Очень долгая зима

— Мазин, — говорит Игорь совсем близко, вырывая меня из сна. — Обещай мне кое-что… Обещаешь? Я открываю глаза, ещё не понимая, где нахожусь, и вижу лицо Игоря в нескольких сантиметров от своего. Он, вроде, сидит на полу, положив голову на ту же куртку, на которой лежу я, только у меня в руках ещё и футболка. От Игоря несёт водкой, глаза расфокусированы, лицо пьяное и печальное. — Мазин, ты проснулся? Домой надо ехать, мама твоя телефон обрывает. Мне перед ней стыдно, — говорит он так грустно, что мне хочется его пожалеть. Наличие у меня мамы у всех вызывает неконтролируемые угрызения совести. Особенно у тех, кто примерно её возраста. — Я тебе такси вызвал. Игорь садится прямо, трёт шею и оглядывается кругом, будто сам не помнит где он. Первый раз вижу его таким пьяным — по крайней мере сам будучи при этом трезвым. Его растерянная физиономия вызывает у меня волны умиления и нежности. — А что я должен обещать? — я тру глаза, пытаясь понять, он правда это сказал или мне приснилось. — Ну ты говорил… — А, — Игорь кивает. — Да. Лицо его мрачнеет. Он поворачивается ко мне. — Обещай, что будешь вести себя хорошо. Очень-очень осторожно, — выговаривает он вкрадчиво, чуть ли не по слогам, и я понимаю, что Игорь поговорил с Тимуром. — Вы оба. Не палитесь. Хуй знает, на кого можно такими темпами нарваться. — То есть не дрочить Тимуру в автобусе? — спрашиваю я, зевая, а Игорь издает протяжный стон. Встаёт на ноги и поворачивается ко мне. — Блядь, — говорит он с каким-то даже недоумением, мол: «надо же, действительно... мой косяк». — Вот какого хуя я такой долбоёб? Какой я, блядь, пример подаю? Серьёзно… Совратитель, сука, малолетних. Вот кому бы стоило по башке вломить. Эк его колбасит. Игорь садится рядом со мной, вытаскивает телефон из кармана и отдает мне. На экране высвечиваются пропущенные вызовы от мамы и смс от подъехавшего такси. Я трусь щекой о его плечо, он мне улыбается, берёт за подбородок и целует — по-пионерски, одними губами, без языка. — Вообще-то я думал, что всё закончится, когда я уеду, — говорит он. — Постепенно сойдёт на нет. Отношения в вашем возрасте не длятся долго, тем более втроём. «Втроём» — это вообще бред... Думал просто вам помочь и не вмешиваться, ну, пока вы сами не захотите. И приезжать не собирался. — Но? — спрашиваю я. Мне что-то нихуя не нравится направление нашего разговора. Так и до благородного «вам будет лучше без меня» не далеко. — Я прямо чувствую, тут есть какое-то «но», Игорь Александрович. — Не умничай, Мазин, — Игорь пьяно отмахивается, но меня уже не остановить. — «Но» вам слишком всё это нравится, — говорю я за него и встаю, натягивая куртку. От недосыпа я, пиздец, обидчивый. — Потому что вы, Игорь Александрович, тот ещё извращуга и педобир. Нехуй сейчас голову пеплом посыпать. Игорь морщится, и я понимаю, что немного переборщил. — Пошёл на хуй, Даня, ты понял, что я хотел сказать. Не берите с меня пример, — говорит он. — Будьте осторожнее. Не раздражайте людей зря. Я сажусь перед диваном на корточки, чтобы быть с ним вровень. — Чёрта с два, — говорю я с пафосом. — Пошли они в жопу, Игорь. Никто не запретит мне любить тех, кого я хочу, и так, как я хочу. Я не собираюсь палить тебя или Тимура, слишком боюсь теперь, но я так заебался подстраиваться под чужие ожидания. Тимуру комфортно в его образе гопника, ему нигде не жмёт, не давит, он такой и есть — ну и круто. Повезло родиться долбоёбом — не надо подстраиваться под толпу. Ты — типа умный, взрослый, по тебе не скажешь, что ты гей, если не обращать внимания на какие-то мелочи. Вам проще. А вот мне не повезло, от меня, наверное, за версту веет педиком, и ужасно заёбывает делать вид, что это не так, что я люблю баб, футбол и семки. Меня просто достала вся эта лицемерная хуйня — прятаться, скрываться всю жизнь. Я, может, наоборот хочу, чтобы на меня смотрели. Я же не показываю хуй маленьким девочкам, я просто… да бля! Я хочу, чтобы на меня смотрели те, кто меня хочет, а не всякие уроды! — Сердце кровью обливается, Даня, — Игорь опирается на ладонь подбородком и улыбается в согнутые у губ пальцы. Потом опускает голову и ерошит себе волосы. Выглядит это как-то слишком печально. — Ну то есть, я буду осторожнее, обещаю, — говорю я, чувствуя, что нагородил хуйни. — Просто... — а вот фиг знает, что тут просто. Какое-то время длится пауза, в которую врываются голоса из кухни и вибрация моего телефона. — Не хочу я очковать всю жизнь. Я хочу делать то, что мне нравится и быть классным. Телефон продолжает названивать. На дисплее фото моей разъяренной маман. — Возьми трубку, — говорит Игорь, смотрит на мою обеспокоенную физиономию и усмехается. — Ладно, Мазин, я тебя понял. Облегчать нам задачу, ты не собираешься. — Ну правда, Игорь... — Ответь, она волнуется. — Да, мам, я уже еду, — говорю я в трубку, прикрывая динамик ладонью от посторонних звуков и не сводя с Игоря взгляда. Что-то мне подсказывает, что моя вдохновенная речь была совсем не тем, что он хотел от меня услышать. — У меня телефон на вибрации, не видел. Да-да, знаю, еду я. Просто застрял тут со знакомыми… На такси. У меня есть. Ну, друг займёт… Ну такой вот друг, думаешь у меня просто друзей нет? Не начинай, — я улыбаюсь Игорю и картинно закусываю губу. Надо разрядить обстановку, а то чо за херня. — Просто хороший друг. Ну, ма-ам… ты вообще хочешь, чтобы я домой вернулся? А то я могу и здесь переночевать... Я отключаюсь и убираю телефон. Игорь смотрит на меня из-за растрёпанных волос, всё так же пряча половину лица за ладонью. Опускаюсь на четвереньки и подползаю к нему. — Ну, Игорь, — я трусь щекой об его колено. — Я хочу быть с тобой. Хочу, чтобы ты был с нами в нашем порно-проне-поролоне… — Чтобы я что? Смотрел? Снимал? Трахал? — Игорь гладит меня по голове. В такие моменты я его совсем не понимаю — согласен он со мной или просто уступает моей безалаберности. Говорит, что хочет быть в стороне, но это же не я дрочил ему в маршрутке и отсасывал, пока за стенкой бухают друзья. Он хочет быть с нами, не может быть, чтобы не хотел. — Всё вместе, — я облизываю губы. Если бы не ебучее такси, не взволнованный голос матери в трубке, я бы остался и заснул у него на коленях. — Дашь мне денег? — говорю я. — А то у меня совсем нет. Игорь усмехается и тянет меня к себе. — Ладно, Даня, хули теперь... Иди сюда.

***

Тимур вернулся в школу уже в начале марта — с триумфом, без видимых боевых шрамов и особых проблем для репутации, хотя слухи ходили разные. Наступила весна, но в остальном продолжается всё та же еботня: тупые шутки и злобные тычки из-за моего с каждым днём всё более вызывающего вида, беспрерывное надрачивание нас на ЕГЭ, бурление гормонов, психологи, хуёлоги, репетиторы, воскресный батя, называющий меня какого-то хуя «бойцом» или «солдатом» (вероятно, компенсируя недостаток моей мужественности), и почти невидимый Шахта на последней парте третьего ряда, который, конечно же, никуда не съебался, несмотря на мою настойчивую просьбу. Я краем глаза ловлю движение — чтобы почувствовать появление Тимура, мне не надо оборачиваться, гей-радар выставлен на полную мощь — и увлекаю Анжелку к себе на колени, по-дружески мацаю обтянутые джинсами ляжки и пытаюсь выхватить зубами чупа-чупс из её рта. Такие у нас в последнее время игры. Можно сказать, это моя страшная месть гомофобному миру и Шахте в частности. А хули он хотел? Я, может, и пацифист, но точно не святой, чтобы просто так прощать другим их мудачество. Хотя после всего, к Анжелке он, кажется, остыл — по крайней мере не проявляет и тени былой озабоченности, так что этот спектакль больше для Тимура. А тот останавливается в двери, болтает с кем-то невидимым в коридоре. Ну посмотри! Посмотри на меня, еблан! Наконец прощается, идёт к нам и садится на нашу парту, как старый добрый третий друг — я хуй знает, что о нас думают, но выглядит это, должно быть, странно. — Купи себе свой, жмот! — отбивается Анжелка, вытаскивая чупа-чупс изо рта и отводя руку назад подальше от меня, где его выхватывает Тимур. — Сволочь! Он мой! — она пытается забрать, но я её держу, позволяя Тимуру попаясничать. Он облизывает чупа-чупс с таким профессионализмом и удовольствием, что замирает даже Анжелка. Краснеет и сползает по моим коленям ниже, потому что мой стояк упирается ей в ляжку. Упс. — Ну ты отвратный, Тимур, — она морщится и отбрасывает волосы, щекоча ими мне лицо. — Забирай себе, мне больше не хочется. — А чо так? Я бы пососал и отдал, — Тимур перекатывает его во рту, и за щекой появляется интригующий бугорок. Ах, что ты делаешь, Лёша, прекрати. — Ну как хочешь, Шевцова. Тимур слезает с нашей парты, задевая моё плечо коленом, и идёт в развалку к своей, а я прижимаю такую мягкую Анжелку к себе и долгим взглядом смотрю ему в спину. — Слушай, они же догадываются, что дело совсем не во мне, не дураки. Не боишься? — спрашивает Анжелка почти шёпотом и пересаживается на стул. — Повторится ведь... Я оглядываюсь по сторонам: Шахта развалился на своей парте и делает вид, что спит, остальным тоже будто бы насрать. Игнор — первый шаг к толерантности, — думаю я. — Или нет. Скорее всего — нет. С другой стороны, мы же и слова друг другу не сказали, что ещё я могу сделать? Перестать смотреть? Любить? Хотеть его? Использовать Анжелку в своих грязных целях? Я пожимаю плечами. Это невозможно. — Вообще-то, боюсь, — я встаю из-за парты и поворачиваюсь к классу спиной. — До усрачки боюсь и очень надеюсь, что в этот раз прилетит мне, а не Тимуру, но хули теперь?.. — повторяю я слова Игоря и горько вздыхаю. Мы так и не потрахались нормально, когда он приезжал. И расстались как-то... тревожно. — Всего три месяца осталось, переживём как-нибудь... Ты это, скажи прапору, что у меня понос, опоздаю минут на пять, надо подрочить. — Как романтично, — фыркает Анжелка и с любопытством смотрит, как я вытаскиваю из сумки футболку Игоря и засовываю себе под свитер. Знаком прошу её не спрашивать, что я буду с ней делать. Лучше ей этого не знать. — О, боже! Ты и правда?.. — глаза Анжелки расширяются, будто её посетило какое-то озарение. Похоже, своей конспирацией я сделал только хуже. — Ну так... март на дворе, — отвечаю я пространно и беру со стола телефон. Всё-таки жаль, что мы с Тимуром в одном классе, а то опоздали бы вдвоем.