Папа Карло

      Наконец, все было готово для ритуала. Так кстати подвернулся этот Бич Магов. Оставаться в должности с такой проблемой — все равно, что добровольно прыгнуть в Последнее Болото на Арварохе, вода в котором кишмя кишит плотоядными птицами, разучившимися летать. Конечно, можно было переждать эту напасть где-нибудь подальше от Стержня, завести трактирчик, радоваться каждому дню, как последнему, но это ни на йоту не отодвинуло бы Мир от нависшей над ним угрозы. Сотофа объяснила, что чужой Мир мог бы взбелениться от вкрапления такой чужеродной энергии, какой являлась магия Джуффина. Теперь же, когда индикатор в его присутствии ленился ползти от нуля к единице, Мир даже не заметит пришельца, а это важно, чудеса не любят пристального внимания.       Одно «но» было в этой стратегии. Память. С таким слабым магическим потенциалом невозможно было перейти из Мира в Мир в своем обычном состоянии, но и это они предусмотрели. Джуффину предстояло путешествие, которое совершают все обычные смертные. Слово «смертные» было ключевым. Единственное, что отличало Джуффина в этот раз, — Матрица Мира. На Джуффина было возложено Служение, и этот поход имел два билета — туда и обратно: две смерти и два рождения. Всем известно, что случается с теми, кто умер и возродился в другом Мире, — память остается только во снах, в неопределенном росчерке рисунка линий на ладони, но существует вектор: то, что хочет человек, его желания, непонятная тяга к чему-то — вот она и заменяет нам память в этих путешествиях. Получается, твой путь, если взглянуть на него сверху, — этакий вектор, выложенный пунктиром следов смерти и жизни. Откуда об этом знала Сотофа? Мир знал, значит, знала и она. Так же, как знала, откуда этот его Бич Магов — все силы ушли на то, чтобы сделать эту петлю — согнуть такой сильный вектор, и сгиб почти намертво пережимал ​ток причинности. Почти. Для него же — дополнительная мотивация. Вспомни — каково будет тем, кто умрет в погибающем Мире? Есть ли шанс продолжить этот вектор, если неоткуда сделать шаг? И еще: обещаю, ты вернешься! Хонна выполняет свои обязательства. Держись, Джуффин. Они спустились в подвалы Иафаха. Вскоре к ним присоединился еще один участник событий. В руках Мабы был старинный меч. Тепло из груди поднимается вверх, превращается в жар. Словно восходящие потоки над пустыней, мысли скапливаются в центре макушки облаком. Облако растет, заполняя голову, отчего она становится очень легкой. Просто легче воздуха. И это так приятно, что хочется поделиться с кем-нибудь восторгом. Он ищет взглядом Сотофу и обнаруживает ее далеко внизу склоненной над кем-то, одетым в его одежду. Что они делают? О, нет! Гнев и смертный ужас раскаляют тело до температуры ядра звезды, и эта картина, что так напугала и одновременно разозлила, начинает удаляться вместе с материком, и вот уже планета становится шариком персикового цвета и немедленно исчезает из виду, смешиваясь с другими скоплениями светящихся голубым или желтым сиянием шаров. Скорость, с которой они удаляются, превращает их в мерцающие нити, наконец, и они исчезают, остаются только ужас и гнев, к которым вдруг примешивается боль. Никогда не бывало так больно, его будто плющили и мяли, а потом выплюнули. Вместе с болью на его уши обрушивается премерзкий звук. Это так больно, что теперь он кричит от боли и гнева! Он кричит и потрясает кулаками! А из глаз текут горючие слезы, открыть глаза так больно! Легкие горят огнем! И так хочется пить… Пить! Он теперь орет только это! Наконец мир вокруг него поворачивается, становится мягким и теплым, а губы его цепляются за источник благодатной влаги. Он прижимается всем существом к этому источнику, и наконец в рот проникает лучшее, что он когда-либо пробовал. Это усмиряет и на уши перестает давить мерзкий звук, оказавшийся его собственным криком. Он проваливается в красную темноту. Маленькие красные руки продолжают судорожно сжиматься, он гневно всхлипывает и вздрагивает, и во сне не отпускает источник жизни из губ.