Очень долгая зима

Будьте осторожны в ваших желаниях, думаю я, видя обращённую ко мне улыбку Тимура. Она меня пугает до чёртиков, потому что стоит ему перехватить чей-либо недовольный или пренебрежительный взгляд, она превращается в оскал. Это какой-то пиздец — с такой рожей идут убивать. У меня поджилки трясутся и ноги подкашиваются, но если я всё-таки упаду, то на колени и для того, чтобы зубами расстегнуть молнию на его брюках. Соображаю, что моя рожа сейчас не менее красноречива, скромно потупляю взгляд и иду на место. После убедительной головомойки от Игоря («Учись, Мазин, учись и слушай, блядь, маму, сука. Типа, съебался и решил все проблемы? И чо, вечно будешь бегать? Собери жопу в кучу и делай, что говорят, и хватит тут ныть, что за тебя всё решают. Хули ты хочешь, если сам нихуя не делаешь?»), который мне так и не простил позорного бегства из его квартиры, я изо всех сил пытаюсь учиться, но миссия кажется невыполнимой из-за Тимура и нездоровой атмосферы нашего класса, который никак не может переварить его странное расположение к моей гейской персоне. Вместе покурить, поздороваться — хуй бы с ним, но улыбки и взгляды, болтовня между уроков так похожи на заигрывание, что охуеваю даже я, а остальные, кажется, вообще рады бы свалить из кабинета и оставить нас одних. Радуется только Анжелка, которая после того, как вскрылись ее тайные предпочтения, совсем перестала кого-либо стесняться. Пока я выкладываю тетрадки, Тимур садится на край моей парты лицом к двери, берёт ручку, задумчиво её крутит и смотрит на входящих в кабинет. Его взгляд, как валун в бурном течении реки — другие взгляды об него разбиваются и разлетаются в разные стороны. — Нахуя ты их провоцируешь? — спрашиваю я, благоразумный ботан Даня Мазин. — Я их не провоцирую, с чего ты взял, — отвечает он рассеянно и кусает колпачок моей ручки. Даже не кусает, а покусывает, крутит во рту, как чупа-чупс. Благоразумный ботан Даня Мазин засматривается на его рот: губы, слюни, мелькнувший кончик языка — и почти теряет благоразумие. К счастью, Тимур видит кого-то, кто ему нужен, сползает с парты и направляется к двери. К моему ужасу, это Шахта. Видать, родаки его-таки турнули в школу, несмотря на психологическую травму. Выпускной класс хули, у всех травмы. — Бля. — Да-а, вам бы уединиться, ребятки, — хихикает Анжелка, наблюдавшая всё в первом ряду. — Я не про то, — и показываю на побледневшего Шахту, который увидев Тимура, пытается сбежать, но тот его настигает и хватает за рюкзак. — Не боись, чо такой нервный, — говорит Тимур миролюбивым тоном. — Я хотел спросить, что за дела у наших родаков? С хуяли моя мать собирается что-то там оплачивать? Ты чего не объяснил, как дело было? И его мать, — не оборачиваясь, указывает на меня, — очень расстроилась. Мы же всё решили, нет? Объясни своим. У нас лишнего бабла не завалялось, если твоя мать возьмет деньги, я сочту это твоим долгом, понял? Бля-я-я… ну что за нахуй? Гоп-стоп посреди бела дня? Мне хочется провалиться сквозь землю. И жалко, блядь, Шахту, вот нахуя? Нахуя так давить? Я понимаю, что Тимура закусило бабло, которым пришлось откупаться нашим родителям, но мы же сами виноваты, так хули теперь? Шахта бросает на меня ненавидящий взгляд и боится — или стыдится — посмотреть на Тимура. Сука, как я его понимаю. — Да, блин, как я ей это объясню? — визгливо кричит Шахта, тыкает пальцем в свое лицо, еще разукрашенное кровоподтёками. — Я ей ничего не говорил! Она сама всё выпытала! Я не хотел ей ничего рассказывать, Тимур, ты просто понятия не имеешь, какая она. — Как-как? Как обычно: на лестнице оступился. Дважды. Чо как маленький, Шахт? Тимур, сука, непробиваемый, ни грамма сочувствия. Мне чертовски больно на это смотреть, потому что на месте Шахты мог бы быть я или, хуже того, — Игорь, не реши Тимур поиграть с нами в другие игры. В его «я и не собирался, вы сами всё придумали» мне нихуя не верится. — Ну, сам посуди, ты же виноват? Виноват. Так какого хуя моя мать должна платить за твои косяки? — продолжает свою гопническую демагогию Тимур. Мне хочется вмешаться, но хуй знает к чему это приведет. Так что я строчу смс: «Отвали от Шахты, Тимур. Он щас расплачется». Лёша читает, молчит, даже не смотрит в мою сторону, чему я охуеть как рад, и говорит: — Ладно. Ты меня понял, моя мать не будет платить. Катайте заяву, если горит, мне похуй. И отваливает. Его слова я какого-то хуя принимаю на свой счёт, и мне хочется пробить головой стол. Чёрт, чёрт, чёрт! Я долблюсь лбом о парту, а Тимур молча садится на свое место. Я нихуя, нихуяшечки не понимаю, как надо себя с ним вести и что нам со всем этим делать. Тимур привык действовать силой, хули я к нему прикопался? Я же сам, сука, всё это заварил. Публичности мне, бля, хотелось, поцелуев прилюдных, скрываться, мне, блядь, надоело, — получи и распишись, дебил. Сейчас что не сделаешь — всё спектакль и показуха для десятков зрителей. А у Тимура, может, рили денег в семье нет, а я тут такой в белом пальто нарисовался, защитник сирых и убогих. Дебил. — Ну чего ты, — Анжелка тянет меня за рукав свитера, останавливая мою самоэкзекуцию. Я поворачиваю к ней несчастное лицо. — Что ты ему такое написал? Подвигаю к ней телефон, и в этот момент он пиликает новым сообщением. Анжелка кидает на него взгляд и двигает обратно. «Свалим на праздники к Игорю?» и радостный смайлик. Боже, какой же я долбоёб... А Тимур — психопат, нет у него ни проблем в семье, ни совести. Развёл меня как лоха. — Будь ты парнем, я бы попросил меня ударить, чтобы мозги на место встали, — говорю я, поправляя растрепавшуюся чёлку. — Это какая-то клиника. Как же бесит, сука. — Да ладно, — отмахивается Анжелка, — обычная влюблённость. Если всех за это бить, полшколы с синяками будет ходить. К тому же Шахте вон, не помогает. — Тебе его не жалко? — Жалко, но ты же его только что спас, хотя, вообще, он мерзкий и сам виноват. Это ты, Данька, слишком добрый. — Я не добрый, я против насилия. Пи-и-ис энд лав, подруга, — растопыриваю пальцы буквой V. — В пизду войну и геноцид. — О, слушай, — Анжелка принимает чрезвычайно серьёзный вид. — Приходи ко мне после психолога, у меня есть для тебя подарок на 23-е, — она о чём-то задумывается и вдруг закатывается от смеха. Смешливая она, пиздец, вечно с собственных шуток ржёт, даже с тех, которые ещё не рассказала. — Что-то подозрительно, — замечаю я, печатая Тимуру ответ. За всеми треволнениями я даже забыл, что сегодня сокращенный день. Боже, неужели эта ебучая зима подходит к концу? Ещё весну бы пережить. — Ну да, дурацкий подарок, но тебе понравится, — Анжелка продолжает хихикать и краснеть — точь-в-точь троллфейс со смущенной ухмылочкой, типа, сделал гадость и ждёт, когда похвалят. — А кто такой Игорь? — А… — я замираю с открытым ртом, пытаясь сообразить подходящую отмазку. Она застала меня врасплох. — Это… ну… друг. Наш. Общий, — и расплываюсь счастливой улыбкой. Анжелка смотрит на меня с недоверием, я наклоняюсь к самому её уху и шепчу: — Игорь Александрович. Теперь с открытым ртом сидит она, глаза по пять копеек, но уже начинают поблескивать, а губы растягиваются в ухмылке. Я посмеиваюсь довольный собой, да, именно на такой эффект я и рассчитывал. Она, конечно, помнит эту темную историю прошлого полугодия. Давно хотел похвастаться, и как столько вытерпел, ума не приложу. — Офигеть, — говорит Анжелка, что-то сопоставляет в голове и шепотом повторяет: — офигеть. Блин, так и знала, что он гей! Он же такой лапа! Счастья у человека полные штаны — приятно, когда за тебя кто-то так искренне радуется. А я тем временем ловлю на себе взгляд Шахты — о да, моя жизнь полна контрастов. Надо посоветовать Владиславовне обратить на него свое терапевтическое внимание. До сих пор не пойму, почему она взялась именно за меня, из нас троих — я самый здоровый. Так как психологиня самоустраняется в виду корпоратива в честь скорого праздника, я, как и обещал, заруливаю к Анжелке. Несмотря на ранний послеобеденный час она открывает с бокалом вина в руке, вся такая нарядная, и я понимаю, что она настроена серьезно. Из-за дружбы со мной она потеряла последнюю школьную подругу, которая, кстати, на все сто уверилась в верности законов против тлетворного влияния геев, так что я чувствую ответственность за её моральное падение и не могу бросить в трудную минуту наедине с бутылкой вина. — Родители свинтили на дачу, — радостно сообщает Анжелка, предлагая мне бокал. — Располагайся, где хочешь! — О, мои бы куда-нибудь свинтили, желательно навсегда. Я скидываю куртку, поправляю на себе свитер и принимаю бокал, разваливаясь на диване в зале. Из колонок гремит музыка. Я прям клёвый городской гей, посмотрите на меня. — Пойдём, покажу подарок, — Анжелка улыбается и тащит меня в свою комнату. На её кровати стоит праздничный пакет с маленьким бантиком на ручке. — С днём Защитника Отечества, пацифист и предатель. — Ох, божечки! Это мне? — удивляюсь я, сажусь на кровать и заглядываваю внутрь. — Да ты, бля, издеваешься. Анжелка складывает пальцы домиком. — Не нравится? — Ну, не то чтобы… но… блин… это что, чулки? Гетры? Гольфы? — Да ладно тебе, они же не капроновые, а шерстяные, с чего ты, вообще, решил, что они женские? Ты худой, клёво будет. — Тут девочка на упаковке. — Стереотипы! Даже если бы тут была юбка, чего такого? Шотландцы же носят. А женщины брюки носят, все такие сначала — а-а-а! позор! упадок нравов! — а потом, ничего, привыкли. Так что фигня это, Даня, если нравится, то почему не надеть? — Вообще-то это твой фетиш, а не мой, — я отхлебываю из бокала, а Анжелка смотрит на меня большими умоляющими глазами. — И ты, типа, мне предлагаешь это надеть прямо сейчас. — Ага, — кивает она. — Давай, не ломайся. — Если что, это ты меня напоила и совратила. Родители точно не вернутся? — Не, — отмахивается она. — Мне тут остаться или ты стесняешься? Я допиваю вино залпом и смотрю на свое отражение в зеркальной двери огромного шкафа-купе. — Тащи бутылку сюда, и чего поесть, если есть. Анжелка радостно убегает, а я распаковываю свой подарок: белые шерстяные чулки. Гетры — это вроде если без носков, а тут целиком. Стягиваю свитер, расстёгиваю ремень. Смотрю на себя в зеркало. Ну на подрочить-то классно, но как-то зашкварно это делать в квартире Анжелки. Она, конечно, отбитая, сама попросила, но хуй знает… Странно это. Но идея меня все-таки увлекает. Появляется Анжелка с бутылкой и тарелкой с какими-то модными санкционными сырами и колбасами. Прям высший класс, никаких оливье и пельменей. — Мне выйти? — она подает мне полный бокал. — Да не, оставайся, мне нравится, когда кто-нибудь смотрит, — говорю я и отхлёбываю вино. — Вкусное, кстати. — Родительское. Там ещё есть, — Анжелка распахивает форточку и выуживает заныканную за учебниками пачку сигарет. Уходит из комнаты и возвращается с чайной чашкой, наполовину заполненной водой. — У нас в доме никто не курит. — Так спалят же в два счета, — говорю я. — По запаху. — Уже сто раз палили. Я брошу, — говорит Анжелка, эффектно подкуривая сигарету от спички, и мотает рукой, чтобы погасить огонь. — После экзаменов. Из открытой двери доносится медляк Arctic Monkeys, вдохновляя меня на великие дела. Подхожу к курящей у окна Анжелке, затягиваюсь от её сигареты. Её манера курить отдалённо напоминает мне Игоря. Чтобы скрыть смущение, я начинаю выёбываться под музыку: поднимаю руки и делаю движение бёдрами, болтаю расстегнутым ремнем. Анжелка смеется. Вообще-то, Тимуру я наврал и с девчонками у меня никогда ничего не было, но я бы мог, я думаю. Чо такого? Поворачиваюсь к зеркалу. Правда, прёт меня скорее от самого себя — вот в чем подстава. Устраиваю приватный танец с собственным отражением в спадающих джинсах, возможно, позволяя себе лишнее, но я так устал за последнее время, что решаю расслабиться. Похуй — у нас вечеринка, тем более, что Анжелка с уверенностью заправского совратителя подливает мне вина, едва бокал успевает опустеть. Сексуально трусь и почти трахаю угол шкафа, снимаю и раскручиваю футболку, отправляя её хуй знает куда, стягиваю джинсы, затем поворачиваюсь и смотрю на эту белую хуйню, что мне предстоит примерить. «С 23 февраля, солдат», вспоминаю я обычное поздравление бати, и меня разбирает смех — ради этого можно и примерить. А потом сфотать и отослать в качестве подарка, чтобы он этими же чулками меня и задушил. Сажусь на кровать, натягиваю чулки и пялюсь на своё отражение. Анжелка топит окурок в чашке, отпивает из бокала и идет ко мне. Поправляет завернувшийся край, приглаживает резинку так сосредоточенно и серьезно, что я понимаю, что я её, походу, возбуждаю. Это странно, учитывая, что она меня совсем нет. Меня заводит только сам факт чужого внимания: я бы подрочил, пока она на меня смотрит. К счастью, мне хватает ума это не озвучить. Анжелка отворачивается к шкафу и долго там копается, выуживая ворох юбок, но половину тут же отбраковывает. — Они же не налезут. — Налезут. Ты худой, а у меня бедра широкие. Знал бы, как сложно нормальную юбку под мою фигуру найти. — Так то бёдра, а я про пояс, ну, талию. — Надо попробовать, — и кладёт мне на колени короткую клетчатую юбчонку, навевающую смутные ассоциации с школой для маленьких девочек. — Вот так и оставим, хорошо лежит. Как влитая. — Надевай, — командует Анжелка, расстегивает молнию и суёт юбку мне под ноги. Замок, как я и предсказывал, застегивается только наполовину, а из-под подола, стоит чуть повернуться торчат трусы. Упомянутые шотландцы, к слову сказать, белье под юбками не носят. Удобно, наверное — задирай и трахай. — Классно, — говорит Анжелка, отходя на шаг, чтобы полюбоваться. — Очарователен и косолап. — В этом и смысл, Даня. Мы же никого обманывать не собираемся. Сядь, как сидел, раздвинув ноги. Да, так. Вообще, веди себя как обычно. Держи, — она протягивает мне моё винище. Делаю, что требуют, и смотрю в зеркало. Там, в общем-то, обычный я — только в серой клетчатой юбке и шерстяных чулках чуть выше колена. Этот участок тела между краем юбки и началом чулок выглядит как приглашение стянуть, задрать, облапать — нехуёвая такая одежда у девочек. Ставлю бокал на пол, развожу ноги шире и упираю руку в колено: «Опа-опа… Слыш, чо? Охуел, мразь? А в щи?» Серьезно, не будь тут ухохатывающейся с меня Анжелки, я бы подрочил. А будь тут Тимур — упал в крепкие мужские объятия. Юбки придумали, чтобы было удобнее трахать, вот сто пудов — по крайней мере меня эта мысль не отпускает с тех пор, как я ее надел. — Я позвала Тимура, — вдруг говорит Анжелка. — А эти гетры я на самом деле себе купила, — и звонко хохочет. — Чего? — туплю я. — Тимур тоже придёт? — Да, дурак. Это типа и есть подарок, а не эта фигня. Свободная хата, потусите тут без меня. Про гетры, я уже потом придумала, просто поржать. — О! О-о-о-о! — до меня доходит смысл ее слов, я лезу к ней обниматься. — Можно тебя поцеловать? — А-а, слезь с меня, дебил! — Анжелка хохочет и брыкается. Я забираю у нее бокал и ставлю на пол. Меня удивляет, что она такая непривычно слабая, и я решаю пощекотать её ещё чуть-чуть, но она вдруг перестает сопротивляться и смотрит на меня. Эм-м, ну ок… Я наклоняюсь и из любопытства целую по-взрослому. Её губы накрашены чем-то липким и сладким, на языке вкус вина, сигарет, но слишком мягко, слишком много свободы, слишком… не знаю, слишком не так, как надо, стерильно прям. Анжелка первой прерывает поцелуй, отворачивая голову, смеётся и отталкивает меня, чтобы я позволил ей встать. Я слегка офигеваю от странности этого ни капли не возбуждающего поцелуя. Сижу на коленях на её кровати, вижу себя и её в зеркале и чувствую себя больным извращенцем. И кретином. — Короче, я у подруги буду, она во втором подъезде живет, если что звоните, — деловито распоряжается Анжела, избегая смотреть на меня, собирается в считанные минуты и направляется в коридор. — А если твои родители вернутся? — уже второй раз за день спрашиваю я, просто чтобы хоть что-то спросить, и иду за ней следом. — Не должны, — она пожимает плечами и поворачивается. — Придётся рискнуть. Давно хотела вам как-то помочь, вся эта фигня с Шахтой из-за меня началась, так что… вот так. — Улыбается, чмокает в щёку и вручает мне ключи. — Не переодевайся, ты классно выглядишь. Ему понравится. Когда Анжелка уходит, я возвращаюсь в комнату, долго пялюсь на себя в зеркало и всё-таки снимаю трусы. Поглаживаю член, забираюсь пальцем под левый чулок и развожу колени в стороны. Подглядываю сам за собой в зеркало, кусаю губы и краснею от возбуждения и стыда. Эта влекущая тень под юбкой охуительна. Одной рукой беру какой-то странный тянучий и вонючий сыр с тарелки, а другой глажу себя под юбкой. Тимур, сука, ты там где? Я весь горю. Облизываю пальцы.