Сто восемнадцать лет тому вперёд

Тсукишима молча задвинул стул за Бокуто, севшим справа от него, и так же молча занял своё место. Акааши переглянулся с Кенмой, которого от Куроо всегда отделял один стул, и кашлянул: — Спасибо за приглашение, Куроо. — Всегда пожалуйста, — улыбнулся тот. — Ты же знаешь, для меня твоя редкая компания только в радость. Особенно если к нам заглядывают другие гости. Подразумевавшийся под «другими гостями» Бокуто, даже не думая скрывать собственного любопытства — Акааши мысленно застонал, — пялился на металлическую руку Куроо, которой тот поддерживал наполовину осушённый бокал с вином. — Нравится? — усмехнулся Куроо, очевидно, заметив чужой интерес — хотя не заметить его было невозможно. Он помахал Бокуто, по очереди сгибая и разгибая металлические пальцы, а тот, вконец растерявшись, брякнул: — Я не ожидал. — Никто не ожидает, — проклятье, Куроо ему подмигнул. И без того очевидная симпатия к гостю этим хитрым выражением лица сделалась ещё очевиднее. — Когда кому-то говорят: «О, этот парень владеет кучей фабрик в Городе, вам следует быть с ним настороже», — никто не думает, что у этого парня механическая рука. За эту работу следует благодарить Акааши. Хотя кто-то в Городе считает, что подобного рода протезирование людей только уродует, но я обычно шлю их куда подальше. И заразительно рассмеялся. Бокуто, очевидно, поняв, что о Кенме речи не шло, поддержал его смешком, но Куроо, жестом попросивший Тсукишиму подлить ему вина, очевидно, ожидал большего. Акааши вполне понимал замешательство Бокуто: механизация Кенмы делалась очевидной, только если с ним заговорить, поскольку свои протезы он прятал под одеждой и перчатками, а лицо завешивал волосами так, что не сразу заметишь маску поверх обгоревшей кожи. Куроо же своим протезом, больше походившим на механическую кость из жёлтого металла, словно гордился. Во всяком случае, он никогда не просил Акааши сделать что-то другое и не думал прятать протез под рукавом рубашки; но без его импозантности не было бы и человека, которого Акааши так хорошо знал. — Я остался без кисти левой руки семь лет назад, — охотно продолжил Куроо, когда Тсукишима отставил бутылку в сторону, — несчастный случай при осмотре цеха, даже рассказывать не о чем. Акааши предложил мне свои услуги, и я согласился. А три года назад, во время пожара… — он стушевался и почесал бровь; Кенма дёрнулся. — Ну, в общем, моя рука оказалась непригодной. Акааши смастерил ещё одну — заново. Он вообще сделал для меня очень много… — Сущий пустяк, — пробормотал Акааши, потупив взгляд. Куроо поднял указательный палец вверх: — Моя рука — это тебе не сущий пустяк! Это моя рука. И она мне нужна. Итак, — он лениво сощурился и перевёл взгляд на Бокуто, — ты, стало быть, Бокуто Котаро — друг Акааши из Индии, да? Я ненавижу формальности, можно сразу на «ты»? — Конечно, — раскрасневшийся от одного глотка Бокуто, кажется, постепенно привыкал к обстановке; во всяком случае, вид у него был вполне уверенный. — Слухи здесь разлетаются быстро? — Нас здесь всего четверо, ни о каких слухах и речи быть не может, — рассмеялся Куроо. — Каждая новость — всеобщее достояние. Меня куда больше заботит тот факт, что Акааши не счёл нужным предупредить о визите… — Позвольте, — откашлялся Акааши, — я до конца не знал, приедет ли Бокуто-сан вообще. И уж тем более не ожидал его появления посреди ночи. Куроо сощурился, переведя задумчивый взгляд на свою тарелку. — Берите индейку, Кенма просто божественно готовит, — посоветовал он, с энтузиазмом ткнув вилкой в салат. — Не ожидал, значит… Да, надо полагать, почта в дороге просто отвратительна. — У меня не было возможности предупредить о своём приезде, — заискивающе улыбнулся Бокуто. — Мне и правда жутко неудобно, что я свалился на вас как снег на голову. На лицах Куроо и Тсукишимы отразилось одинаковое замешательство; впрочем, уже через секунду Куроо благодушно рассмеялся и, ни капли не стесняясь, потянулся через Тсукишиму и блюдо со спаржей и хлопнул Бокуто по плечу. — И вправду, снег в Индии, наверное, редкое явление, — хохотнул он, снова выпрямляясь на своём стуле. — Пустяки. Гости Акааши — мои гости. Я могу даже предложить одну из гостевых спален. Она, правда, наверняка вся жутко пыльная, а ещё там отвратительный запах… — Я собираюсь жить у Акааши, — сообщил Бокуто — вроде бы ненавязчиво, но вполне решительно. — Спасибо за предложение, но в небольшом доме я чувствую себя лучше. Куроо, секунду взиравший на Бокуто с какой-то растерянностью, моргнул и пожал плечами: — Как пожелаешь. Если Акааши вдруг захочет избавиться от соседа, — он подмигнул Акааши и снова потянулся за вином, — я с радостью приму Бо… Извини, можно называть тебя Бо? — Понеслась, — как-то уж совсем не чопорно прокомментировал Тсукишима. Акааши с грустью посмотрел на ещё не осушённый первый бокал и мысленно примирился с тем, что до глубокой ночи покинуть особняк никому не удастся: Куроо и в трезвом состоянии обожал собственные безумные выходки, а легко пьянея, и вовсе… Такого Куроо Акааши одновременно любил за покладистость и ненавидел за абсолютную бесшабашность. И таким Куроо становился всего после нескольких глотков вина. — А я ведь просил не ставить спиртное на стол, — тихо пожаловался Кенма своему куску говядины, в ответ на что Тсукишима скривился, а Куроо покачал головой: — Брось дуться, Кенма, у нас не каждый день бывают гости — особенно из другой страны! Такое стоит отмечать не только вином. Итак, Бо, — он хмыкнул и, поставив локоть на стол, подпёр рукой подбородок, — как там в Индии? Акааши хватило пары минут в компании Куроо и Бокуто, а также важного «Ещё по одной!», чтобы понять: он обречён. Полчаса спустя, после обрывочных попыток Бокуто нафантазировать что-то о стране, где он в жизни не был, Тсукишима и сам выглядел так, словно был не рад своей инициативе с вином: Куроо, слушавший Бокуто с горящими от возбуждения глазами, перебивал его через слово, выспрашивая о любой мелочи таким тоном, будто от этих сведений зависела его жизнь. Дурацкий подсвечник таки свернули: взмахнув руками в попытке описать размеры реки Ганг, Бокуто отправил его прямо в ростбиф, после чего Кенма получил разрешение убрать его куда подальше. — Всё равно он мне никогда не нравился, — тихо произнёс Кенма, занимая своё место. Ещё какое-то время спустя Акааши, переставший считать минуты, с удивлением обнаружил, что Бокуто позабыл своё стеснение где-то в самом начале ужина: перебивая друг друга, они с Куроо увлечённо спорили о том, кто сильнее — трое бенгальских тигров или один огромный слон. Тсукишима, когда к нему обратились за экспертным мнением, заявил, что понятия не имеет, каких размеров должен быть слон и насколько голодны тигры, и вонзил вилку в куриную ножку, поставив в споре жирную точку. Куроо, кажется, действительно понравился Бокуто — во всяком случае, со стороны казалось, что они отлично поладили, да и во взгляде Кенмы за неприкрытым ужасом сквозило что-то похожее на облегчение. — Главное — чтобы в особняке не появился второй Куроо, — доверительно сообщил он Акааши в самом разгаре дискуссии о лошадях, на что Акааши только покачал головой: — Нет. Кажется, это мой собственный. Кенма неуверенно хмыкнул, кажется, не совсем представляя, сочувствовать ему или смеяться. Акааши предпочёл бы первое: учитывая, что Куроо определённо углядел в Бокуто родственную душу, а сам Бокуто давно не спешил заканчивать с оживлённой беседой за ужином, починка машины грозила затянуться больше, чем на месяц. А так ли вообще Бокуто хотел вернуться? Глядя на то, как он неприкрыто хохочет над вульгарными шутками Куроо, от которых так кипятился Тсукишима (смех у Бокуто был похож на раскаты грома, такой же громкий и сотрясающий стены), Акааши размышлял о том, что Бокуто, кажется, впервые позабыл о том, что на самом деле он из совершенно другого столетия. А Акааши и вовсе даже не ощущал между ними эту разницу в целый век — век развития науки и технологий, век, за который успели сформироваться совершенно иные стандарты и правила. Бокуто отличался от него во всём и одновременно не отличался практически ничем — впервые Акааши углядел в этом своеобразие. Он вынырнул из своих размышлений, когда понял, что его ненавязчиво тормошат за плечо. Кенма кивнул ему на Куроо, который смотрел на него своим фирменным сощуренным взглядом. — Значит, Бокуто прибыл, чтобы помочь тебе с каким-то устройством, — протянул он. — Полагаю, меня об этом просветили в последнюю очередь? Теперь к буравящему взгляду Куроо присоединился Бокуто, щёки которого отчётливо раскраснелись, а глаза блестели. Сложно было сказать, кто из них выпил больше, но Куроо никогда не напивался до такой степени, что отнимался язык и терялась координация. — Мне вообще не хотелось об этом кого-либо просвещать, — отозвался Акааши как можно более деликатно. — Куроо, это отнимает очень много сил и времени. Если ничего не получится… — Я имею право хотя бы знать, что происходит на моей земле, верно? — Куроо говорил легко, водя металлическим пальцем по ободку своего бокала, но в его голосе не было слышно обычной задоринки. Акааши нахмурился, поняв, что сейчас ему при всех зачитывают выговор. — Конечно, — вынужден был признать он. — Просто… — Я довольно много для тебя делаю, — голос у Куроо сделался обманчиво вкрадчивым. — Вспомни хотя бы ту ночь на складе. Да я бы в жизни туда не поехал, если бы ты не настоял! — А что там было? — влез Бокуто, жуя куриную голень. Тсукишима с Акааши при этом синхронно сморщились; последний неохотно выдавил: — Мне требовалось утилизировать отходы из лаборатории. Тот склад был давно заброшен и казался идеальным местом, вот только до него было слишком далеко добираться. Мы целый вечер провозились с выкапыванием ямы, не рассчитали время и… — Остались там на ночь, — любезно подсказал Куроо. — В середине зимы. В адский холод. В ту ночь я научился разводить костёр и почти поймал белку. А Тсукки потом заявил, что в жизни на такое не согласится. И Акааши… — Я тысячу раз извинился за причинённые неудобства. — Мы чуть не умерли, — подал голос Тсукишима. Акааши послал в него ровный взгляд, тот ответил нахальной ухмылкой, явно скопированной у Куроо. — Поэтому в следующий раз, пожалуйста… — Не будем это обсуждать! — махнул металлической рукой Куроо. — А теперь, Акааши, давай-ка вернёмся к прерванной теме. Что, — он чуть прогнулся вперёд, вперившись в Акааши хищным взглядом, — что это за устройство такое, м? В наступившей тишине отчётливо прозвучал стук, с которым Кенма резво вскочил на ноги. — Почему бы нам не показать Бокуто особняк? — предложил он, уставившись на Куроо тем самым своим чужеродным взглядом, который будто бы не принадлежал человеку. Тот скосил на Кенму задумчивый взгляд: — Хм? — И правда, — подал голос Бокуто, — я видел у вас в музыкальной комнате чудесное фортепиано. Обожаю… м… клавиши. Куроо, ты играешь? — Он замечательно играет, — убеждённым тоном протянул Тсукишима, от которого Акааши ожидал поддержки в последнюю очередь. Впрочем, Куроо, тут же растаяв, наградил Тсукишиму таким обольстительным взглядом со своей любимой ухмылочкой, что Акааши мгновенно понял — его поддержка тут вовсе ни при чём. — Раз вы так говорите… — Куроо почесал затылок, наткнувшись сразу на четыре молящих взгляда. — Проклятье, ладно, я сыграю! Вы все тут льстецы и подлецы, знайте! Однако, когда он отодвинул от себя стул и решительным шагом направился к выходу из столовой, Акааши заметил на его губах довольную улыбку. Он позволил себе облегчённо выдохнуть, но оказавшийся рядом Кенма тихонько произнёс: — Он ведь обязательно вернётся к этому, ты же знаешь. — И что мне делать? — таким же шёпотом спросил Акааши. Мимо, бросив на него странный взгляд, прошествовал Тсукишима, и Кенма пожал плечами, старательно пряча собственную заинтересованность: — Самый простой вариант — сказать правду. — Мне нельзя говорить правду! — Тогда придумай убедительную ложь. Иначе он эту правду из тебя вытрясет. И, в ободряющем жесте стиснув плечо Акааши, Кенма повёл его вдогонку за Куроо. К их появлению Тсукишима успел зажечь в музыкальной комнате газовые лампы и усадить Бокуто на диванчик в углу, заняв позицию молчаливого швейцара у крышки фортепиано. Сам Куроо, хрустя костяшками здоровой руки, довольно усмехнулся, стоило Тсукишиме в каком-то трепетно-скрупулёзном жесте поправить ему воротник рубашки: — Замечательно играю, говоришь? — Неужели я соврал? — Ни разу, — убеждённо откликнулся Куроо в ответ на поднятую бровь Тсукишимы. — Я играю просто великолепно — даром что на одной руке пальцы из металла. Но не знай я тебя, решил бы, что ты тоже льстишь, чтобы нарваться на поощрение. Тсукишима позволил себе зеркальную Куроо усмешку, от которой Кенма только сильнее сжал плечо Акааши — так, что тому пришлось закусить губу, чтобы не издать ни звука. В попытке отвлечься он нашёл взглядом лицо Бокуто, который, оказывается, уже давно пялился прямо на него, а поймав глазами, легко усмехнулся. Фрак он снял ещё за столом и теперь полулежал на диване в одном только полосатом жилете и строгой рубашке. Акааши, оглянувшись на Кенму, осторожно подтолкнул его к дивану и сел рядом. — Как впечатления от ужина? — тихо поинтересовался он. Одновременно с этим раздались первые звуки фортепиано — Куроо пробежался пальцами по клавишам, настраиваясь. Бокуто только издал смешок: — Он отличный парень. Мы точно подружимся. — Рад, что вы разделяете чувства Куроо по этому поводу, — Акааши приподнял уголки губ. — К сожалению, дружба с Куроо Тетсуро выльется вам в бесконечные поездки в Город — в театр и за покупками, а ещё он непременно обучит вас играть в гольф, покер и тысячу других игр, чтобы коротать время. И я ни разу не удивлюсь, если он пригласит вас на прогулку верхом. Бокуто беззаботно рассмеялся: — Акааши, это ведь звучит просто здорово! — Думаете? — нахмурился он. — Бокуто-сан, может быть, это и здорово… Но за этим у вас совсем не останется времени на помощь со сломанной машиной. Если только вы… Он замолк, выжидающе и со всей серьёзностью глядя Бокуто в лицо. По одним глазам было понятно: Бокуто и правда задумывается над тем, чтобы остаться здесь. — Я хочу вернуться, Акааши, — он вдруг крепко стиснул его ладонь в своих и почти виновато улыбнулся. — Правда, хочу. Просто я думаю… Я сейчас в конце девятнадцатого века. И я собираюсь уйти отсюда, даже толком не пожив. Думаю, любой другой на моём месте постарался бы… ну… отхватить кусок побольше. Понимаешь, о чём я? — Понимаю, — вздохнул Акааши. — Но, Бокуто-сан… — Ты сможешь вернуть меня в тот же день и в то же время, откуда я пришёл, — шёпотом перебил он. «Если смогу», — хотелось сказать Акааши, но Бокуто не дал ему и слова: — Сейчас мне некуда торопиться. Я хочу увидеть больше, узнать больше, провести время здесь. С то… с вами. И почему-то опустил взгляд на колени Акааши. — С нами? — тихо поинтересовался он. Бокуто перевёл на него растерянный взгляд, и именно этот момент Куроо выбрал для того, чтобы объявить: — Итак, господа и… господа, — он хмыкнул себе под нос, — Шопен! И изящно опустил пальцы на клавиши. Акааши невольно затаил дыхание: пьяный ли, трезвый, но играл Куроо действительно виртуозно. От Кенмы Акааши знал, что, скучая, Куроо может просиживать за фортепиано едва ли не целые сутки, и по особняку с хорошей слышимостью вечно разливаются плавные, изящные звуки клавиш. Тсукишима мрачно шутил, что фортепиано — это инструмент, который подходил Куроо в последнюю очередь, однако стоило признать, что талант у него был, а выглядело это просто замечательно. — «Фантазия-экспромт», — шёпотом подсказал Кенма с первыми звуками клавиш. И даже слегка прогнулся вперёд, похожий на загипнотизированного яркой игрушкой кота. Акааши практически не слышал игру на музыкальных инструментах: в городских клубах он бывал редко, а сам предпочитал звук работающих приборов в своей лаборатории. Тем не менее, Куроо играл потрясающе и, судя по расслабленной ухмылке на губах, прекрасно об этом знал. Его пальцы бегали по клавишам так, словно помнили звук каждой из них наизусть, то срываясь на судорожные удары-капли, то скользя по инструменту невесомыми прикосновениями. Музыка, в начале быстрая и порывистая, напоминающая каскадный водопад, к середине зазвучала плавнее и спокойнее; Куроо играл проникновенно, самозабвенно, оставив свой образ хамоватого франта где-то за пределами музыкальной комнаты, и Акааши его игра — не музыка, в которой он всё равно не смыслил, а именно игра — пробрала до дрожи. С такой самоотдачей, наверное, он сам запирался в своей лаборатории на долгие часы, а затем удивлялся, куда пропадает время. Уверенно и плавно Куроо вывел последние дрожащие ноты, которые многократным эхом разбились о стены и затихли в гробовой тишине комнаты. На его лице не было ни капли сосредоточенности — только полумечтательная пьяная усмешка. — Одно из моих любимых, — похвастал он, развернувшись корпусом в сторону сидевших на диванчике Бокуто и Акааши — Кенма неожиданно отступил куда-то в дальний угол, затерявшись в тенях. — Это… — Бокуто закашлялся. — Это было… — Превосходно, — подсказал Акааши. — Как и всегда, — пожал плечами Тсукишима, хотя и сам, учитывая редкие проблески положительных эмоций на его лице, выглядел донельзя впечатлённым. А Куроо — впечатляющим. И, опять же, он прекрасно об этом знал. — Могу ещё «Лунную сонату», — он пробежался пальцами по клавишам, — тоже страсть как хороша. Проклятье, у европейцев лучшие композиторы! Или… хотите взглянуть на конюшни? На сад? Кенма с удовольствием покажет вам сад, если ещё этого не сделал… Кенма? Где он? Акааши обвёл комнату пристальным взглядом, однако Кенма бесследно исчез. Куроо, разом забывший о собственном бахвальстве, в растерянности почесал затылок: — Опять как сквозь землю провалился. Иногда мне кажется, что он знает об этом доме намного больше меня. Наверняка обнаружил все тайные ходы, иначе эти мистические исчезновения никак не объяснить. Акааши хотел было сказать, что Кенма растворяется в воздухе, лишь когда внимание сосредотачивается не на нём, но Бокуто: — Здесь есть тайные ходы? — с сияющими от восторга глазами его опередил. — Разумеется, — Куроо поднял бровь и отвернулся от фортепиано. — Это старый особняк. Может, и привидения есть, хотя я не проверял. Я по ночам другим занимаюсь. Хорошо, подумалось Акааши, что Кенма успел покинуть комнату до этого заявления: Тсукишима кашлянул, а Куроо недвусмысленно ухмыльнулся, но, к счастью, тему разворачивать не стал, вместо этого поднялся с места и с уверенностью заявил: — Особняку уже почти сотня лет — он строился ещё в начале века, а стены до сих пор прочные, как сталь. Даже я не знаю обо всех здешних комнатах, хотя живу здесь… Он принялся загибать пальцы, а Тсукишима после недолгой паузы подсказал: — В марте будет восемь лет. — Да, точно! Ну, через год появился Акааши, — Куроо отвесил в его сторону забавный полупоклон, изящно взмахнув металлической рукой, — а ещё через три года… тот пожар. Куроо заметно помрачнел и умолк, закусив губу. Тсукишима, не особо охочий до физических контактов и вообще лишних прикосновений, переплёл пальцы Куроо со своими и пробормотал: — Куроо-сан, покажите нашему гостю сад. — И правда, — кивнул Бокуто, казалось, готовый на всё, только бы не вгонять хозяина особняка в депрессию. — Я не откажусь взглянуть! Куроо подавил невесёлый смешок: — Ладно, идёмте. Если Кенма решит объявиться и внемлет уговорам, он расскажет куда больше меня. Всё, что снаружи, его рук дело. Музыкальную комнату они покинули в молчании: Куроо вышагивал под руку с Тсукишимой, и между бровей у него залегла тревожная складка; притихший Бокуто шёл следом, казалось, всё порываясь что-то спросить у Акааши — он бросал на него очень многозначительные взгляды, и при спуске в холл Акааши не выдержал: — Бокуто-сан? — Куроо, — тот понизил голос так, что расслышать его не представлялось возможным, и приходилось читать по губам, — с Тсукишимой. Они вместе? Акааши запнулся и, споткнувшись о собственную ногу, полетел вперёд — прямо навстречу мощной груди Бокуто. Оба ойкнули об неожиданности; быстро став по цвету похожим на вино в бокале, Акааши восстановил равновесие, а Бокуто похлопал его по спине и сконфуженно пробормотал: «Что же ты, осторожнее надо!» — Вместе — не совсем то слово, — наконец едва слышно выдохнул Акааши. — И, прошу, сейчас не время это обсуждать. Бокуто выглядел так, словно понял, однако через секунду спокойно произнёс: — Кенме это не нравится. — Как вы… — Я, может, и выгляжу дурак дураком, но я вижу, когда кому-то не по себе от чужих… отношений, — Бокуто сердито засопел. — И Кенме Тсукишима определённо не нравится. Должно быть, они перешёптывались слишком громко: идущий впереди Куроо обернулся на них, приподнимая брови, и Акааши только и оставалось, что сконфуженно улыбнуться и, не говоря ни слова, нагнать их с Тсукишимой у парадных дверей. — Бокуто-сан, оставьте это, — прошипел он, бесцеремонно таща Бокуто за собой. — Но… — Просто оставьте. Это не наша забота. Однако Акааши не покривил бы душой, если бы сказал, что Бокуто целиком и полностью прав. Кенме не нравился Тсукишима — настолько, насколько кому-то может не нравиться любовник лучшего друга. А от Кенмы неприязнь передалась и Акааши, причём, на его взгляд, отчасти незаслуженно: Тсукишима был благоразумным, местами циничным и колким, этого у него не отнять, но в целом… нейтральным. И Акааши не мог взять в толк, откуда эта неприязнь поселилась у него в душе. С Кенмой всё было ясно, и Акааши желал ему лучшей судьбы, но всё, что лежало за пределами механики, было вне его сил. Иногда это огорчало. Иногда — жгло сердце. Но Акааши справлялся. Пытался, во всяком случае. За этими невесёлыми, очевидно, нагнанными вином мыслями он даже не заметил, как следом за Бокуто вышел наружу. Задние двери захлопнулись за его спиной, и они оказались в небольшом, по меркам всего особняка, саду. Сразу после крыши это было любимым местом Акааши не то что здесь, в пределах кованых ворот, а среди всех уголков страны, которые ему довелось посетить — а таких было немного. Сад был пышным и разросшимся, низкие ореховые деревья перемежались с декоративными и цветочными кустами, бутоны на которых закрылись на ночь. Мягкий свет газовых ламп превращал сад в уютное место на свежем воздухе, создававшее иллюзию того, что на самом деле землю не поглощают фабрики и заводы, а смог не закрывает доступ к солнцу — уже то, что Кенма сумел вырастить на мрачной, почти не знающей света земле такую красоту, было чудом. — А вот и он, — мурлыкнул Куроо за спиной Акааши — и тот, развернувшись, и правда наткнулся взглядом на светлую макушку Кенмы, который застыл на мощёной дорожке у самых дверей. — Эй, Кенма. Бокуто, вдыхавший мешанину разных запахов зелени и слабый аромат цветов — в самом дальнем углу виднелись синие пятнышки лепестков, которые даже в конце октября распускались на ночь и источали сладкий, приторный аромат, — расслабленно улыбнулся: — Кенма, здесь замечательно! Столько цветов… Даже не думал, что ты способен на нечто подобное. Тот в ответ лишь кивнул: — Спасибо. Правда, вам стоило прийти днём, а ещё лучше — летом, когда распускаются самые красивые. По ночам здесь можно разве что на листья любоваться, да и те грозят вскоре опасть. — Боже! — вдруг спохватился Куроо. — Сколько сейчас времени? Десять? — Без пяти десять, если быть точным, — уточнил Тсукишима, пряча часы в нагрудный карман жилета. Меланхолично пробормотав себе под нос что-то вроде «Какой я ужасный хозяин», Куроо взъерошил свою чёлку и прищурил кошачий взгляд, в свете уличных ламп отливавший тёмным золотом: — Пойдёмте-ка внутрь. В столовой ещё осталась курица и вино… — Думаю, — подал голос Кенма, — чай будет лучше. С пудингом. — С пудингом, — кивнул Куроо, даже не задумавшись. — А потом, если вы хорошенько меня попросите, я могу сыграть ещё парочку чудесных этюдов. И это я не показал даже часть того, что планировалось! Конюшни, поле для гольфа, библиотека — у меня огромная библиотека! — спальня… Нет, спальню из списка исключим… — Остановите его, — прошипел Акааши на ухо Бокуто, — иначе вам организуют распорядок дня на целый месяц вперёд. Бокуто в ответ на это только нахально усмехнулся: — А я и не против, — и уже громче прибавил: — Я с удовольствием взгляну на всё, что ты мне покажешь! Даже на спальню. — Рад слышать! — откликнулся Куроо. — Потому что спальня у меня тоже просто роскошная. Глядя на то, как Бокуто и Куроо обмениваются всё понимающими ухмылками и одинаковым хмыканьем, Акааши ощутил, как его сердце упало куда-то в бездонную яму. «Всё пропало», — подумал он и сотню раз проклял тот момент, когда так легко позволил Бокуто познакомиться с благословлением и одновременно худшим кошмаром жизни Акааши — Куроо Тетсуро.

***

Остаток вечера прошёл для Акааши в бесконечной череде вина, чая, чужого смеха и собственной меланхолии. Он не мог сказать, какие чувства по поводу происходящего испытывал Тсукишима, который выглядел недовольным разве что тем фактом, что Бокуто чуть не опрокинул на него салатницу, однако Кенма выпивал один бокал за другим, сам Акааши сдался, когда ему начали подливать, а Куроо и Бокуто перешли на новый уровень доверия и теперь громогласно дискутировали об отличиях местных борделей от индийских. Когда тема беседы плавно переключилась на обсуждение девушек, Акааши ещё держался. Когда девушки сменились парнями — нет. Он был уверен, что это не та тема, которую можно обсуждать за столом. Которую вообще можно обсуждать. Однако это был дом Куроо, а у Куроо были свои правила и свои взгляды на жизнь, гораздо более свободные, чем у консервативного Акааши, циничного Тсукишимы и слишком робкого, чтобы представлять кого-либо обнажённым в том самом контексте, Кенмы. Куроо опережал своё время на пятьдесят лет, самое меньшее; наверное, не следовало удивляться, что они с Бокуто сдружились за каких-то полчаса. — …я люблю темноволосых, — ничуть не стесняясь, хотя и порядочно раскрасневшись от количества выпитого, расписывал Бокуто. — Особенно с кудрями. Такими милыми, симпатичными кудряшками. И с раскосыми глазами, очень экзотично смотрится… — А цвет? — уточнил Куроо требовательным тоном, будто важнее информации в жизни не слышал. — Цвет чего? — Глаз. Бокуто изучающе прищурился — и Акааши вдруг понял, что смотрят на него. Прямо на него. И смотрят не так, как на предмет интерьера или интересного собеседника — как на бабочку под стеклом. — Серые, — наконец вынес вердикт Бокуто, возвращая взгляд обратно к Куроо. Тот понимающе хмыкнул и, отбарабанив пальцами какой-то темп по краю стола, своим фирменным «ничего не обязывающим» тоном протянул: — У Акааши не серые глаза. Скорее тёмно-синие. Подавились сразу двое — сам Акааши, который как раз отправил в рот кусок пудинга, и, как ни странно, Тсукишима, державший в руке вилку с салатом. Бокуто, сохранявший пугающую невозмутимость, снова повернулся к Акааши, и на этот раз тот нашёл в себе смелость выдавить: — Прошу прощения? — Тёмно-синие? — оживлённо переспросил Бокуто, не обратив на его слова никакого внимания. И, прогнувшись через стол, приблизил свои глазища к лицу Акааши, который отпрянул на спинку стула, давясь пудингом. — Тёмно-синие, — подтвердил Куроо уверенным тоном. — Я с ним семь лет живу, я точно знаю, о чём говорю. — Бокуто-сан, — одними губами прошептал Акааши, которого, кажется, препарировали совиным — почему-то на ум пришла именно сова — взглядом. — Бокуто-сан, это неприлично. Тот довольно ухнул, будто говоря: «А то». И прищурился. — Не знаю, — наконец неуверенно протянул Бокуто, — по-моему, они всё-таки серые. Такие… металлические. — Да тёмно-синие они! — Иногда они бывают зелёными, — пространно поделился со столовой Кенма, внося в обсуждение свою лепту. Акааши наградил его гневным взглядом, и Кенма, наверняка в душе безмятежно улыбаясь, пожал плечами: — Как сейчас. — Я хочу посмотреть! Бокуто потянулся к Акааши через стол, чудом не задев локтями тарелки на пути. Акааши стоило бы радоваться, что с обсуждения борделей они перешли на что-то более мирное, однако его не устраивало, что для более оживлённой дискуссии требовалось придирчиво пялиться в его лицо. Бокуто приблизился к нему так, что они едва не столкнулись носами, и Акааши не выдержал — отодвинув от себя стул, быстро вскочил на ноги. — Я сам не знаю, какого они цвета! — оттарабанил он и, не дав Бокуто схватить себя за локоть, отступил ещё на шаг. Когда к нему повернулись три с половиной одинаково любопытствующих лица — Тсукишима поглядывал на него краем глаза, но настолько активного интереса не проявлял, — Акааши взмолился: — Пожалуйста, хватит! Вы устраиваете какой-то… цирк! В наступившей тишине отчётливо послышался глухой «бум», с которым Бокуто упал обратно на свой стул и уверенным тоном заявил: — Хамелеоны. Мой идеал — глаза-хамелеоны. Тяжело дыша, Акааши посмотрел сначала на него, затем на хитро щурящегося Куроо, затем на Кенму, который тут же сделал вид, что целиком и полностью сосредоточился на своём салате, а после отряхнул сюртук, бросил тихое: — Прошу меня извинить, — и вышел из столовой. Прохаживаясь в коридоре от одной нелепой китайской вазы к другой, Акааши и сам не мог объяснить, откуда взялась такая злость. Он остановился у одной из ваз, бросил на прикрытые двери столовой быстрый взгляд и схватился холодными ладонями за свои очевидно пунцовые щёки. — Бокуто-сан просто выпил, — заверил он себя вслух. — Он ничего такого не имел в виду. — Так вы не спите вместе? — послышалось от дверей недоумённое кашлянье. Акааши задохнулся: этот хрипловато-ехидный баритон он узнал бы где угодно, когда угодно и с закрытыми глазами. И даже, наверное, если бы потерял слух. — Куроо, — просипел он через силу, так и не повернувшись, — почему тебя это интересует? — Я просто спрашиваю. Судя по звуку, Куроо прикрыл за собой двери в столовую. По тяжёлому ковру послышались его тихие, как у кошки, шаги, а в следующее мгновение на плечо Акааши легла рука — здоровая, не металлическая, — и его мягко развернули к себе. В глаза Акааши требовательно уставились жёлтые фонари. — И правда какие-то серые, — задумчиво хмыкнул Куроо после пары секунд прожигания Акааши взглядом. Тот вздёрнул подбородок: — Чего ты хочешь? — Вы с Бокуто спите или нет? От любого другого человека Акааши подобной открытой провокации в жизни бы не стерпел. Куроо — другое дело. Акааши знал его долгих семь лет и за эти семь лет натерпелся от него вопросов и похуже; удивляться подобному не следовало, но Акааши всё равно мучительно краснел — потому что тема спальни давно была для него табу. — Нет, — отрывисто сказал он. — Это всё? — Хм, — на его вопрос Куроо даже не думал отвечать, вместо этого почесав свежевыбритый подбородок. Он ненавидел щетину, а лезвие, кажется, доверял только Кенме. — Я просто гадал, почему Бокуто не хочет жить в гостевой спальне. Единственное объяснение, которое пришло мне на ум, — ты наконец-то отказался от своих затяжных отношений с лабораторией, а твой загадочный гость из Индии — обычный любовник. Акааши затаил дыхание — не столько от абсурдной идеи Куроо, под которую Бокуто ни разу не попадал, сколько от осознания, что Куроо подозревает Индию одной большой ложью. — Бокуто-сан — гость, — железным тоном произнёс он, почему-то мучительно напоминая себе сына перед грозным отцом. Таким Куроо для него был всегда — неким подобием отца-ровесника с любовью к выпивке и увеселениям. — Мой гость. Поэтому попрошу не связывать меня с ним… таким образом. Он помогает мне с устройством — не больше и не меньше. Акааши хотел добавить в конце порывистое «Всё ясно?», но запнулся, раздумывая над тем, что и без того звучит бестактно. Хотя в случае с Куроо бояться собственной циничности стоило в последнюю очередь; а Куроо этой секундной паузой тут же воспользовался и подступил самую капельку ближе с жадным блеском в глазах: — Так что же это за устройство такое? Тсукишима передал, что ты хотел съездить со мной в Город за деталями… Акааши, — он вздёрнул подбородок с привычной ухмылкой на губах, — я не сдвинусь с места, пока не узнаю, зачем. Акааши готов был в бессильной ярости скрежетать зубами — говорить правду он не собирался, а придумать «убедительную ложь» просто не успел. Оставалось вызывающе молчать и смотреть на Куроо, чувствуя, как от задержки в моргании глаза начинают слезиться. — Нет? — выдохнул Куроо, толкуя его замешательство по-своему. — Потом, — бессильным шёпотом пробормотал Акааши. Дело было то ли в выпитом вине, то ли в напряжённости, но его голова загудела. — Я объясню всё потом, ладно? Пожалуйста. Мне нехорошо. Я лучше выйду на воздух. Куроо посмотрел на него резко изменившимся взглядом и опустил руку, которой всё это время сжимал его плечо. — Акааши, я делаю это, потому что волнуюсь за тебя, — только и сказал он, когда Акааши отступил на шаг, едва не задев вазу. — И забочусь о тебе. Бокуто… проявляет к тебе интерес. Это очевидно — даже для меня, а я знаю его всего ничего. Пожалуйста, хотя бы в этот раз не загораживайся за своими машинами. Если человек к тебе тянется, прятаться — плохая идея. — А Кенма? — Что — Кенма? Куроо выглядел сбитым с толку, а Акааши уже пожалел о том, что брякнул это, не подумав. Вместо того, чтобы попытаться объяснить то, чего Куроо в упор не желал замечать (не время, не место, да и Акааши — последний, кому стоило в это ввязываться), Акааши лишь покачал головой: — Ничего. Я побуду в саду, скоро вернусь. Раньше, чем Куроо успел что-то ответить, Акааши развернулся и нетвёрдой походкой направился по коридору прочь. Голова гудела, а в ней множились и разбивались слова Куроо: «Бокуто проявляет к тебе интерес. Это очевидно — даже для меня». Куроо никогда не врал, особенно когда дело касалось такого, однако в одном он был неправ: в случае с Бокуто прятаться как раз-таки было лучшей идеей. Ни к чему вообще проявлять какие-то чувства — толку от них, если между Акааши и Бокуто разница в целое столетие? Рано или поздно Бокуто вернётся домой, а Акааши всё равно останется здесь. А даже если не вернётся… Нет. Акааши помотал головой, прогоняя вкрадчивый голосок прочь. Он сделает всё, что в его силах, чтобы помочь Бокуто. Он ведь дал слово. И должен его сдержать.