Очень долгая зима

Тимур доставляет меня в таком невменяемом состоянии, что мама вместо того, чтобы меня убить, приходит в ужас и начинает суетиться: укладывает в постель, пичкает таблетками, вызывает на дом врача. Смотрит на Лёшу, как на врага народа, но предлагает чаю. Она вообще у меня неплохая, просто… ну, сложно ей. Особенно видеть, как я, пьяный от восторга и зашкаливающей температуры, нежно воркую с парнем, которого она считает отморозком. Её можно понять, я тоже ошибался на его счёт. Лёша терпит нас обоих, крепко сжав зубы, и уже собирается ретироваться, когда маман вдруг заявляется в мою комнату с подносом, закрывает дверь ногой и с грохотом ставит его на стол. По комнате ещё какое-то время разносится дребезжание чайных ложек. — Я сегодня познакомилась с твоей мамой, Алексей, — говорит она, а упомянутый Алексей бледнеет так, что я начинаю подозревать у него малокровие. — Нас снова вызывали в школу — нас и маму мальчика, которого вы избили. Во второй раз. ВО ВТОРОЙ РАЗ, Данил. Вы, что его преследуете? Травите? Как там это у вас называется? Я задыхаюсь от возмущения, а Тимур смотрит в пол, потирает кулаки, свешивающиеся вниз с коленей — ещё бы на корты присел, придурок. Как тут не ошибиться, когда он выглядит как пацан с района? Так как говорить он ничего не собирается, оправдываться приходится мне. А я ведь больной, у меня высокая температура и горло болит. — Фигасе поворот, — каркаю я сипло. — Вообще-то, это он нас преследует. Серьезно, мам, он нас обозвал, а за базар надо отвечать. — Говоришь, как уголовник, — фыркает она, и косится на Тимура. — Вдвоем на одного? Как вы вообще… — Да в смысле вдвоем?! Я ему врезал, он мне тоже, — я демонстрирую следы побоев на лице, которые она будто не замечает. Хоть бы пожалела, что ли. — Всё честно! — Я слышала другое, Даня. Тимур поднимает свой фирменный тяжелый взгляд, беззвучно двигает челюстью, проверяя, как она работает, и рожает: — Ну вмазал один раз, когда Даня убежал. Крыса он, таких только так. Мама стоит с перекошенным лицом, а я охуеваю от Лёшиной деликатности. Ну вот умеет чувак себя подать — так что потом спиной повернуться к нему страшно. — Как бы там ни было, это выглядит как самая настоящая травля, — справляется с собой мама. — Да кто кого травит? — возмущаюсь я, но меня игнорируют. — Это он нас травит! Фигню всякую на партах пишет! Мы защищались! — Ты себя слышишь вообще? — мама поворачивается ко мне и сверлит взглядом. — Всего ничего прошло с прошлой драки, а вы снова. О чем вы думаете? Выпускной класс, вам экзамены сдавать в этом году! Я не пойму, Даня, ты в армию захотел? Тебя же такого там… — голос вдруг прерывается, она взмахивает рукой перед лицом и, подавляя рыдание, произносит не то, что собиралась, — бить будут! И ты, Алексей, у тебя такая интеллигентная мама, тебе её не жалко? Не стыдно перед ней? А мне стыдно! Перед учителями, перед мальчиком этим, мамой его… Насилу уговорили дело полюбовно решить! Шахтина хотела заявление писать, требовала вашего исключения. Мы с твоей мамой, Алексей, пол-школы отремонтровать обязались, лишь бы вам, олухам, разрешили доучиться! А мы не миллионеры! Деньги на институт откладывали! И куда ты теперь? На завод? В армию? В подворотню? В тюрьму? Ох, дурак… Ну за что мне такое? Мама ходит по комнате, разоряется и чуть не плачет. Против её слёз мы оба капитулируем, молчим в тряпочку, повесив бедовые головы. Моя такая тяжёлая, что, кажется, сейчас отвалится. Я серьезно подумываю о том, чтобы разыграть обморок или лихорадку с бредом, лишь бы всё это прекратилось. Мама останавливается, смотрит на меня, поджав обиженно губы. — И, боже мой, Даня, травля! Ты же добрый мальчик, как ты можешь? Всё это ваш… — она снова делает пространный жест перед лицом, будто помогая себе, кидает взгляд на Тимура и выплёвывает: — гомосексуализм! Тимур ещё ниже опускает голову, желая, видимо, провалиться сквозь землю, а у меня плывёт перед глазами, из-за жара я вообще херово соображаю, а тут еще она переворачивает всё с ног на голову. — Да причём тут это, блядь?! — ору я вне себя, срывая к хуям связки. — Почему тебя так ебёт, с кем я трахаюсь? Какая тут связь вообще?! — Да при том! — она смотрит на меня испуганно, заламывая руки, будто ждет, что я наброшусь на нее. — Всё от распущенности вашей, Даня! Одно влечёт другое! Господи, да что же с тобой стало? Ты же совсем другим был раньше. Ты как… наркоман из-за этого! И, сука, только тупой и слепой не поймет, кого она в этом винит. У меня губы трясутся от обиды, горло саднит от крика, и подкатывают слёзы. Какого хуя к нему-то прикопалась? Мне хочется биться головой об стену от бессилия. Только не слушай её, блядь, эти грёбаные обвинения, как тля, запустишь в мозг — и они сожрут тебя изнутри, так что сам не заметишь. И звучит-то всё как правда, но нет! Нет, блядь, нихуя подобного! Тимур сидит на краю кровати, вполоборота ко мне, лицо непроницаемое, — тупо терпит. При всей его невъебенной самоуверенности, взрослые оказывают на него парализующее действие, и я его понимаю: они как долбаная стена, которую ты не можешь разрушить ни кулаком, ни криком, ни разумными доводами. Они всегда правы, а ты — чмо, тупой ублюдок, который не понимает, что для него хорошо. Противостоять этому невозможно, только и остаётся, что глупо, по-детски, не повиноваться и выёбываться. Злобно зырю на маму и обхватываю спину сидящего на кровати Тимура — знаю, если он сейчас уйдёт — всему пизда, а на её мнение по этому поводу мне насрать! Пусть катится со своими свечками и психологами! Лёша от моего прикосновения дёргается, кидает на меня диковатый взгляд, и я в ужасе замираю, предчувствуя, что он сейчас заорёт, чтобы я убрал от него свои грёбаные лапы, что он не такой, и ещё какую-нибудь хуйню в этом роде — тупо сработают защитные механизмы, но он криво усмехается и сдаётся. Устало трёт лицо обеими руками, а я чувствую ненормальное напряжение его спины. Хуй знает, что он там чувствует сейчас — ничего приятного, наверное, но я выдыхаю с облегчением. Сдохну, сука, но не отпущу. — И что ты ей сказала? — спрашиваю я мать, которая застыла изваянием посреди комнаты и смотрит на нас со странным выражением на лице. — Ничего я никому не сказала, — она вздыхает и отворачивается, идет к двери. — Попросила перевести тебя в другой класс, раз в этом вы не можете ужиться. Ваш психолог всё ещё уверяет, что дело в девочке, которую вы не поделили, но… — мама оборачивается, смотрит на нас и качает головой. — Чему их там вообще учат в этих университетах? — Извините, — вдруг говорит Тимур и замолкает. Мама кидает на него долгий взгляд. — Не задерживайся, Алексей. Дане отдыхать надо, скоро врач придет. И отец… ему хоть не показывайтесь, — и уходит, закрыв за собой дверь. Какое-то время мы сидим в тишине. Я лежу щекой на Лёшином бедре, по-прежнему, обвив его руками, он рассеянно треплет мою чёлку. На столе остывает чай с малиновым вареньем. — Какой-то ёбаный ад, — нарушает молчание Тимур. — Ага. — Теперь жалею, что не убил сучёныша. Вот же гнида, сука… — выглядит Тимур при этом, пиздец, серьёзно. Мне аж страшно, что он и правда убьёт его нахуй. И голуби полетят над нашей зоной… — Зачем ты вообще его бил? — Да выбесил. Стоит лыбится, сука, типа, смотрите, какой я крутой, самого мелкого в классе победил, на чистую воду вывел. Ну я и въебал, — Тимур кусает губы, и я понимаю, что, возможно, мамина версия событий — только вершина ожидающего нас в школе пиздеца. — Нихуя я не самый мелкий, есть и помельче, если чо… А остальные чего? — Хуй знает. Прихуели. Я свалил, а в курилке на меня твоя подруга наехала, говорит, всё просекла про нас, иди ищи Даню, долбоёб, — вот ты реально фигово на людей влияешь. Вещи твои притащила из класса, мы думали, свалим потихой, типа, и не было ничего, но этот пиздёныш дегенеративный родаков, сука, втянул. Нажаловался, крыса. Тимур трёт лицо и отворачивается, а я ковыряю пальцем его штанину перед моим лицом. — Думаешь, в классе догадались, что ты… ну, того? — Пидор? — с каким-то даже наслаждением переспрашивает Лёша и усмехается. — Скоро узнаем. — Отмажешься, — убежденно говорю я, подкладывая под щеку ладонь. — Ты же крутой, никто не поверит, что ты гей. Даже если поверят, что что-то такое между нами было, ты ж не я, тебе простят. Типа, мало ли как натуралы развлекаются. Один раз не пидорас, с кем не бывает. Ты такой классный, что эта хуйня просто в их картину мира не уложится. Не раз такое видел, серьёзно. Это как про собственную маму узнать, что она сексом занимается. Не поверю, даже если все факты на лицо! Тимур смеётся, переворачивает меня к себе лицом и наклоняется, чтобы поцеловать. От этого пионерского чмока меня аж подкидывает. До сих пор не могу поверить, что он здесь, в моей комнате, да ещё и после всей той херни, что наговорила мама. — Я пойду. Телефон заряди, он в сумке. — Игорю рассказывать будем? — мне не хочется его отпускать, но я всё же перебираюсь обратно на подушку. Тимур встает, пожимает плечами. — Ну, так вроде нечего пока. Но ты напиши ему — я кидал смс, что ты заболел — он волнуется. Бля… Как хорошо, что хотя бы его тут нет. Ещё не хватало, чтобы его зацепило, — поворачивается, ловит мой многозначительный взгляд и говорит: — Заткнись. — Я ничего не говорил. — Мысли громкие. Не собирался я вас шантажировать, понятно? Оно само так вышло. Просто любопытно стало. — Ну так я ж ничего и не говорю, но… иногда история развивается бумерангом, факт. — Заряди телефон, дебил. Под моё гнусное хихиканье, Тимур уходит, а я забираюсь под одеяло, поджимаю под себя ноги, закрываю свои мягонькие и горячие, как варёные яйца, глаза. В пьяной кружащейся темноте строю коварные планы не выздоравливать, как минимум, до выпускного, и обязательно заразить Тимура. А ещё лучше: умереть — пусть им всем, уродам, станет стыдно. Вот нахера вернулся, спрашивается? Надо было сбегать с концами. Дебил.