Surrender

Рика

Интересно, чтобы со мной было, если бы Зеро не спас меня? Куда бы я пошла, когда очнулась? Наверное, я сошла бы с ума, как только открыла глаза и увидела окружающую меня кровавую атмосферу, заработав паническую атаку или приступ немого шока, просидев не шевелясь ровно до того момента, пока охотники не пришли бы в мой дом с расследованием. Дальше по плану: забрали бы меня в гильдию, устроив допрос, а затем в лучшем случае — упекли бы за решетку, в худшем — убили. Руки непроизвольно начали трястись от одной мысли, хотя еще некоторое время единственным, чего я так сильно желала — была смерть. После злосчастной ночи на балу я четко решила для себя одно: я буду продолжать жить, борясь с ненавистной мне сущностью, с каждым днем погружающей мою душу в беспросветную тьму все больше, ради возмездия и восстановления честного имени моей семьи. Недавние события еще больше закрепили во мне уверенность в собственных намерениях, несмотря на то, что поселили едкий страх за собственное будущее; кладу руку поверх шеи, покрытой абсолютно гладкой кожей, которая перестала казаться чистой и родной. Словно полученная рана от укуса затянулась какой-то неестественной, чужеродной пленкой, лишь имитируя собственные ткани. Слышу звук открывающейся двери, невольно стреляя глазами на настенные часы, показывающие четверть шестого. Невольная радость врывается в мою грудь с такой силой, что я несдержанно вздыхаю — наконец-то я не одна в этих четырех стенах, за последнее время ставших для меня тюрьмой и темницей моих отнюдь не позитивных мыслей. — Привет, — пытаюсь говорить воодушевленно, когда юноша появляется на кухне. Нарочито игнорирую образ красных глаз и острых как лезвие клыков, возникавших в моем создании всякий раз, когда вижу Зеро. Пытаюсь забыть о случившимся, но выходит паршиво. Стараюсь, — ты долго. Парень кивает, будто не замечая мое дружелюбие и искреннее желание получить от него хоть какую-то отдачу в общении — одиночество съедает, по кирпичикам возводя возле меня бетонную стену, заставляющую замкнуться в себе полностью и стать в этом мире балластом, глупо проживающим дни ради ничем не примечательного финала — тихой и незаметной смерти, после которой атоматически исчезнет ряд проблем у некоторых личностей. И я была противна самой себе от столь сильной и непоколебимой жалости к себе, которая раз за разом выжигала в душе клеймо ненависти к себе. Но разве можно жалеть и ненавидеть одновременно? Поглощенная в пучину мыслей, на автомате встаю из-за стола и подхожу к недавно выключенной плите, заставляя инертное тело достать посуду, а затем положить приготовленную пищу в единственную тарелку и поставить чайник на горелку, чтобы подогреть давно остывший кипяток. Не замечаю, как вампир заходит обратно на кухню и бесшумно присаживается за стол, от чего, повернувшись, вздрагиваю. В миллионный раз задумываюсь: насколько глупой и погруженной в себя эгоисткой надо было быть, чтобы не заметить, что все это время передо мной находился не обычный человек? Его запах и внешность в первую очередь должны были насторожить, ведь обновленные рецепторы практически сразу позволяют распознать вампира. Утешаю себя мыслью о том, что я видела Зеро не так уж и часто. — Спасибо, — нейтральным голосом говорит юноша, когда я ставлю перед ним тарелку, а сама сажусь напротив. Отмечаю, что из школьной формы он успел переодеться в темные джинсы и светло-голубой джемпер с длинным рукавом и глубоким V-образным вырезом, открывающим вид на бледные выпирающие ключицы. Худой. Охотник косится на меня. Скорее всего недоумевает, почему я осталась с ним на кухне и бесцеремонно разглядываю его, вместо того чтобы уйти в отведенную, но не принадлежащую мне комнату. Вздыхаю, закусывая губу. — Я устала сидеть одна, — отвечаю на немой вопрос, заставляя лавандовый взгляд вновь обратить к себе, — с каждым днем я ощущаю свое состояние… — запинаюсь, подбирая подходящее слово, — все отчетливее, а одиночество только усугубляет мое положение. Несколько секунд после сказанного мы не прерываем зрительный контакт, от чего мне начинает казаться, что передо мной сидит не обращенный охотник, а настоящий чистокровный, нагло копающийся в моих мыслях. Но стоит мне оторвать взгляд, как юноша оставляет мою реплику витать в воздухе, мягко отталкиваясь от излюбленных четырех стен и исчезать в пустоте звуков. От этого я по-прежнему чувствую, как медленно схожу с ума, несмотря на физическое присутствие другого человека рядом. — Ты тоже был одиноким, когда это случилось? — вновь разрываю молчание через несколько секунд, подступая к границе между стандартным общением и глубокими личными темами, босыми ногами вставая на лезвие ножа и стараясь удержать равновесие, не порезавшись — не вызвав раздражение или злость. Зеро крепче сжимает вилку, и я вижу это невооруженным глазом, невольно напрягаясь тоже. Для него, как и для меня тема семьи и обращения была травматической, вопросы по которой нельзя было задавать так просто — без толики малейшего давления. Несмотря на то, что общались мы с этим парнем нечасто, я четко уяснила для себя — личное для него всегда остается личным, особенно события того времени. Но все же я хотела узнать его чуточку больше, возможно, от приевшегося состояния безысходности идя на такой риск. — Нет. Очевидный короткий ответ вместо хоть какой-то конкретизации. Ему так же больно говорить об этом, поэтому настаивать на продолжении разговора я не стала, смиренно ожидая пока чайник вскипит, и я со спокойной душой налью себе крепкий зеленый чай, а затем удалюсь в спальню. Но к моему удивлению, юноша сам продолжил беседу, не глядя задав для меня вполне неожиданный вопрос: — Любишь лошадей? Он поднимает на меня взгляд, в глубине которого появляются какие-то живые эмоции, которых так редко от него добьешься. На мгновение застываю, будучи удивленной и несколько раз прокручиваю в голове заданный вопрос. Зеро же усмехается краешком губ, видя мою растерянность. — Да, — отвечаю, слегка нахмурившись, — у моей бабушки в молодости была собственная конюшня, но когда родилась мама, ей пришлось забросить дело и отдаться ее воспитанию и обучению, — невольно улыбаюсь, вспоминая, как мама рассказывала мне об этом, совершенно не замечая слезы, быстро скопившиеся в уголках глаз, — к сожалению, я не была знакома с бабушкой. Она умерла до моего рождения. Но мы с мамой несколько раз ездили в конюшню — за эти годы сменилось несколько владельцев, и многие из них были не самые приятные личности. Хотя я все равно любила туда ездить. Неожиданно останавливаюсь, облизывая пересохшие губы от довольно многословного рассказа. Кажется, отсутствие общения влияет на меня подобным образом — я становлюсь неконтролируемой балаболкой, от чего мне самой становится смешно. Немного разряженная атмосфера действует, как бальзам на душу, и я счастливо улыбаюсь от возможности высказаться и, более того, говорить так спокойно и легко. Пожалуй, впервые за все это время ощущаю что-то наподобие комфорта и долгожданного успокоения, которые очерняет лишь по-прежнему саднящее горло. — Я познакомлю тебя кое с кем, когда мы разберемся с твоим делом, — с отголосками добродушия говорит юноша, вероятно, тоже расслабившись и заинтересовав меня своим предложением. Мысль о том, что я вновь смогу выходить на улицу, разговаривать с людьми и просто быть личностью, у которой вновь есть имя, несомненно, радует меня. Но сказанное охотником заставляет задуматься еще об одной вещи — мы практически никогда не говорили по поводу дела моей семьи и происходящего в гильдии. Все это время я живу в неведении, от того, что Зеро намеренно избегает любых разговоров о деле моей семьи. Я считаю это несправедливым и чертовски неправильным; порой мне хочется на всех парах заявиться в гильдию и разнести там все с требованием срочных разбирательств и объяснений. Но, как мне удалось узнать, гильдия не горит желанием заниматься разбором полетов по данной ситуации, да еще и моего отца обвиняют в подпольной деятельности. — Гильдия все еще не занимается этим? — с нотками отвращения и разочарованности спрашиваю, четко осознавая для себя: если последует отрицательный ответ — не под каким предлогом, я не вернусь в это место и не буду продолжать тренировки, чтобы стать полноценным членом команды охотников. Никогда. — Не совсем, — на удивление, голос юноши остается спокойный: в нем не слышно раздражение или нежелания отвечать, словом, как и привычной холодности, — на всех правах твоим делом займется Кросс, но для этого ему надо стать Президентом. — Когда? — Через месяц. Ответ жутко злит меня, но срываться на Зеро я не имею права по двум причинам. Первая: я обязана ему жизнью за спасение или жилье, ведь он рискует слишком многим, держа меня здесь. Вторая: он не в силах и, думаю, не в том статусе чтобы перечить воле главы гильдии. Словом, он не виноват в том, что дело о гибели моей семьи и моей пропажи пустили на самотек, что очень сильно настораживает. — У тебя будет месяц на то, чтобы научиться контролировать себя, — неожиданно произносит вампир, на этот раз уже более сдержанным и серьезным тоном, — как ты себя чувствуешь? Два — ноль. Я снова впадаю в осадок от неожиданного вопроса юноши, который до этого момента не интересовался моим состоянием вовсе. И у меня было два варианта возможных причин, по котором он вел себя так: либо пришло время и в скором времени я стану беспричинно набрасываться на него и крушить стены в доме, либо он все-таки решил проявить немного сочувствия и понимания в мою сторону. Конечно, к первому я склоняюсь больше, хотя факт второй кажется мне куда более приятным. Ощущаю накатывающий страх и, кажется, еще яснее чувствую боль в горле, невольно застревая взглядом на шее молодого человека. Естественно, это не остается без внимания, но я не в силах сейчас встретится с леденящим душу взглядом. Потому что мне так хочется… — Рика, — резко вздрагиваю, — все же тебе нужно поставить клеймо, — юноша указывает на большую замысловатую татуировку в виде решеток, мечей и роз на своей шее. От сказанного меня бросает в дрожь. Разумеется, я слышала о существовании своеобразной печати, сдерживающей силу вампира и позволяющею конкретному лицу контролировать его с помощью переносного атрибута, например, аксессуара. Но осознание того, что на мне появится физическое доказательство новой сущности…. я не была к этому готова. Видя мое замешательство и, скорее всего, испуг, юноша старается смягчить удар, нанесенный на слабую психику, вздыхая и добавляя: — Ты забыла включить плиту. — Что? — Чайник не греется, — юноша указывает пальцем на стоящей на горелке чайник, который я, казалось бы, поставила на подогрев. Действительно, конфорка не была включена. Несмотря на то, что сам указал на мою оплошность, встает и включает горелку. Небольшой свит от нагревающийся воды и незаметный для человеческих ушей, еще раз напоминает о том, кто я есть теперь. Становится не по себе. Чувствуя пристальный взгляд, поворачиваюсь к Зеро, который стоит возле кухонного гарнитура, прислонившись бедрами к столу и разминая шею одной рукой. Сегодня он кажется мне каким-то другим — задумчивым, но в то же время менее холодным. Его бледность и худоба больше не кажутся мне болезненными, но вот проявляющиеся синяки под глазами свидетельствуют о недосыпе и нервах. Ощущаю укол вины и отвожу взгляд. — Я посижу сегодня здесь. Выспись, я слишком нагло использую твою комнату. Слышу не то фырканье, не то усмешку, чувствуя еще большие угрызения совести. Насколько эгоистичной барышней нужно быть, чтобы так долго использовать чужую комнату, заставляя хозяина квартиры спать на кухне?! Хотя, судя по моей бессоннице и наблюдениям, он нечасто ночует дома. Большую часть времени квартира полностью в моем распоряжении. — Я ухожу на задание ночью. Возмущение окатывает меня с головой не хуже, чем ведро с холодной водой, но я стараюсь сдержать свой порыв, прекрасно зная — меня никто не послушает. Тем не менее, один нейтральный вопрос так и вертится на языке: — Ты вообще спишь? Парень безмолвно кивает, а я недовольно вздыхаю: почему я снова должна оставаться одна в этом, пусть и маленьком, но темном и все же чужом мне доме? Эгоистичные мысли не собираются покидать моей головы: почему он, будучи единственным человеком, с которым я могу общаться, а не медленно умирать в одиночестве темной квартиры, постоянно бросает меня? Но я продолжаю молчать, понимая, что мои амбиции слишком незначительны и необоснованные потому что я не имею права требовать что-то от чужого человека, не обещавшего мне ничего.