Galactic rain.

1911 год. Май. С любимыми не расставайтесь, всей кровью прорастайте в них... И, как бы это странно ни звучало, первая любовь Йесона была рядом с ним. Паренёк был неимоверно счастлив, когда ощущал своими ладонями которыми закрывал глаза Тачи, дрожащие детские непропорционально длинные ресницы. Обнимая покалеченное жизнью тело, он желал, чтобы так было всегда. Он надеялся всегда быть рядом с ним, сберегая его душу, стремясь излечить её, подарить то, что называют новой жизнью. Он верил в то, что они смогут всегда быть вместе. О, как порой бывают наивны детские мечты. И как яро они желают поселиться в сердце уже взрослого человека, не отпускают его, держат. Желают вселить надежду, хоть какую-нибудь. Хоть детскую... Самая прекрасная ночь, самое отчаянное приключение в жизни этого дитяти, которое всегда жило под юбкой матери, словно утёнок под оперением старой утки, оставило яркий след в душе Йесона. Он не смог уснуть до самого рассвета, наблюдая, как рядом с ним, свернувшись калачиком под толстым слоем разных дедовских тряпок, сопит Тачи, шмыгая грязным, измазанным в песке, носом. Но едва солнце коснулось макушки ребёнка, тот почувствовал, как пол магнитом притягивает его голову. Глаза закрылись, и его окутал долгожданный сон... А наутро, когда мать хватилась проспавших завтрак детей, Йесон проснулся и не увидел рядом с собой Тачи. Пустые, охладевшие тряпки лежали в тени, рядом с падающими на спину мальчика солнечными лучами. Маленький ребёнок пяти лет, слепой, не видевшей жизни, сбежал от своего, возможно, единственного спасения. И Йесон надеялся, что тот и правда всего лишь сбежал, потому что картины в его бурном воображении представлялись похлеще, а сердце истерично билось, рвалось наружу, потому что выдержать напряжения, которое испытывал ребёнок, оно уже не могло... 2013 год. Март. Неудобная и довольно узкая лавка – единственная, не считая еще пары штук, в христианской церквушке на окраине Сеула – похолодела от низкой температуры воздуха в здании. Видимо, никакие власти и органы не собирались отапливать объект, пустив на самотёк бытиё местных обитателей в виде одинокого разведенца-священника и скромного ансамбля из пяти девушек-девственниц. Эту информацию Чонун получил совершенно случайно: так же, как когда под дверь подкидывают коробку со слепыми ещё котятами: ты этого не ждал, но и отказаться не можешь. Брошенным котёнком стал плечистый и высокий парень – на добрые десять сантиметров выше самого Йесона – со странным взглядом, большими глазами и необычным тембром голоса: мягким, но грубым одновременно. Встав посреди дороги, он преградил Чонуну путь и расставил руки широко в стороны. - Я вижу, что тебе плохо, - сказал он. Йесон засомневался, что парень обращается к нему, оглянулся назад, но прохожие лишь удивлённо скашивали на парочку глаза, стараясь как можно быстрее миновать преграду. Поняв, что качок обращается именно к нему, вокалист склонил голову набок и, как опытный хищник, прищурился. - Допустим. - Я могу помочь тебе, - игнорируя уважительное обращение, парень широко улыбнулся и оголил стройный ряд правильных и красивых зубов, будто только что отбелённых стоматологом. – Нет. Я хочу помочь тебе. Чонун посмотрел на часы: до финальной репетиции перед предстоящим концертом оставалось чуть больше полутора часа, а настроение и правда было ни к чёрту. Плюнув на то, что после он может застрять в пробке и не успеть к началу, парень спросил: - Ну, и как? - Пойдёшь со мной – покажу. Эта фраза должна была насторожить Йесона, но неизвестно откуда появившееся безразличие к собственной судьбе вытеснило все опасения, как порой бывает, когда, переходя дорогу, не смотришь по сторонам, на светофор, затыкаешь уши наушниками и надеешься на авось. Спустя десять минут пара мужчин стояли перед разваливающейся церковью: один смотрел с явным восхищением, другой – недоверчиво. - Здесь? - Да. Заходи. - И это поможет мне? - Конечно, - уверенно кивнул успевший представиться Чхве Шивон и чуть сжал вязаную кофту в районе груди. – Бог всегда поможет тем, кто верит в спасение. Фраза осадком осталась на душе Йесона и отказывалась выветриваться даже под действием сильнейшего растворителя – собственных мыслей и воспоминаний. Через пять зевков и примерно с сотню нервных отстукиваний ногой по каменному полу к алтарю вышел священник в сероватых от множества стирок одеждах, оглушительно заиграли старые колокола, звук от которых был глухой и нечистый, больше напоминающий удары деревянной ложкой по мягкому мху, чем на игру металла с металлом. И слушать такое было не то что неприятно – скорее, необычно. А когда всё затихло, и редкие горожане, которые пришли на воскресную службу, перестали перешептываться, из-за невысокой ширмы запел ансамбль. Йесон никогда не верил в Бога, но парень отчётливо знал, что существует что-то такое, что вершит наши судьбы, то, что над нами, некий сверхразум. Возможно, это стало одной из причин того, что вокалист поддался – интуитивно он пошёл за Шивоном, ожидая увидеть что-то такое. Рядом вдруг возник Чхве и быстро, почти невесомо шепнул на ухо: - Когда начнёт говорить, думай о больше всего. Непонимание закатилось в голову парня, оставаясь там. Видимо, качок спешил поскорее сообщить ему что-то, не заботясь о сохранности исходной информации во время передачи. Чонун сам додумал сообщение: когда священник начнёт «говорить», думай о том, чего бы хотел больше всего. И когда фраза выстроилась в нужном порядке, стало труднее дышать. Что Йесон хочет больше всего? Что есть его заноза в пятке?.. На момент вспомнилось прошлое... Мать, стуча ладонью о ладонь, громко верещала на весь дом, созывая троих мужчин своего семейства к ужину. Старший из семьи Ким пришёл самым первым и, вознаградив старательную жену скромным поцелуем в щеку, уселся за обеденный стол. Вторым прибежал самый младший – пятилетний Чонджин. Он размахивал руками и пытался что-то сказать матери, но та ничего не понимала из его сбивчивой речи. Наконец, когда отец семейства, устав от криков ребёнка, остановил тираду, выяснилось страшное – старший ребёнок, Чонун, не может передвигаться. Джин сказал, что старший брат при смерти и даже дышать не может. Понятное дело, каждый рванул наверх, в его комнату. Каково же было их удивление, когда они, войдя в комнату, увидели вполне здорового сына, разве что с искажённым гримасой лицом. - Что случилось? – спросил отец, отойдя от временного ступора. Мать, замершая в дверном проходе, решила войти внутрь. - Заноза! – проныл Чонун, тыча пальцем в пятку ноги, закинутой на другую. Сам мальчик, загнувшись в три погибели, смахивал на огромный живой вопросительный знак, разве что без точки. Чонджин, услышав знакомое слово, запрыгал на месте, показывая на старшего брата: - Я же говорил! Умирает! Умирает! - Чонджин, выйди, - приказал отец и кивком попросил удалиться и мать. Спустя недолгое время копошения в комнате остались двое: отец и сын. - Чонун-а, сколько тебе уже лет? - Восемь, - не задумываясь, ответил мальчик, забывая про свою боль – отца он побаивался. - Правильно. Ты уже учишься в школе, а до сих пор ведёшь себя как маленький. Ты должен был стерпеть эту боль, слышишь? Либо избавиться от того, что тебя беспокоит, самостоятельно. Мы тебя учили, как убирать занозки из кожи, и то, что ты не услышал это, – только твоя ошибка. Слёзы обиды новой волной накатили на ребёнка, и он, утирая рукавом нос, сдавленно кивнул, хотя внутренне совершенно не хотел мириться с этим. Тогда слова отца звучали остро и больно, Чонуну было искренне неприятно, он хотел крикнуть: «Ты же мой отец! Ты должен понимать меня! Помогать мне!» Ведь это нормально – видеть в словах родителей только поверхностный смысл, только то, что хочется увидеть. Но только сейчас, спустя двадцать лет, скрепя сердце и внутренне сопротивляясь, парень признал, что, не будь этой установки, послужившей ему неким катализатором собственной жизни, он бы стал совершенно другим человеком. Висел бы на шее родителей, изредка помогал им в кафе, требуя полноценную зарплату, читал мангу тоннами, глотал кофе и, может быть, пел. Может быть. «А ещё я бы не встретился с Сонмином...» Воспоминаниями парень незаметно переместился, подобно рою пчёл, из одного временного промежутка в другой. Разломал преграду и поставил новую, не пропускающую его назад, в то время как мостик между недавними событиями и настоящим временем переливался драгоценными бриллиантами и хрусталём. Испепеляющий и пустой взгляд Ли Сонмина при первой встрече и тепло его пальцев в последний раз. Его забота, когда они впервые разговаривали и когда он протянул Чонуну короткий детский шарф. Его боль, память о родителях и его... На короткий момент вокалиста захлестнуло. Голова закружилась, а перед глазами заплясали тончайшие золотые и серебряные нити, падающие с неопределённого верха. Они резали глаз и не давали сосредоточиться на причине головной боли, которая ударила по вискам, словно молотом. Короткой вспышкой в голове возникла картинка, вырванная из какой-то исторической книги: края ободраны, а сама картинка смята в одном месте. На ней была изображена женская процессия, передвигающаяся по степи. Руки и ноги женщин были скованы, а дети рядом плелись без сил, боясь отойти от своих матерей или сестёр. А над ними неестественно низко нависли тёмные тучи, точно бьющие молниями в тонкие запястья и шеи дев... Сам того не заметив, Чонун утонул в своих мыслях до конца службы. Очнулся он только тогда, когда холодный воздух колюче коснулся его голой шеи и заставил мурашки опутать всё тело. Всё исчезло: и картинка, и драгоценные нити, и мост, и вообще всё... Осталось только странное и неприятное ощущение. Будто бы что-то от него, Ким Чонуна, упорно прячут. Причём не кто-то, а именно он сам... Рядом с ним стоял довольный Чхве Шивон и, засунув руки в карманы джинсов, покачивался взад-вперёд. - Понравилось? – спросил он. Чонун, мотнув головой, попытался привести мысли в порядок. - Разве можно спрашивать, понравилась ли служба? – неуверенно спросил он, выуживая из кармана забытый мобильный. – Прекрасно. Я опоздал. - Сильно? – в голосе Шивона чувствовалась вина. – Могу подвезти тебя. - Буду рад, - кивнул Йесон, прикидывая, сколько они будут добираться на машине. Пробка возле мэрии может задержать на добрых десять минут, застой на Ульчиро – на все пятнадцать, а дальше по ветке Мёндона он сможет добраться за пять минут по пустой магистрали. Даже на машине не успевает. Тяжелый вздох. Чонун резко развернулся в сторону треска мотора, и замер. Перед ним стоял Шивон с двумя шлемами в руках. Сзади блестел на весеннем солнце яркий чёрный мотоцикл. В марках вокалист не разбирался, поэтому удивился только тому, что он довольно большого размера. - На нём поедем? - Ага. Садись, - улыбнулся Шивон и похлопал лапой по кожаной обивке сиденья. «Плевать», - только и сказал себе Йесон и, нервно растрепав чёлку, натянул на голову шлем. Было темно и душно. И непонятно, что будет дальше. Чонун надеялся, что во время службы он действительно думал о том, что хочет. Только вот что это было? Мыслительная деятельность, которая в последнее время стала фактором, определяющим способ существования Ким Чонуна, была засунута в завязанный мешок и спрятана в огромный сундук, скинутый посреди Тихого океана в воду. Ветер бил в голые кисти руки, которые держались за широкие плечи Чхве Шивона, и это маленькое отрезвление не позволяло Йесону совсем уйти в свои мысли, оставаясь в реальности, на чёрном блестящем мотоцикле, несущемся к зданию SN. К месту, где должна была состояться последняя репетиция перед грядущим концертом.