Очень долгая зима

Автобус останавливается в деревне Колупаево, что в получасе езды от моего города, остановка десять минут. Побитое лицо болит, так что я ненадолго выбегаю из автобуса, беру снежок почище и, прижав его к разбитым носу и губе, прыгаю обратно в относительное тепло автобуса. Меня уже немного отпустило, но всё равно чувствую себя заторможенным. Народу мало, так что я забираюсь в самое тёплое местечко с печкой под сидением, забиваюсь в самый угол. Я так промёрз, пока перебежками и маршрутками добирался до вокзала, что никак не могу отогреться до конца, хотя печка палит во всю мощь. С места через проход на меня пялится какая-то бабулька, наверное, тоже думает, что я преступник, маньяк и педофил. Скручиваюсь в своём тёплом углу, снежок постепенно тает, течёт по подбородку. Мне жалко себя, пиздец. Ну что за идиот, чесслово, не мужик, а тряпка. Это всё эти сволочи, Тимур и Игорь, виноваты, растлили, влюбили в себя и в кусты. Идея навестить Игоря Александровича пришла внезапно, так что продумать я ничего не успел. Нашёл в кармане откупной баблос, всученный мне батей в воскресенье, добрался до вокзала, едва не сдохнув от лютого холода, сел в автобус и поехал. Ни телефона, ни адреса, ни даже просто куртки-шапки у меня нет, так что какого хуя я буду делать, когда доеду, я не знаю. Может быть, просто поеду обратно, а лучше прибьюсь к местным бомжам, поселюсь с ними на теплотрассе, а по вечерам буду бродить по городу и искать горящие окна Игоря. К тому времени когда я их найду, я буду уже опустившейся проституткой на герыче, так что придётся просто смотреть на них издали. Смотреть, вспоминать, плакать… Однажды я увижу, как в подъезд Игоря заходит Лёша. Интрига века — кто кого трахнет первым — так и останется для меня загадкой. Как же они без меня, болезные? Впрочем, о Лёше думать не хочется. Пусть пасётся, дубина бесчувственная. Снежок окончательно тает, я шмыгаю носом, и автобус наконец отправляется. Бабулька возится на своем сидении, потом вдруг пересаживается ко мне и укрывает тёплой вязаной кофтой. Розовой такой, из блестящих шерстяных ниток, из века девятнадцатого, как минимум, но я благодарен — она меня от смерти спасла и заставила вновь поверить в человечество. Бабулька оказывается совсем не злой, я прислоняюсь к её тёплому боку, как побитый дворовый кот, слушаю болтовню про детей-внуков и потихоньку оттаиваю. Придумываю новый план: найти Игоря в универе. Час спустя стою на вокзале в не очень-то знакомом городе, в розовой кофте поверх кенгурухи, заботливо обмотанный бабулиным шарфом, с пирожком в дрожащей руке и чувствую себя сказочным долбоёбом. Решаю разориться на мотор, потому что терпеть этот адский холод уже не в силах, да и просто не знаю, куда конкретно надо ехать. Долбаные корпуса раскиданы по всему городу, но, к счастью, водила плюёт на путаные объяснения Данилы-дебила и сам гуглит адрес исторического факультета универа N. От утренних драм, объяснений со встречными-поперечными и мороза, который, кажется, навсегда поселился в моих костях, меня начинает выключать. «Холодно ли тебе, девица? Холодно ли тебе, синяя?» — думаю я и почти засыпаю на заднем сидении машины, хотя времени — только второй час. Расплачиваюсь сонный и какой-то совсем дурной, водила смотрит на меня, на деньги, которые я ему протягиваю беспонтовым мятым комком. Я трясусь в ужасе, что этого не хватит, он кривит губы и выуживает всего две сотни, одну оставляя мне. Ну и славненько, думаю я, а ведь хотел просто водки купить, чтобы ухуяриться вусмерть в детском саду, не такой уж я дебил, получается, распорядился богатством с умом. Хотя с соткой в кармане, в незнакомом городе, без одежды и телефона — всё-таки дебил. Блуждаю, как олень в зарослях, по незнакомым коридорам, спрашиваю, где найти Игоря Александровича, самого лучшего на Земле преподавателя истории. Во мне узнают того самого оленя и отправляют на четвертый этаж, потому что на втором, оказывается, филологи. На истфаке преподов истории оказывается очень много, не намного меньше кафедр, но, в конце концов, я попадаю в кабинет «новой и новейшей», где мне сообщают, что Игоря Александровича сегодня нет и не будет. Приходите завтра. — Позвоните ему, пожалуйста, — борзею я, — у вас же есть его телефон? Пожалуйста. Скажите, что это… э-э-э… Даня, нет, лучше Мазин. Он обрадуется, честное слово. Девушка смотрит на меня, во взгляде — бездна сомнений. Её можно понять, выгляжу я, как бомж-укурок: в бабулькином шарфе, розовой кофте, так ещё и с разбитым ебалом. Я бы на её месте полицию вызвал. А вокруг — книжные шкафы, какие-то документы, люди работой занимаются, гранит науки грызут, мировые проблемы решают, а я их тут отвлекаю своими глупостями. Слава богу, кроме девушки-секретаря в маленькой комнате-приемной никого нет, профессора и доценты на парах, а то я бы умер от стыда за свою невзрачную персону. Вспоминаю знакомого профессора филологии и вновь обретаю уверенность в себе. Он (или его партнер геолог, я не помню) говорил ни о чем не жалеть и не бояться, а старый мудрый педик дурного не посоветует. — Завтра приходите. Я не буду беспокоить преподавателя из-за одного студента. — А я не студент, — говорю я какого-то хуя. — Я, ну, племянник. Более или менее. — Если племянник, то чего сам позвонить не можешь? Резонно. — Телефон на вокзале украли. И все деньги. И даже куртку, сволочи. Вы хоть представляете в каком криминальном городе живёте? Вы думаете, я всегда таким чмом по улицам хожу? Это мне бабуля из автобуса одолжила. Наверное, её убеждает мой нездоровый и отчаянный вид. Девушка долго копается в телефоне, подносит его к уху, а я вдруг пугаюсь. Сам не знаю чего — ну не бросит же он меня на улице? Девушка ждёт, я слышу гудки — один, второй, третий. Она смотрит на меня, делает жест рукой, дескать, сделала, что смогла, слушает четвёртый и пятый для очистки совести и отключается. Я стою, смотрю на нее и туплю. Почему-то этого я совсем не ожидал. С другой стороны, какой идиот отвечает на звонки с работы в свой законный выходной? — У в-вас есть адрес? — даже заикаться начинаю. Она качает головой. — Даже если бы был, это личная информация, я не вправе её разглашать. — У вас правда нет адреса? — Я уже сказала, что нет. — А м-можно попозже еще раз позвонить? Девушка смотрит на меня с сочувствием. Знаю, что я ее смертельно достал, но не могу же я просто уйти. Уйти, добраться пешком до вокзала, купить на последнюю сотку обратный билет в грёбаный ахтунг, который я там натворил, и так и не увидеть Игоря. — У него завтра две пары с утра, — она кивает в сторону расписания на стене, смотрит на упоротого меня и вздыхает. — Позже попробую еще раз. Иди погуляй пока. Я ухожу недалеко, забиваюсь на подоконник рядом с батареей, напротив туалета. Если что, то до завтра спрячусь в толчке, может, не найдут. Не будут же они каждый угол проверять? Чувствую себя таким усталым и больным, что даже утренняя драма кажется делом давно минувших лет. Думать об этом не хочу, но мысли лезут сами — такие жирные, неповоротливые, тупые: спалился, Мазин, сделал свою большую и чистую любовь достоянием общественности, лучше бы ту няшную фотку с хуем во рту зафорсил на стенде с медалистами — и то не так зашкварно. Сижу у батареи часа полтора, тяну время, как могу, оттягивая очередной облом. Народу становится всё меньше, несколько раз выходит секретарша и убегает по своим делам, я напрягаюсь, но соображаю, что она еще не домой, и усаживаюсь обратно. Один раз она даже приносит мне кофе с булочкой и сама обещает позвонить. Надежда медленно, но верно угасает. Я отправляюсь в туалет, чтобы лично произвести рекогносцировку будущего места отдыха, хотя понимаю, что это тупость, и надо валить обратно в свой остопиздевший адок. Но это понимание так невыносимо, что я решаю еще чуть-чуть себя пообманывать. Студентоте на меня как-то в принципе похуй, и мне это нравится. Думаю, что было бы круто учиться в таком месте, ебаться после пар в туалете или кафедре — там жуть, как страшно, но если Игорь Александрович умудряется там дрочить, то можно попробовать. Меня это даже как-то взволновало: представляю фолианты в шкафах, карты-портреты по стенам, серьезный такой преподаватель принимает дятлов-задолжников, дрючит их не по-детски (ну, в смысле, валит), а под столом, меж раздвинутых коленей — я, стараюсь, умница-отличник, на пятёрку. В моих фантазиях присутствуют уже трое, не будем называть их имена, оператор, зрители… Я выхожу из туалета, отряхиваю вымытые руки, и чуть не обсираюсь от страха, когда меня кто-то вдруг хватает, но вместо того, чтобы всечь, чего я всегда подсознательно опасаюсь, неожиданно обнимает. Я вдыхаю запах знакомого одеколона, всё копившееся напряжение разом отпускает, что даже ноги подкашиваются. Хуясе встреча, щас, блин, воспарю от счастья. Или отключусь нафиг — меня же, сука, обнимают посреди коридора! — Мазин, блядь, какого хуя ты здесь-то делаешь? — спрашивает этот со всех сторон образованный и воспитанный человек. Я не вижу его лица, но чувствую всем телом. Сейчас не удержусь и поцелую. — А вы? — я, видимо, ещё не вышел из образа дятла-отличника. — Оля позвонила, сказала, что племянник мой потерянный нашёлся. Ты вообще в курсе, что тебя уже по моргам ищут? Сбежал без одежды, телефона… Я уже думал, тебя от лавочки в парке отколупывать придется, — отстраняет меня от себя, хорошенько встряхивает и снова прижимает к себе. Боже, это того стоило, я, блядь, готов каждые выходные теперь пускаться в удивительные приключения ебанатки по суровой России, если в конце меня будут так обнимать. — Если потерянный племянник поцелует любимого дядю взасос — это будет слишком странно? Игорь оглядывается по сторонам. В другой стороне коридора толпится какой-то народ, но им до нас, кажется, дела нет. Я уже закрываю глаза и выпячиваю губы, но вместо этого чувствую прикосновение ко лбу: типа, ты, случаем, не заболел, Мазин? Открываю глаза и встречаюсь с обеспокоенным взглядом Игоря Александровича. — Как ты, Даня? За что побили? Я отмахиваюсь, дескать, хуйня-война, главное манёвры, и улыбаюсь во всю широту лица. Меня малость шкивает, фиг знает отчего, но я всё-таки не хочу, чтобы он сильно обо мне беспокоился. Я, кажется, и так доставил проблем. — Это я сам поскользнулся и на кулак упал. Честь свою девичью пытался отстоять… — задумываюсь на пару секунд. — Слушайте, вот честь и достоинство — это вроде одно и тоже, да? Но при этом «девичья честь» явно вступает в противоречие с «мужским достоинством». Вот дичь, да? Никогда об этом не думали? Игорь смотрит на меня с таким выражением, что мне снова хочется его поцеловать. Прям неудержимо. А-а-а-а! Да что ж такое! Мы стоим на расстоянии меньше полуметра, я запихиваю руки в карманы кофты и смущенно отворачиваюсь — еще не хватало, испортить ему жизнь и в этом универе. — Пошли, — он подталкивает меня, дружески приобнимая за плечи. Честно — мне и этого достаточно. Я, вообще, неприхотливый, если меня любить. — Я такси вызвал. Кстати, кофта — огонь. — Можно я останусь у вас на ночь? — я, конечно, собирался остаться с самого начала, но теперь мне кажется, что он скажет: «нет, Даня, твои родители волнуются, и как ты себе это представляешь, вообще? Как мы это объясним? Я ведь взрослый и благоразумный препод, бла-бла-бла…» Но он говорит: — Конечно, Мазин. Не вопрос. Я соскучился. Я улыбаюсь. — А почему по фамилии? — А почему «на вы»? Я думал, это какая-то игра опять. — Да не, просто мне так нравится, Игорь Александрович. Игорь. Александрович. У вас такое богичное имя. Игорь... Александрович. — Это у тебя, Даниил, ангельское. — Но не фамилия. Фамилия — тихий ужас. Игорь не спрашивает о Тимуре. Пока мы едем в такси, с кем-то переписывается, но я не спрашиваю, с кем. Мне хочется думать, что среди обеспокоенных моей пропажей есть и Тимур, но из вредности или из страха, что это не так, я продолжаю молчать, как партизан. Да и вся ситуация такая глупая, что ничего рассказывать я даже не собираюсь. Только прошу телефон, чтобы позвонить маме. А она, оказывается, ни сном, ни духом — наорала, что я опять шляюсь непонятно где, и велела идти домой без всяких ночёвок у друзей посреди рабочей недели, но с горем пополам я всё-таки убеждаю её наказать меня, когда вернусь, а пока не беспокоиться: я жив-здоров и не колюсь. Отключаюсь и рефлексирую: если не считать, что мне придется учиться с мерзкими гиенами всю оставшуюся часть года, я, похоже, отделался малой кровью. Даже обидно — я-то думал, что случилась трагедия мирового масштаба, но оказалось, всем на меня насрать. Впасть в уныние мне не даёт Игорь, забирает телефон, пожимает на сидении мою руку, потом смотрит на водителя, вздыхает и привлекает меня к себе, греет мои заледеневшие руки в своих. — Удивляюсь, что ты ещё дышишь, Мазин, — тихо говорит Игорь. — Ты, как сосулька. На водилу я смотреть не хочу, и так знаю, что увижу во взгляде, отраженном в зеркале заднего вида. В лучшем случае любопытство, в худшем — пренебрежение. Ну и похуй на него, может, мы это… очень близкие родственники. — Эй-эй, полегче, — отвечаю я так же тихо, — а то щас растаю, как снегурка, заебёшься лужицу тряпкой собирать. Мне и правда не по себе от такого обилия незаслуженных нежностей — я стесняюсь. Игорь смеётся, поглаживает меня по бедру и наблюдает за реакцией. Вот почему, когда я что-то такое делаю — это пиздец и палево, а когда они — типа, никто ничего не заметил? Гады, одним словом. Игорь кидает взгляд в зеркало на таксиста, чтобы убедиться, что тот следит за дорогой, а не за нами, и знакомым, мать его, уверенным движением сжимает мои яйца, отчего у меня аж искры из глаз сыпятся — и, разумеется, всего только на несколько долбаных секунд. Я проглатываю стон, неосознанно двигаюсь вслед за его рукой, чтобы продлить мгновение, прихожу в себя и скукоживаюсь. Вот же сука! Профессор, блядь, светило исторической науки. Ни стыда, ни совести. — Рефлексы в порядке, — ржёт он и отодвигается. Снова утыкается в телефон, свободной рукой рассеянно поглаживая мою ладонь, лежащую между нами на сидении, а я прислоняюсь к нему плечом и закрываю глаза. Что-то я устал. Чувствую, что всё ещё мёрзну, но от его руки по мне начинает распространяться тепло. Я и правда, блин, таю. Таю и растекаюсь прохладной водичкой, как тот самый снежок.