Очень долгая зима

С трепетом в сердце я переступаю порог любимой школы. Пока я валялся дома с гриппом, успел себя успокоить, что ничего особенно страшного меня тут не ждет — раз уж Тимур на моей стороне, н-но… стоило мне шагнуть на крыльцо, как все доводы, казавшиеся такими разумными, рассеялись как дым. Хуй знает, почему, но мне, пиздец, очково. Чувствую себя так, будто у меня на лбу выгравирована та дебильная надпись, а все вокруг ржут и тычут пальцем. Самое херовое в такой ситуации — совершенно невозможно понять, это так и есть, или я сам себя накручиваю. Ну то есть хихикающие могут же хихикать и по другой причине? Я подтягиваю рюкзак и поднимаюсь по лестнице. Молю бога, чтобы учителя не прислушались к идиотской идее моей матери перевести меня в другой класс — быть новеньким всегда адский ад, а быть переведенным посреди года из-за непонятной хуйни — это уже за гранью добра и зла. Ещё один пример благих намерений родителей, которыми они устилают своим чадам дорогу в Ад. При самом расхреновом раскладе те, с кем я проучился полтора года, во стократ лучше, чем те, для кого я никто и хуй в пальто. Привычка, она, знаете, эффективнее моральных устоев — незнакомого задрочить куда легче. Так что первым делом я заруливаю в учительскую: чтобы узнать, где я вообще учусь. Похуй, успокаиваю я себя, если будет совсем хреново, просто перестану ходить, школа не конец жизни, — а у самого сердце заходится так, что заглушает все остальные звуки. Ну серьёзно, чего я такой нервный? В учительской меня разносят все кому не лень, каждый входящий и проходящий в курсе моей истории — я почти звезда. Слава яйцам, что мой любимый учитель (нет, не этот прапор в отставке, смеющийся, как жаба из мультика про Дюймовочку) тут не присутствует, иначе мне бы и правда стало стыдно. Над моей головой сгущаются тучи, из которых гремит гром: «ЕГЭ! ЕГЭ! ЕГЭ! АРМИЯ!» У меня такое чувство, что они никаких других слов не знают. В итоге я остаюсь в том же классе, клянусь сердцем матери, что возьмусь за ум, буду держать гормоны в узде, отрину все сомнительные знакомства, буду посещать психологиню после уроков (да почему я-то?! Это Шахте надо чердак проветрить!), найму репетитора, чтобы нагнать упущенное из-за болезни и дурости, и стану даже не святым, а Пресвятым Архангелом Даниилом, Дланью Разящей и Пороки Искореняющей. Сваливаю так и не дождавшись аплодисментов. Прополоскав лицо в туалете, набираюсь решимости, заявляюсь в класс и… ничего не происходит. Всем на меня насрать с высокой колокольни, только Анжелка радостно повизгивает и лезет обниматься. Ловлю пару взглядов, но они скорее заспанные и какие-то мутные, чем заинтересованные. Может, еще не проснулись? От Тимура же хуй дождешься чего-то кроме «норм», да и Анжелка в переписке не сообщила ничего конкретного, так что я совсем не в курсе текущих настроений. Перед звонком появляется Тимур, здоровается, смотрит на меня, говорит «привет» и садится за свою парту. Ну пиздец — я попал в параллельную реальность. Что за хуйня здесь происходит? «Где Шахта?» — пишу я в тетради и подвигаю Анжелке. «Ты не знаешь? — строчит она, — говорят, в больнице». «Хуясе, — охуевший смайлик. — Из-за того что ли? Я ж несильно его». «Не льсти себе, ты его вообще никак. Это Тимур», — и куча сердечек, хотя уместнее были бы черепа. Я какое-то время соображаю. Блядь, а говорил, один раз вмазал. Что-то какая-то хуйня. Анжелка подвигает к себе тетрадь и продолжает писать. «Короче, на следующий день вы оба не пришли, Шахта ходил такой довольный, типа, а я чо говорил. Вслух гнать на Тимура боялся, но после того, как он ему вмазал из-за тебя, и не надо было. Обсуждали все кому не лень. На следующий день появился Тимур, и сразу такой — хрясь! — ручищи на парту, говорит: пойдем выйдем, падла. Они вышли, и с тех пор Шахту никто не видел. Я хотела у тебя спросить, чо произошло». Ну, заебись, вообще. Перечитываю дважды, прежде чем ответить. «Наши мамки школу белят и квартиру Шахты уже ремонтируют, чтобы на нас заяву не накатали, — пишу я. — Если бы он попал в больницу, Тимура бы уже повязали». «Ничего себе… Что же тогда?» — Анжелка задумчиво стучит ручкой по листку, но от тягостных раздумий ее отвлекает вызов к доске, настолько для нее неожиданный, что она матерится вполголоса, вызывая переливы хохота близ сидящих. А я вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением из-за того, что Тимур каким-то чудом всё разрулил, напрягаюсь ещё больше. Не, ну серьезно, не убил же он его? Какая нахуй больница? Да? Ведь да? Ну правда же? Тогда какого хуя он мне ничего не сказал? Мы же переписывались всё это время. Он вдруг стал таким милым — почти как с Игорем. А что если пока он писал: «люблю, целую, смайлик, смайлик, сердечко» — в другой руке сжимал лопату? Буравлю взглядом его спину — охрененную спину, по которой я охуеть как соскучился, — и представляю, как он закапывает в лесу еблана Шахту. Ха, мать вашу, ха. Чёрт бы побрал этих интровертов. Что бы там ни сделал Тимур, это возымело действие: никто ни ко мне, ни к нему не рыпается. Ловлю на себе и Анжелке неприятные мрачные взгляды, которые, фиг знает, что могут значить, Тимур общается со всеми в своей обычной лениво-невъебенной манере. Атмосфера ядерного сдерживания мне нихуя не нравится, но я в душе не ебу, что с этим еще можно сделать, кроме как продолжать нагнетать и надеяться, что оно не рванет само по себе. Подойти к Тимуру не решаюсь, потому что боюсь сделать еще хуже, но перед большой переменой всё-таки не выдерживаю и отбиваю смс: «Покурим?» Вместо того, чтобы ответить сообщением, он без палева поворачивается ко мне и кивает. Анжелка пихает локтем и улыбается, а я меня подкидывает на стуле от неожиданности. Я утыкаюсь в тетрадь, старательно записываю домашнее задание и пытаюсь привести мозги в порядок. Что за хуйня происходит? Или ничего не происходит, и это у меня одного тут едет крыша от паранойи? Может, пока я болел, в России отменили гомофобию? Он обкурился? Я обкурился? Все вокруг обкурились? Вот мне точно не помешало бы. После урока мы выходим из класса вместе, никак друг друга не касаясь, даже не разговаривая. Я только пялюсь на Тимура искоса, будто никогда в жизни не видел, и безуспешно пытаюсь прочитать по его лицу, почему мы теперь приятели. У меня в башке происходит какое-то раздвоение на Лёшу, моего парня, рванувшего за мной в город, и Тимура, гопноклассника, которому ничего не стоит отправить человека в больницу. Так что я охреневаю от того, что этот второй Тимур, вдруг решил со мной покурить. — Чо пялишься? — Соскучился, — машинально отвечаю я и пугаюсь, не сказал ли я слишком громко. Но Тимур самодовольно ухмыляется. — Я тоже. — Охуеть. — От чего? — От тебя. Тимур лыбится. Мы выходим на улицу, топаем к курилке, где полно народу, останавливаемся поодаль, будто нам надо о чем-то перетереть. Я пялюсь через его плечо на толпу, на Гошу и Антошу из 11 «Д», вспоминаю, как прятался на толчке, рискуя быть в нем утопленным, если пискну слишком громко. Серьёзно, меня так трясет, что сигарета пляшет в пальцах. Это же Лёша, бля, Лёша меня любит, он меня не подставит, да? Раньше — запросто, но не сейчас же. Затягиваюсь сразу на полсигареты. Что за ебанутые мысли роятся в моей голове. — Может пятку выкурим? — Дебил? Возле школы? После всего? Я кусаю губы, чешу лоб под шапкой рукой с зажатой в ней сигаретой, рискуя подпалить чёлку. Тимур подвигается и закрывает собой толпу в курилке. — Ты чего, Даня? — На измену присел, — говорю я, нервно усмехаясь. — Хули ты так палишься? Покурить со мной даже вышел. — Так ты же сам предложил, — Тимур невозмутимо затягивается, а мне хочется ему въебать. Желательно с ноги, нет, даже с вертухи. Какой он у нас сегодня умный, блядь. Тимур выдерживает паузу и продолжает:  — Почему бы мне с тобой не покурить? Я же тебя не трахаю тут, — отводит, сука, взгляд. — Хотя мог бы. Точнее, хотел бы. Я плюю под ноги, растираю ботинком. Окей, поговорили. Теперь я не могу думать ни о чем другом, кроме как о том, что он хотел бы тут со мной сделать. Даже жарко становится, я облизываю губы, поднимаю на него взгляд, а этот урод с меня ржёт. — Сука, — говорю я, чувствуя, как заливает щёки. — Вот хули ты?.. — Да мы просто курим, расслабься, — Тимур смеётся, но по его взгляду я понимаю, что он нифига не шутил. В джинсах становится, пиздец, тесно, одергиваю куртку и сую одну руку в карман. — Месть за мой долбоебизм, да? — смотрю на него и затягиваюсь, мысленно расстёгивая его ширинку. Так бы и рухнул сейчас на колени. — Да просто заебался прятаться, — он окидывает взглядом кирпичную стену за моей спиной, снова глядит на меня. — Устал от всей этой херни. Пусть думают, чо хотят. У меня отвисает челюсть. Я ее подбираю и подкуриваю от бычка следующую сигарету. — Типа каминг-аут? Вот так просто? Тимур опускает голову, усмехается. — Нихуя не просто. Ходить за ручку на свидания мы всё равно не сможем. Просто подумал, — пожимает плечами, — почему бы мне с тобой не покурить? Может, из-за отсутствия тайны все наконец расслабятся. Кстати, о тайне, я собираюсь спросить о Шахте, но к нам подходит Тоха из 11 «Д», хлопает по плечу Тимура, смеряет меня взглядом, потом протягивает и пожимает мне руку. Кажется, он вообще не в курсах, кто я такой. Подтягивается Гоша, еще какая-то гопота, по-пацански здороваемся, и они сваливают. Звенит звонок. — А чего с Шахтой-то случилось? — спрашиваю я уже на ходу. — Что ты с ним сделал? Лицо Тимура мгновенно каменеет. — Ничего. — Анжелка сказала, что он не появлялся с тех пор, как вы вышли поговорить, — продолжаю давить я. Тимур молчит, а во мне снова начинает шевелиться страх. Жопой чую какую-то подставу. — О чём вы говорили? Ходят слухи, что он в больнице, но это же не так, да? Иначе нам была бы пизда. Лёша усмехается, в сочетании с застывшим лицом это выглядит жутковато. Останавливается посреди пустынного уже коридора, поворачивается ко мне и достает из кармана айфон. Да бля-я... Ненавижу уже это чудо техники. — Хуйня вышла, знаю, но мне ничего другого не пришло в голову, — говорит он, что-то открывает и разворачивает ко мне экраном. Айфон немного отсвечивает, но у меня на такую херню глаз намётан, так что я сразу понимаю, что там. — Прости, зай. — Круговорот говна в природе, — констатирую я, рассматривая испуганную физиономию Шахты, в которую тычется чей-то хуй. Все мы знаем чей. — А я всё удивлялся, откуда эти страшилки про то, как геи насилуют гетерастов. Ты совсем охуел, Тимурин? Ты в курсе, что это ёбаный стыд? Это же изнасилование, сука. — Да не ори ты. Нихуя я ему не сделал, только заставил попозировать, чтобы было, чем припугнуть, когда опять берега попутает. Сам же напросился, сука. Чо мне его убить надо было? — Нихуя ж ты ему, наверное, психику поломал, — как ни крути, а такого поворота я не ожидал, хотя учитывая обстоятельства нашей дружбы, подобный исход был очевиден. Неудивительно, что это первое, что пришло Тимуру в голову. — Будет дальше доёбываться, ещё сильнее сломаю, — говорит Лёша и забирает у меня айфон. — Не рассказывай Игорю, ладно? Я молчу и тупо на него пялюсь. Ну, пиздец. Мне как-то не по себе от всего этого. — А как я ему скажу, если он тебе этот способ сам и подсказал. Ебанутый, сука, мир, — заключаю я в каком-то оглушающем ахуе от происходящего. — Но ты хотя бы гей и сам повёлся, а это… это, блядь, какой-то ёбаный пиздец. Сам ему скажешь. — Даня, ну хули ты начинаешь? Я его не «опускал», не заставлял делать ничего сверх необходимого. Нужно было как-то решить проблему, чтобы он отъебался от нас раз и навсегда. — Да я понял, — кисло отвечаю я. В конце концов, чем это «решение» хуже любого другого? Если бы Тимур спросил, прежде чем делать, я бы, может, не стал его отговаривать, потому что Шахта, сука, и правда заебал. — Просто… я чот думал, что мы такие белые и пушистые, большая и светлая любовь против несправедливых нападок окружающих, а выходит, мы те ещё пидорасы. Ладно, хули теперь… — я топчусь на месте. — С волками жить по-волчьи выть, — отвечает Тимур и засовывает руки в карманы. — Не загоняйся, Даня, ты же ему ничего не сделал. Пидорас тут только я. Он улыбается, проходит мимо меня и задевает по пути плечом — специально, заставляя меня развернуться на девяносто градусов и почувствовать, блин, это прикосновение. Лёша скрывается в кабинете, а я смотрю ему вслед и думаю, что перевод в другой класс, возможно, был не такой уж плохой идеей. Хуй с ней с травлей, слетающий с катушек Тимур — вот что действительно страшно.