Очень долгая зима

Мне адски, адски, АДСКИ холодно. На улице лютый минус, к тому же ветер — ощущение, будто щеки покрываются ледяной коркой, а в носу замерзают сопли. Но вместо того, чтобы идти домой кутаться в одеяло и пить горячий чай с малиной, я пинаю куски грязного снегольда возле беседки в детском саду, где я впервые отсосал Тимуру, и на что-то ещё надеюсь. Пинаю, шевелю пальцами в ботинках, чтобы проверить, при мне ли они ещё, топчусь на месте и, главное, не ухожу. Невдалеке в покрытой снегом песочнице играют укутанные дети. Воспитатели — изверги, я бы и собаку из дома в такой мороз не вывел. В моих озябших руках заледеневший телефон с кипой сообщений и пропущенных звонков от мамы, но ни одного сообщения от Тимура. Нет, ну я счастлив, что он за меня заступился, сердце сжимается от щемящей нежности, слезы умиления замерзают на ресницах, но… от этого только хуже. Я же надеялся… Так сильно надеялся. Вот дерьмо. Назад в свою берлогу одинокого бандерлога идти не хочется, хоть волком вой. Пока воспиталка смотрит в другую сторону, юркаю в беседку. Дети гуляют в отдалении. Насколько я помню, у каждой группы свой участок, в мороз вывели только старших, так что сюда они вряд ли сунутся и, скорее всего, долго не прогуляют. Почти без палева сижу на кортах у стенки и достаю сигареты. За ту, за ухом, мне вставили отдельно, но пачку я не отдал, отвоевал, вырвал, можно сказать, зубами, и всё потому, что под фольгой лежит тот самый пакетик. Совсем маленький, и четверти короба не будет. Одна пятая, может быть, — херня, в общем. Ну и да, я — идиот, я в курсе. Выбиваю из сигареты табак и отламываю фильтр. Печатаю одной рукой: «жду тебя, моя любовь», делаю соблазнительное селфи, проводя языком по верхней губе, и отправляю вместе с булавкой на карте. Убираю телефон в карман и закручиваю косячок. Затягиваюсь. О да… так лучше. Сжимаю сигаретку между большим и указательным, затягиваюсь ещё, так что прожигает лёгкие. Да, детка, так гораздо лучше. Даже теплее как-то стало. Выкуриваю всё в считанные секунды. Чёт не вставляет совсем. Кручу-верчу ещё один. Ого, а какие у меня, оказывается, фиолетовые пальцы, я их уже и не чувствую почти. Где-то там кричат дети, я улыбаюсь до ушей, как долбоёб — дети-цветы жизни, классно быть ребёнком, никаких проблем, никаких забот, никаких загонов, как у меня сейчас, — и перебираюсь на скамейку. Теперь уже пофиг, если меня увидят: с собой у меня больше ничего нет, только в себе… Я начинаю хихикать. Чем хороша трава, ты почти полностью всё осознаёшь, но тебя это не парит. Ну вот, например, видишь, как к тебе подходит маленькая девочка, ты такой ей улыбаешься, как Дед Мороз, и протягиваешь за неимением конфеты сигарету. Девочка в теме, берёт, удивлённо разглядывает странного дяденьку и тянет каку в рот. Вот ведь дебильные взрослые, пятилетка, а явно знает, что с этой штукой делать, хоть и подражает просто. Пока я пытаюсь отобрать у девочки свой идиотский подарок, в беседку влетает невменяемая воспиталка в розовой вязанной шапке и начинает орать. От её крика мне становится не по себе, я пытаюсь ей объяснить, что всё это была только шутка, улыбаюсь широко и дружелюбно, но воспиталка хватает девочку, которая от страха тоже начинает верещать, берёт её на руки и прижимает к себе, будто я какой-то опасный наркоман-педофил. Более того, она перегораживает мне выход из беседки и угрожающе достаёт телефон. А я ржу, типа, да вы чо, тётенька, совсем (ебанулись) с дуба рухнули, это ж я, старый добрый (педик) хиппи Данила, миром правит любовь! Скажите решительное «нет!» агрессии и страху! Расширьте сознание, откройте своё сердце для любви и мудрости. Белый кролик укажет вам Путь. Я сооружаю ей сердечко из пальцев, но эта дура ничего не понимает. Громко расспрашивает девочку, не показывал ли я ей чего, не просил ли её где-то потрогать, или, наоборот, трогал сам? Моё благодушное настроение улетучивается в один миг, и меня перекрывает. — Дура ебанутая! — обиженно ору я. — Сама такая! На измене запрыгиваю на лавку, с лавки перемахиваю через стенку в проём под крышей, вываливаюсь на утрамбованный снеголёд по ту сторону беседки, подрываюсь и бегу хуй знает куда, уверенный на все сто, что за мной гонятся пожарные, милиция и ФСБ со спецназом. Я вдруг понимаю, что все они заодно. Блядь! Да они же всё знают! Про порно, Игоря, Тимура — всё. Шахта — засланный казачок, они давно за нами следят, иначе как бы он узнал, что мы там? Наматываю сопли на кулак и набираю Игоря. — У меня пара, перезвони попозже, — говорит он тихо. И я понимаю — они уже там. Там, мать вашу! Они взяли Игоря! — Бля, дерьмо, — я приглушенно рыдаю в трубку. И продолжаю бежать, разметая сугробы, что твой северный олень. Петляю, чтобы запутать следы. — Дерьмо-дерьмо-дерьмо… Игорь, любимый, солнце моё, котёнок… нас накрыли… Всему пизда! На той стороне повисает пауза. Он говорит: «Минутку» — видимо, обращаясь к подставленным к нему шпикам, куда-то идёт. Моя ты умница. Столько лет под прикрытием! — Даня, что случилось? Кто накрыл? О чём ты вообще? — Они всё знают! Прости меня, это я виноват! Это из-за Шахты! — Какой шахты? Даня?! — Тише, я не могу говорить! — я шмыгаю носом и шепчу, — они наверняка подслушивают. У них всемирная сеть… Воспитательница детского сада — на самом деле совсем не воспитательница! Бля, я так замёрз. Они даже мороз сделали, прикинь? — Блядь, Даня, что ты принимал? — он беспокоится, мне так приятно. — Где Лёша? Он с тобой? — Лёша! Боже мой, Лёша! — вспоминаю я. — Сука, точно! Он же ничего не знает! Я ему булавку… Боже, Игорь, гугл… — я поворачиваю обратно, вижу свои следы зигзагами по нетоптанному снегу косогора и решаю, что нужно идти по ним, тогда никто не догадается, что я повернул обратно. — Мазин... — говорит Игорь Александрович устало. Я шепчу: — Гугл тоже… у них карты! Карты, спутники, вы понимаете? — мне открывается мировая паутина зла, окутавшая каждого в этом мире, я в ахуе от масштабности обмана и собственной охуенной прозорливости, которая позволила мне его раскрыть. — Я теперь всё знаю, всё про их порно-мафию… Они захотят меня убрать, да, определенно. — Ты сколько и чего выжрал, уёбище? — нервничает по ту сторону трубы Игорь. — Иди домой, понял? Слышишь меня, Мазин? Ноги в руки и домой! — Я не могу, Игорь Александрович. Я должен спасти Тимура. И вас спасу, вы не переживайте. Я приеду на ночном автобусе, — я снова перехожу на шёпот, но говорю спокойно и внушительно, как герой, уходящий на войну с мировым злом. — Я люблю вас, Игорь Александрович, не верьте им. Не верьте ничему, что они говорят. И драматично отключаюсь. Пока я собираюсь с силами, прячась за берёзой, из калитки детского сада вылетает разъярённый Тимур тоже с телефоном в руке. Такой большой в этой своей зимней куртке, как гризли. Я расставляю руки, чтобы принять его в свои объятия. Он говорит несколько слов в трубу и засовывает её в карман. — А я думал, тебя замели! — радостно кричу я. Вместо того, чтобы обнять меня, он останавливается и смотрит мне в глаза. И вовсе не фигурально и романтически, а поворачивает мою голову в разные стороны и зырит в каждый зрачок по очереди. Ну привет. — Чо, штырит? — говорит он издевательским тоном. И тут я вспоминаю, что накурился. — Бля… — стаскиваю с себя шапку и вытираю ей лицо. — Так я ещё и накуренный?! Думаешь, они и это пришьют?! Тимур надевает на меня шапку и тащит куда-то за рукав. А мне чёт нехорошо так, в башке будто занавес рухнул. Мутит немного. — Ну ты долбоёб, Мазин. Какого хуя в детском саду забыл? Совсем отбитый, что ли? Эта тётка такую пургу несла, еле успокоил. Больше не светись там никогда, даже мимо не проходи, понял? Где живёшь? Пешком дойдём? Я артачусь, заставляю его остановиться, а когда он поворачивается ко мне, всё-таки обхватываю его руками. Прячу лицо у него на груди, больно царапаясь замёрзшей щекой о молнию куртки. Зубы у меня стучат, как отбойные молотки, а пальцы не разгибаются — так и обнимаю кулаками. Тимур пытается высвободиться, но я мотаю головой и мычу, как в жопу раненый зверь. — Не пущу! Я думал всему пиздец! Тебе! Игорю! — У тебя шугняк просто, — я чувствую его усталый вздох. Он больше не пытается освободиться. Просто стоит и терпит. — И всё из-за меня опять. Ты прав, я — долбоёб, — и всхлипываю. Мне так себя жалко, пиздец просто. — Слушай, Даня, думай о чём-нибудь… ну, позитивном, что ли, а то опять на измену подсядешь. Нахуй мне тут твоя депра не упала. — А о чём? — я поднимаю к нему заплаканное лицо. — О сексе, — говорит он. — Лучше всего помогает. Родителей дома не наблюдается. Меня немного отпустило, пока мы шли, но ещё немного штырит. Руки, которые я из-за всех выпавших на мою долю страданий забыл одеть в перчатки, едва двигаются. Карманы в этом плане помогают слабо. Тимур забирает у меня пакет чипсов, которые купил из-за напавшего на меня по дороге свина, молча помогает раздеться. Я открываю рот, как птенец, и он запихивает туда пригоршню чипсов, точнее: забивает, а я давлюсь, жую и ржу. Они такие охуенные, эти дешёвые чипсы из пластмассы, хрум-хрум. Я уже совсем всё сращиваю, но мне нравится, как он обо мне заботится, поэтому я продолжаю придуриваться. Тимур тащит меня на кухню, засовывает мои руки под воду и сам ставит чайник, будто бывал тут не раз. — Не могу больше думать, — говорю я, не вынимая руки из раковины. — Мозги отсохли? — сочувственно спрашивает Тимур. — О сексе не могу больше думать, — поясняю я и переступаю с ноги на ногу. — У меня… это… мозоли уже. От мыслей. — Да видел, — усмехается Тимур. — Я и ещё миллион интернет-дрочеров. Ты меня этим нехило выбесил, ты в курсе? — Я старался, — говорю я, глядя на него через плечо. — Дрянь, — Тимур поднимается с табуретки и подходит ко мне. — Шалава. — Да, детка. Накажи меня. Я такой непослушный. Он прижимается ко мне сзади, а я, блядь, чуть не кончаю. Аж ноги подгибаются. Хочу повернуться к нему, но он мне не даёт — снова засовывает мои руки под кран. Другой рукой подкручивает вентили, делая воду теплее, и трётся при этом стояком о мой зад. А мне и так уже хуёво от этого его «думай о сексе» — я уже столько всего передумал и перепробовал в голове, пока мы шли, что мне не много осталось. — Чо, отпустило уже? — Да вроде, — я выгибаюсь, трусь об него задом, закусываю губу, чтобы не завыть. Извиваюсь, как змея, не зная, как себе помочь. Блядь, как же мне хочется… Чувствую, что в трусах уже хлюпает. Тимур держит мои руки в мойке, целует шею ниже затылка, поворачивает за подбородок к себе. — По-хорошему, за такую хуйню въебать бы тебе надо, — говорит он и целует. Вылизывает мой подбородок, забираясь мокрыми руками под свитер и футболку. — Дрочила обдолбанный. — Не въебать, а выебать, — поправляю я, вытаскиваю язык и пытаюсь поймать его губы. — Скажешь, не скучал? — Когда мамка твоя придёт? — спрашивает он, игнорируя мой вопрос. Задирает на мне свитер с оленями, гладит и целует спину. Мне уже не холодно, мне уже, мать вашу, горячо. Я мнусь с ноги на ногу, как ребёнок, которому не терпится поссать, но руками себе не помогаю. Чтобы там обо мне не думали, я примерный мальчик — делаю так, как мне велели: держу их под водой и не дрочу. Мельком смотрю на часы. — Ещё час-полтора её точно не будет, — вру я (в душе не ебу, когда она придет, трубку я так и не взял) и растягиваюсь на раковине, беззвучно открывая рот, как выброшенная на берег рыба, когда Тимур стаскивает с меня брюки и сжимает член, пропустив руку между моих же ног. — Чистый? Да ёбанный ты в рот! — А чо, не видно? Я, блядь, каждый день как Белоснежка, в несбыточной надежде, что меня кто-нибудь трахнет. Мама заебалась от меня бритву прятать. Тимур ржёт, плюёт на большой палец свободной руки и обводит им анус, постепенно погружая внутрь. У Игоря научился. Игорь Александрович, наш невъебенный учитель истории, нас вообще многому научил. Казалось бы, Мазин, куда дальше? А оказалось есть куда. В мир неограниченных возможностей, страну радуги и единорогов! — Жиллет Вумен для яиц? — Венус, — выдыхаю я и подаюсь назад. — Кстати, я это… Игорю звонил. — Я знаю. Соскучился? — он отпускает мой член, от чего я сразу начинаю чувствовать себя одиноко, но обнаруживается, что рука ему понадобилась для того, чтобы вставить ещё один большой палец мне в зад. — А ты… — коленом пытаюсь достать брошенный на произвол судьбы хуй, но джинсы мешают, — скажешь, нет? — Да нет, я тоже по нему соскучился. А обо мне так не сказал, сука. — Тимур, ты заебал, ты там чо, осмотр простаты проводишь? — говорю я, пытаясь развернуться. — Вставь ты мне уже, а? Но он звонко хлопает меня по ягодице. — Стой спокойно. И руки грей, а то отвалятся. — У меня хуй щас отвалится! Я намок уже весь, — ною я, — в смысле свитер. Мой задранный к подбородку свитер и правда заливает вода. Я практически лежу в раковине, вытянув руки вверх, джинсы болтаются на щиколотках, пока я пытаюсь ещё шире раздвинуть ноги, неестественно выгнуться навстречу Тимуру и заодно потереться обо что-нибудь страждущим ласки членом. — Пожалуйста, Тимур… Ну чо ты такой мудила? Ну, Лёша, ну выеби меня уже… Придёт же кто-нибудь. Тимур усмехается. Встаёт, выключает воду и кидает мне на руки кухонное полотенце. Могу поклясться, что у него была какая-то другая идея, но он уступил. Чайник давно вскипел, но, кажется, не судьба нам чайку попить. Он в тех же спортивных штанах, поэтому разоблачаться ему не приходится, он просто приспускает их и, надрачивая себе, спрашивает: — Где у тебя смазка? — В комнате в верхнем ящике. — Всегда под рукой. Стой здесь, — говорит он и уходит. Я стою на кухне, растянутый на мойке, со спущенными до лодыжек джинсами и полотенцем в руках, и не то что не думаю никуда уходить, но даже не собираюсь менять положение. Рядом на кухонном столе лежит телефон и передает в мой мозг невидимые сигналы. Когда возвращается Тимур, я на прежнем месте в прежнем положении, всё точно так же, как раньше, кроме телефона. Тимур выдавливает смазку, а я набираю Игоря. Хотел бы по скайпу, но и так сойдёт. На далёкое «Мазин, ты жив?» я отвечаю стоном: Тимур входит, и я наконец-то чувствую ту невыносимую лёгкость бытия, которой мне так не хватало. — Вы чо, ебётесь там, братцы-кролики? — после паузы спрашивает Игорь. И как догадался? Не слышно же ничего кроме дыхания. Шлепков. И моего мычания: да, детка, да! Ещё! Возьми меня стоя. — М-м-м… это охуенно, Игорь Александрович, — бормочу я, откладываю телефон и цепляюсь за край раковины, прогибаясь перед Тимуром. — Он меня динамил, а теперь… теперь… блядь, как же… как же мать вашу охуенно… — Здрасте, Игорь… Александрович, — говорит Тимур, не прекращая шлепков о мой зад. Поворачиваю голову, протягиваю руку, он берет её и переплетает со мной пальцы. Тянет к себе, чтобы поцеловать. Люблю его лицо во время секса. Такой классный. — Блядь, да вы меня доконаете… — раздается хриплый задумчивый голос по громкой связи. — Ладно… — мне отчего-то кажется, что он закрывает дверь, садится за стол, открывает верхний ящик стола. — Рассказывайте, что у вас там… Или показывайте. Я хочу знать всё. Тимур усмехается, отпускает мою руку, чтобы сжать мои ягодицы увеличить темп. Мне горячо, никакие предметы не сравнятся с настоящим членом, никакие долбаные фантазии. — На кухне… Игорь А-александрович, на кухонном столе, у меня дома. — Сволочи, — комментирует он, — а чо не в родительской спальне? — Не дошли! Ну и у нас же игра.... ненасытная домохозяйка мечтает... о-о-о большом члене... Простите… не… могу... больше… говорить… — отворачиваюсь, кусаю рукав свитера и всё-таки сжимаю свой член. Не столько для того, чтобы кончить, сколько просто, потому что не могу этого не сделать. — Бля… Тимур… Тимур… Лёша… не могу… больше… я щас кончу! Я что-то ещё бессвязно стону для Игоря, но нескольких резких движений Тимура хватает, чтобы меня выгнуло в дугу. Я кончаю на дверцу кухонного стола, рефлекторно сжимаюсь, и рычать начинает Тимур, хватает меня за плечо, вытаскивает и разворачивает меня к себе лицом. Я, как дебил, ловлю его сперму ладонями. Типа, чем меньше на пол, тем меньше убирать. Ржу, как ненормальный. И кричу: «ловлю, ловлю!» — будто он мне мячик перекидывает. Оторжавшись и отдышавшись, я мою руки и спрашиваю, подозрительно замолкнувший мобильник:  — Игорь? А ты там где, кстати? Дома уже? — Я? — переспрашивает Игорь странноватым голосом и вдруг начинает ржать. — Я в универе, Мазин. На кафедре. Думал поработать. — Мы слышим звонкий стук — стук лба о стол. — Ну и поработал. Рукой. — О-о-о, — тяну я мстительно, забыв о своих недавних бедах. — Вам что, студенты совсем не дают? Даже ради пятёрки?