***
Поднял его странный грохот снизу — будто кто-то оживлённо переставлял кастрюли и сковороды по каминной решётке. Слышались тихие голоса и — Акааши сел на постели, промаргиваясь, и удивлённо протёр глаза — громкий, заразительный смех. — Джентльмену не пристало смеяться так громко, — услышал Акааши обрывок назидательного совета, когда, выбравшись из постели, вышел в коридор на лестницу. Из окна виднелся фрагмент неба, и Акааши, разглядев ранние сумерки, сообразил, что проспал всего около пяти часов. — Извини, — знакомая интонация Бокуто. И тут же — механический смешок: — Впрочем, Куроо не придерживается формальностей. Он смеётся так, что Тсукишима каждый раз вздрагивает — говорит, что похоже на дохлую кошку… О, Акааши! Акааши застал Кенму и Бокуто на кухне за чашками чая и, надо же, кто бы мог подумать, вполне мирной светской беседой. Бокуто за это время обзавёлся белейшей рубашкой, которую ещё чудом не испачкал в чём-нибудь, чем можно пачкать, и штанами подходящих размеров, а у Кенмы, сжимавшего в механических пальцах чашку, в глазах поселилось какое-то подобие на весёлый, даже коварный огонёк. — Добрый вечер! — поприветствовал Бокуто Акааши, махнув рукой со своего места. — Мы оставили тебе чашку! — Премного благодарен, — улыбнулся Акааши. Кенма, наверняка в душе тоже приподнявший уголки губ, молча подвинул ему чай на блюдце, и тот кивнул. — Что я пропустил? Который сейчас час? — Десять минут седьмого, — важно сообщил Кенма, выудив из пиджака карманные часы. — Разве Куроо не сторонник ранних ужинов? — хмыкнул Акааши в свою чашку. Кенма только пожал плечами: — Ты же его знаешь. Когда придём, тогда и ужин. Я как раз рассказывал Бокуто о страсти Куроо к охоте… — Это и охотой-то не назовёшь, если не на кого, — Акааши сокрушённо покачал головой, — скорее уж увеселительной поездкой по здешнему лесу верхом на лошадях — ими даже не пользуются, предпочитают омнибусы. — Что поделать, если вседозволенность воспитала в Куроо того ещё франта, — доверительно сообщил Кенма, болтая в своей чашке ложечкой. Бокуто бросал на них по очереди любопытствующие взгляды, но в беседу не вмешивался, сосредоточив внимание своих пальцев на щипчиках для сахара. Видеть его в привычной для Акааши одежде было странно — даже страннее, чем в своём якобы индийском наряде родом из две тысячи семнадцатого, и Акааши, сделав из своей чашки глоток, поинтересовался: — Как продвигается ваше… обучение? Вижу, вы уже успели поладить. — Всё прекрасно, — Бокуто расплылся в довольной улыбке. Кенма деликатно кашлянул: — Бокуто умеет располагать к себе. Из него хороший ученик. Правда, я до сих пор задумываюсь над тем, насколько же у Индии разнятся с нами понятия об этикете… — Поистине колоритная страна, — усмехнулся Бокуто, бросив на Акааши крайне долгий и пристальный взгляд. — К тому же я уже рассказывал: я вырос в доме для сирот, в механики выбился чудом, некому было обучать меня тому, как следует держать вилку. Акааши приподнял бровь — «и что из этого принимать за правду», на что Бокуто украдкой показал ему язык, наверняка боясь получить от Кенмы выговор за то, что это неприлично. Хотя у Кенмы из всех, включая даже Тсукишиму, должно было быть самое ангельское терпение: он вырос с Куроо, а тот любил откидывать такое, что стыдно потом становилось даже Акааши. — Пожалуй, я пойду, — Кенма с едва слышным шорохом отодвинул от себя табурет и поднялся из-за маленького столика. — Скажу Куроо о том, что вы будете… положим, к восьми? Акааши собирался было кивнуть, но Бокуто его опередил: — Думаю, мы будем готовы раньше, — и широко улыбнулся в ответ на кивок Кенмы. Акааши едва удержал свои брови в обычном положении: Кенма, живший затворником и не признававший никого, кроме Куроо, вдруг с таким доверием отнёсся к человеку, которого знал от силы несколько часов. Либо Бокуто и правда располагал к себе, либо Кенма постепенно оттаивал от своей нелюдимости, либо и то и другое — в любом случае, Акааши было приятно за этим наблюдать. — Тогда в семь? — спросил Кенма уже от порога кухни, получил два кивка — один уверенный, второй не очень — и, пробормотав что-то на прощание, быстро удалился. Акааши проводил его юркнувшую в темень коридора спину задумчивым взглядом и обернулся к Бокуто. — Оказывается, его всего-то нужно было разговорить, — фыркнул Бокуто на его немой вопрос. — Правда… его протезы слегка сбивают с толку… — В двадцать первом веке нет таких технологий? — поднял бровь Акааши. — Есть, но мы не применяем их настолько широко, — Бокуто пожал плечами и сделал аккуратный глоток из чашки. — И не настолько масштабно — на одном человеке, конечно. Пока ты спал, Кенма рассказывал мне — нет, я не спрашивал! Видимо, он заметил мой интерес. И не особо много распространялся, просто сказал, что уже привык и… временами даже видит в такой жизни больше преимуществ. Стараясь сохранять спокойное выражение лица, Акааши потянулся к чашке и тут же обнаружил, что Бокуто совершенно ненавязчиво держит его за руку, лежащую на холодной столешнице. — Ни к чему переживать, — с удивительной твёрдостью сказал он. — Лучше пей чай — Куроо ждёт нас меньше, чем через час. Акааши неуверенно усмехнулся и обхватил чашку обеими руками; Бокуто тут же разжал ладонь, принявшись делать вид, что рисует пальцами узоры на столе. — Ужин с Куроо перестал вас так пугать? — с улыбкой спросил Акааши, на что Бокуто повёл плечами: — Он и раньше меня не особенно пугал. Просто благодаря Кенме я успел составить о нём первое впечатление. Если он и правда такой — мы подружимся. Лицо Бокуто сияло уверенностью, и Акааши не стал ни ободрять его, ни разочаровывать — только постучал щипцами для сахара по ободку чашки и отложил их подальше. — Увидите, Бокуто-сан, — улыбнулся он своему отражению, плававшему в тёмном чае. Болтая ногами под столом, Бокуто расцвёл от удовольствия: — Непременно, Акааши! Пей, — он легонько хлопнул его по плечу, — а я переоденусь. С непривычки это занимает много времени. — Вам не нужна помощь? — Эй, не всё же тебе со мной нянчиться, — усмехнулся Бокуто. — Я вполне справляюсь, не переживай. Акааши вспомнил недавние скачки по спальне в его теперь уже порванном сюртуке… и позволил Бокуто вихрем умчаться вверх по лестнице. В скромной надежде на то, что не найдёт порванным весь его новый гардероб.***
— Ну, как я тебе? Акааши смотрел на Бокуто во все глаза. Тот крутился возле зеркала в гостиной и выглядел… — Неплохо, — наконец хмыкнул Акааши, хотя выбирать стоило между «потрясающе» и «великолепно». Но натура делала своё — и в итоге Акааши кашлянул в кулак: — Хоть и чересчур вычурно для простого ужина. — Пустяки, — только отмахнулся Бокуто, крутанувшись на одной ноге. Полы угольно-чёрного «пингвиньего» фрака взметнулись за его спиной, и Акааши покачал головой: уж его натуру точно не исправить. От полоумного безумца, который этой ночью вывалился из машины времени (и Акааши всё ещё терялся в пространстве, когда вспоминал об этом), не осталось и следа. Одежда Тсукишимы и скрупулёзная забота Кенмы сделали своё дело — и в итоге перед Акааши предстал самый настоящий джентльмен из богатого сословия. Приталенный фрак на широких плечах смотрелся как нельзя к месту, синий галстук поверх белой рубашки, жилет в строгую полоску и такие же чёрные, под цвет фрака, штаны вкупе с начищенными до блеска ботинками — Акааши понятия не имел, где Тсукишима это взял и как сумел подгадать, но смотрелся во всём этом Бокуто и правда просто потрясающе. Единственное… — Что у вас с волосами? — не церемонясь, Акааши ткнул пальцем в безобразное нечто на голове Бокуто, которое и до этого не отвечало стандартам причёсок девяносто девятого, а теперь и вовсе превратилось в какой-то чёрно-белый ужас. — Вы… пытались их зачесать? Бокуто вдруг порозовел, хотя до этого Акааши не подозревал, что он способен на обычное смущение, и в растерянности почесал затылок. Стоявшие до этого торчком белые пряди сейчас были частично уложены и зачёсаны, но даже мощная фиксация не могла удержать этот хаос в порядке, и в итоге кончики прядей у Бокуто смешным ёжиком топорщились где-то на затылке. — Это… было плохой идеей? — поинтересовался Бокуто, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть себя в зеркале. — Ужасной, — подтвердил Акааши. Бокуто с силой провёл рукой по голове, и Акааши покачал головой: — Оставьте уже так, как есть. Либо сделайте с этим что-нибудь до того, как я переоденусь. Вы чересчур перестарались с попыткой произвести впечатление. — Уф-ф, ну я же не знал, как у вас это всё работает! Я вообще не думал, что… Оставив Бокуто наедине с его жалобами и безобразием на голове, Акааши молча сбежал к себе в спальню. В отличие от Бокуто, он не собирался делать из себя того, кем он на самом деле не является, и с чистой душой надел старый и затёртый, но любимый коричневый сюртук. Его кудри укладке не поддавались — и не сказать чтобы Акааши однажды не попытался, — а тени под глазами не скрыли бы никакие девичьи белила — и Акааши, плюнув на всё, спустился в гостиную так. И даже несмотря на это, Бокуто, едва завидев его у порога, расплылся в широчайшей улыбке: — Замечательно выглядишь! Акааши только сдержанно кивнул, как того, в общем-то, требовали правила, но Бокуто даже не думал руководствоваться принятым в свете этикетом — он говорил искренне и только правду. И с таким лицом, что не улыбаться в ответ было невозможно. За то время, что Акааши провёл в спальне, Бокуто неведомым образом сумел привести свои пряди в изначальное безумное состояние и теперь дожидался у выхода, своими круглыми глазищами пялясь на тропинку сквозь дверное стекло. Акааши так и подмывало спросить, по каким законам физики работает его причёска, но вместо этого он подавился воздухом, обнаружив, что Бокуто берёт его руку под свою. — Бокуто-сан, — сбивчиво забормотал Акааши, — вообще-то… согласно всем правилам… — Да? — в глазах Бокуто полыхали жёлтые костры, а улыбка была что-то уж слишком самодовольной. — Под руку своих дам берут ухажёры, — произнёс Акааши, сделав попытку выкрутиться, как уж, из цепкого капкана Бокуто — изначально обречённую на провал. — Правда? — беззаботно хмыкнул Бокуто. — Тогда прошу меня извинить. И даже не отодвинулся. Под его нагло-многозначительным взглядом Акааши не оставалось ничего другого, кроме как толкнуть дверь наружу и впервые за день выйти за пределы дома — под руку с проклятым путешественником во времени. Прохладный вечерний воздух обрушился на Акааши освежающим ветром, и он невольно выдохнул, на мгновение прикрыв глаза: ночи на крыше наедине с бездонным провалом неба и звенящей тишиной сделали из него какого-то романтика. К сожалению, вся романтичность рассыпалась, как разбитое зеркало, как только Бокуто, захлопнув за ними дверь, с энтузиазмом припустил вперёд по тропинке, дёрнув Акааши за собой. Шаги у него были широкие и бодрые, будто в каждую ногу вживили по пружинке, а тропинка была узкой и пыльной — Акааши бы не удивился, обнаружив, что новые и чистые ботинки Бокуто после пяти минут ходьбы по здешним дорогам превратились в новые и грязные. Тсукишиме бы не понравилось. Особняк вырос перед ними таким же, каким перед Акааши представал всегда — двухэтажным монстром с деформированным левым крылом, обвитыми виноградной лозой стенами и чёрными провалами окон — только за некоторыми из них зажигался свет. Большая часть особняка была практически необитаемой, особенно сгоревшее крыло, в которой раньше, до пожара, располагалась кухня, однако сейчас в холле ярко горели газовые лампы, а подъездная дорога, шедшая от тяжёлых кованых ворот высотой в два человеческих роста, была хорошо освещена. — Готовы? — шепнул Акааши, снова обнаружив, что Бокуто сжимает его руку так, что та грозилась сломаться сразу в трёх местах. — Как никогда, — бодро доложил Бокуто и, не удержавшись, почему-то насмешливым тоном прибавил: — …сэр. Акааши в ответ только хмыкнул. Парадный вход вырос перед ними огромной двустворчатой дубовой дверью с тяжёлыми металлическими кольцами, предназначенными для звонка. Акааши всегда охватывал благоговейный трепет, когда он слышал глухой стук, разносившийся, казалось, на многие мили вокруг — особняк был старым даже по здешним меркам, что уж говорить о Городе, где каждое десятилетие возводилось новое поколение фабрик и заводов, подминавшее предыдущее. Однако в этот раз Акааши не пришлось стучать: двери, опередив его, распахнулись сами — и перед ними предстала знакомая до боли высокая фигура. — Добро пожаловать, — елейно пропел Тсукишима, впрочем, тут же разрушив весь образ знакомой ехидной ухмылочкой. Приятно было знать, что некоторые вещи не меняются. — Хорошего вечера, — Акааши чуть приподнял уголки губ, подталкивая Бокуто в холл, которого, кажется, размеры и внутреннее убранство особняка лишили дара речи — вот уж воистину редкое явление. — А, да, — очнулся Бокуто, цепляя на лицо дежурную скромную улыбку. Её он наверняка тренировал перед зеркалом — если уж он улыбался, то делал это от уха до уха. Он чуть наклонил корпус в сторону Тсукишимы, изображая лёгкий поклон, и протянул руку: — Бокуто Котаро, рад наконец-то познакомиться лично. — Взаимно, — Тсукишима ответил на рукопожатие и, приподняв бровь, осведомился: — Вы сегодня при полном параде? Сам он фраки, кажется, ненавидел, жалуясь, что на его фигуре они вечно смотрятся до крайности нелепо, и вот уже четвёртый год, что Акааши его знал, не изменял своей любви к обычным пиджакам. — Пожалуй, — светским тоном признал Бокуто, солидно покивав. Акааши едва сдержал смешок, вспоминая, как это чудо ещё пару часов назад не могло изящно удержать в руке чашку чая, путало цилиндр с котелком и недоумевало на тему того, зачем джентльмену трость. Тсукишима отвёл взгляд: — Куроо-сан расстроится. Он не оставлял надежды, что вы не станете задумываться об этом ужине как о выходе в свет, — он едва слышно фыркнул и пожал плечами: — Пожалуй, стоит сказать ему, чтобы всё-таки надел что-нибудь поприличнее жилета, в котором обычно посещает конюшни. Но, — он приложил палец к губам, — я вам этого не говорил. Акааши переглянулся с Бокуто, поймав себя на том, что они делают это почти синхронно, и понимающе кивнул: — О, конечно. Мы и не задумывались. — Просто вы подобрали мне прекрасную одежду, — гармонично вклинился Бокуто, смахивая со своего плеча невидимую пылинку. — Прошу прощения, не мог дождаться возможности её примерить. Большое спасибо, кстати. — Вижу, я угадал с размером, — одобрительно (скорее уж в своём отношении, чем в отношении Бокуто) протянул Тсукишима. — Чудесно. Пойду предупрежу Куроо-сана. Кенма проводит вас в столовую. Акааши невольно вздрогнул, стоило Кенме отделиться от колонны, за которой он, кажется, прятался, подслушивая светский обмен любезностями. Тсукишима коротко кивнул им, поправил очки и быстро удалился по одному из широких коридоров в направлении, кажется, хозяйской спальни. — Проклятье, вечно забываю о твоей дурной привычке появляться из-за спины, — выдохнул Акааши, едва блондинистый затылок Тсукишимы скрылся за поворотом. Кенма на это только пожал плечами: — Возможно, при ином раскладе из меня вышел бы неплохой ассасин, — он проводил спину Тсукишимы задумчиво-отстранённым взглядом и мотнул головой. — К слову, о привычках: никогда не понимал его тяги ко всем этим… ненужностям. Вот и Куроо сейчас переодеваться потащит — а ведь у него этих жилетов целая комната, и следующий почти такой же, как предыдущий. — Только в одном он кормит лошадей, в другом читает книги, в третьем распивает вино в собственном кабинете, а в четвёртом совершает пьяные прогулки по особняку, — Акааши невесело хмыкнул. — Тсукишима ради него из кожи вон лезет. — Боится потерять место, — тихо, но как-то уж очень мстительно произнёс Кенма. И тут же нервно сложил пальцы в замок: — Извините, мне не стоило. Акааши на это «не стоило» только повёл плечами, а вот Бокуто задержал на Кенме долгий и пристальный взгляд перед тем, как приняться увлечённо рассматривать портьеры на одном из окон, выходивших на задний двор: там Кенма держал сад, за которым, кажется, не думал ухаживать никто, кроме него. — Проходите, ни к чему стоять на пороге, — поторопил Кенма, когда тишина в холле сделалась слишком уж вязкой. И вдруг хмыкнул: — Мне и правда сопроводить гостей в столовую, или они желают небольшую экскурсию по особняку? — Оставь этот фарс для Тсукишимы, молю, — пробормотал Акааши своим ботинкам. Бокуто рядом с ним кашлянул: — Я бы от экскурсии не отказался. Такой большой домище, никогда не видел ничего подобного. Кенма тряхнул головой и выпрямил плечи: — Тогда почту за честь прогуляться с вами по этому «домищу», — и наградил Бокуто взглядом, означающим, что слово крайне неуместно. — Куроо потом всё равно настоит, уж они-то с Тсукишимой расскажут о каждой пылинке в этих стенах. Я просто покажу Бокуто комнаты, а Акааши, если хочешь… — Прогуляюсь с вами, — усмехнулся тот, и Кенма понимающе кивнул: — Что ж, тогда дадим Куроо больше времени и шанс появиться с блеском и шиком, как он любит. А мы… начнём с главной гостиной. Он повёл их по бесчисленным коридорам, тёмным и старым, где каждый шаг отдавался скрипом, а за каждой портьерой чудилась чья-то тень. Обжитые комнаты, которые Акааши видел сотню раз — кухня, закрытые кабинеты, библиотека, две гостиные, музыкальная комната и столовая, — держались в безукоризненном порядке, однако стоило свернуть из светлого коридора в сторону нежилых помещений — и особняк тут же показывал то, за что Акааши мысленно прозвал его монстром. Портретов здесь отродясь не водилось, картины и украшения были либо жуткими, либо до смешного абсурдными, как обожал Куроо, а те самые тёмные коридоры, в которых Кенма ориентировался так же хорошо, как в собственной спальне, давали повод думать, что в особняке живут привидения. Бокуто убранство приводило в неописуемый восторг — он лучился таким восхищением, что Акааши всерьёз опасался за то, доживёт ли он до ужина. Кенма практически ничего не комментировал, лишь говорил, что на этом пианино Куроо любит играть, и он даже сделает это, если хорошенько попросить, а трофейная не открывалась вот уже больше года, а вот здесь… — А вот здесь следы пожара, — глуховато произнёс Кенма, останавливаясь в конце очередного коридора. За ним начинался холл и лестница на второй этаж, в левое крыло. Бокуто вытянул шею: обгоревшие деревянные ступени так и не удосужились заменить, а на высоком потолке и белых колоннах до сих пор сохранялись следы копоти, однако кроме этого — ни следа прежней разрухи и сожравшего часть здания огня. Акааши, тем не менее, запомнил это место именно таким: полыхающим маревом, трещащим деревом и запахом гари, который, казалось, не выветрился до сих пор. — Давайте вернёмся в столовую, — попросил он, кашлянув: не заметить, как Кенма механическими пальцами вцепился в косяк арки, обрамлявшей сгоревший холл, было невозможно. — Куроо уже наверняка заждался. Никакой реакции. Кенма остекленевшими глазами смотрел прямо перед собой, и Бокуто легонько подтолкнул его в плечо: — Кенма… Кенма, идём. Тот несколько раз медленно моргнул и, когда Бокуто за плечи развернул его обратно, к Акааши и остальному особняку, опустил голову в пол. — Прошу прощения, — его голос дрожал и вибрировал, — я нечасто сюда прихожу. Не стоило вам это показывать. Да, наверное, лучше вернуться в столовую. Обратный путь они проделали в полном молчании — только Бокуто выглядел намного более подавленным, чем всего несколько минут назад. Кенма распахнул перед ними двери в большую столовую, когда Акааши углядел за окном тёмное небо с первыми одинокими звёздами и успел порадоваться тому, что ночь обещает быть ясной — редкое явление. К несчастью, до ночи ещё требовалось пережить ужин, а это всегда означало две вещи: непомерно большую, холодную и неуютную для принятия пищи столовую и Куроо Тетсуро. Акааши бывал в этой столовой сотню раз и успел наизусть выучить каждую неровность по дороге от дверей к длинному деревянному столу, на котором всегда теснилось столько блюд, что Кенму становилось искренне жаль. Газовые лампы давали достаточно света, и всё равно по дальним углам плясали тени, а на столе непонятно зачем стоял аляповатый подсвечник, который за ужином обязательно кто-нибудь сворачивал — и повезёт, если мимо блюда с салатом. Акааши оказался прав: в столовой их и правда ждали. Тсукишима, всегда сидевший по правую руку от Куроо, тут же поднялся, едва завидев их в дверях, а вот сам Куроо только громко рассмеялся со своего места во главе стола: — А, вот и вы. Наконец-то! Кенма, неужели вы заблудились по дороге сюда? Кенма предпочёл не ответить — лишь кивнул Тсукишиме и неслышной тенью занял своё место. Куроо — вечный хаос на голове (прибавить один пункт их с Бокуто схожести), вопиющее отсутствие чувства момента в стиле (ещё один) и концентрированная любовь к увеселениям (наверняка тоже можно засчитать) — бесцеремонно махнул им рукой. В свете ламп блеснул холодный металл, и Акааши, за спиной которого споткнулся Бокуто, тут же осознал свою роковую ошибку: он попросту забыл предупредить. — Ты не говорил, что он тоже, — сдавленно пробормотал Бокуто Акааши на ухо. Тот только поджал губы — извиняться было уже поздно, а останавливаться посреди столовой и объяснять, что Куроо не «тоже» — слишком невежливо. Потому что Куроо, развалившись на своём кресле, держал в металлических пальцах бокал ярко-красного вина и широко, радостно ухмылялся — так, как умел только он. Акааши всегда смотрел на то, как поднимаются его уголки губ, и понимал, за что Куроо так полюбился Тсукишима. Который сам, откашлявшись, снова согнулся в полупоклоне и повёл рукой в сторону второй худшей причёски в комнате — первенство Акааши с самой первой секунды знакомства отдал Бокуто. — Куроо Тетсуро, — произнёс Тсукишима так, словно ему это приходилось зубрить, — хозяин этого особняка. — Прошу любить и жаловать, — мурлыкнул Куроо. Послал Акааши многообещающий взгляд, означавший только его любимое «Кому-то предстоит выговор», и вперился кошачьими глазищами прямо в Бокуто. У них с Кенмой был схожий взгляд, только если Кенма колол тонкими иглами, то Куроо изредка менял иглы на шила — и сейчас его откровенно изучающее выражение лица было как раз из таких. — Приятно познакомиться, — брякнул Бокуто совсем не таким тоном, каким сообщал об этом Тсукишиме. И во все глаза уставился на металлическую руку Куроо.