньше, но об этом: ни-ни! — Я понял! Понял, Тимур! Отпусти! — хрипит Шахта. Глаза бегают, голос дрожит. Ещё бы не понять. — Пи-и-издец… — пропеваю я слова из вспомнившейся мне песни, — особенно близок!  Тимур встаёт и, так как я не двигаюсь с места, хватает меня за рюкзак и тащит к лестнице в гущу толпы, а я декламирую:  — Пиздец близок как никогда! — Бля, да свалите вы с дороги! — ревёт Тимур. — Пиздец пришёл, и он всегда рядом с тобой... О-о-о, это пиздец! — допеваю я окончание. Впереди нас ждут разборки с учителями и родителями, но я так невъебенно счастлив, что готов на всё. Вижу в толпе испуганное лицо Анжелки и показываю ей сердечко из пальцев. Испуг на её лице сменяется недоверием, а я бегу вслед за Тимуром, надеясь свалить из школы до того, как нас окружит учительский спецназ. Но нам это, конечно же, не удаётся.

***

— Даня, скажи, тебя обижают в школе? — на меня смотрит тётенька-психолог, которую я вижу впервые в жизни и даже был не в курсе, что у нас такая есть. — В смысле? Это Шахте, то есть Шахтину, морду разбили, а не мне. — За что? — За дело. — За какое дело? — Ну… Я у него типа девушку увёл, а он обиделся. Очень. — Ты увёл? — судя по неподдельному удивлению, незнакомая тётенька-психолог знает обо мне куда больше, чем я о ней. — А ты разве не…? — Я не разве что? — переспрашиваю я. — Ладно, — стучит ручкой по раскрытом журналу. — Значит, из-за девочки. А Тимурин Алексей тут каким боком? Хотел бы я знать. — Мимо проходил, — сочиняю я. — Видит драка, ну и решил присоединиться из спортивного интереса. Это вы у него спросите, я-то откуда знаю. Может, Шахта давно его бесит. И он такой: опа, какие люди, тебя-то мне и надо. — А что вы вообще делали в подсобке? — Стрелу там забили, чтобы перетереть по-мужски. И не называйте меня больше «Даня», — я вошел во вкус и продолжаю быковать. Строптивым движением головы отбрасываю чёлку со лба. — Я — Данила. Запомните. Нас долго мурыжат: сначала всех троих, где мы молчим, как партизаны, потом по отдельности, где версии расходятся, как лучи солнца на детском рисунке, даже устраивают нам очную ставку, но дело кончается тем, что нас отпускают за недостатком улик и, разумеется, звонят родителям. Воображаю, как будет счастлива мама, узнав, что я подрался из-за девчонки. Несмотря на строгий наказ идти на урок, мы нагло съёбываем — тоже все трое. Под бдительным подбитым оком Шахты я не задерживаюсь в курилке вместе с Тимуром, как собирался, а подтягиваю портфель за лямки и топаю дальше, вдыхая и выдыхая облачка пара. Тимур сворачивает по своим делам, а Шахта какое-то время стоит, смотрит нам вслед, поворачивая голову туда-сюда с явным намерением подержать нам свечку в случае необходимости, и только минут через пять (я палю из-за угла, само собой) сваливает. Это конечно, охуеть, как радует: в нашей дружной компании извращенцев как раз не хватало сталкера — будто мало нам было проблем с многолюдными толчками и морозными подъездами. Приходить ко мне Тимур наотрез отказался, узнав, что мои в курсе моей ориентации, а к себе не приглашает. Я понуро пинаю замороженные снежки. Ну вот и чо теперь? Опять дрочить?