Stagnum violas

      Я не знал, что такое алкогольное опьянение, но мне казалось, что сейчас в меня влито столько какого-нибудь ядрёного напитка, что в глазах появляется туман. Он медленно просачивается сквозь веки, заползая вовнутрь и одурманивая всю голову. Проснуться утром в сладких объятиях, навевающих умопомрачительное притяжение. Чувствовать каждый атом воздуха, наполненного запахом практически родного, но такого непостижимого. Фрэнк лежал рядом, накрывал своей рукой и опалял мне шею тёплым дыханием. Я чувствовал, что полностью пропитался приятным мускусным запахом. Надеялся, что он не развеется, а будет с каждой минутой всё больше въедаться в мою кожу.       Рука онемела, кололись маленькие шипы по коже, возникшие от долгого пребывания в одном и том же положении. Было всё равно. Я решил для себя, что не сделаю ни одного движения, пока Фрэнк спит, дабы остаться в таком же положении, чувствовать его кожу и дыхание чуточку дольше. Потом он проснётся, либо же его разбудит Линда, и придётся разомкнуться и встать с кровати. Люблю и ненавижу утро одновременно. Оно заставляет чувствовать себя нужным на уровне подсознания, желания во снах, а после разрушает всё это.       С момента ухода Айеро-старшего из дома прошло уже два дня, и, как бы ужасно это ни звучало, но было легче. Вдохнуть полной грудью и не переживать о том, что тебе могут сказать вдогонку, пока ты пытаешься покинуть прямоугольный стол, за которым, хочешь не хочешь, а приходиться находиться с человеком, недолюбливающим тебя. За эти два дня мы с Фрэнком сблизились ещё больше, устранили преграды, которые мешали чувствовать себя раскрепощённо. Точнее, эта преграда испарилась сама, натянув на ноги ботинки и захлопнув за собой дверь.       Фрэнк дёрнулся и непроизвольно начал щекотать носом мою шею. Я не выдержал и тихонько захихикал, плечи дёрнулись сами по себе, и это повлекло за собой приятное прикосновение пальцев к плечу. Фрэнк проснулся, распахнул глаза. Я чувствовал полусонный взгляд полуприкрытых век на своей макушке. Пальцы медленно ощупывают каждый миллиметр на моём плече. Перехватило дыхание.       — Джи, — томный, ещё не успевший проснуться голос.       Я вздрогнул, а сердце снова, как и каждый такой раз прежде, пропустило парочку ударов. Затаил дыхание, ожидая того, что будет дальше. Хотел ещё раз услышать своё имя, произнесённое этим голосом, над ухом, но не мог попросить об этом.       — Доброе утро, — тихое продолжение, заставляющее теряться в объятиях.       Я влюбился в эти моменты по утрам, когда Фрэнк просыпался самостоятельно, а миссис Айеро не разрывала наше маленькое пространство стуком в дверь. Была возможность повернуться к нему лицом и рассматривать глубину глаз напротив. Я полностью погряз в чувстве, не дававшем мне покоя. Оно будто стучало в наполовину разрушенную дверь сознания и говорило: «Привет, а вот и я». Не сказать, что это погружение на глубину было приятным, ведь вызывало мурашки, сбитое дыхание и надрыв где-то внутри, но в то же время заставляло чувствовать себя живым и нужным.       За эти дни нашего с Фрэнком уединения не прошло ничего масштабного, чего-то такого, от чего стало бы немножко стыдно, а воспоминания об этом заставляли краснеть.       Всё было крайне умиротворённо, как будто так было всегда. Такие прикосновения и взгляды входили в норму, но не предвещали чего-то большего. Я не знал, хотелось ли мне переступить эту вычерченную грань, до которой мы дошли, ведь просто боялся. Вдруг всё станет слишком критичным, разорвёт разум окончательно, разбросав ошмётки по полу. Но иногда, когда Фрэнк приближался слишком близко, хотелось сделать что-то, что в щепки сотрёт оставшееся расстояние и заставит раствориться друг в друге.       Вместо пронзительного женского голоса в кошмарах в сознание врывалось что-то слишком интимное и пошлое. Каждый час каждой ночи картинки в голове становились всё более раскрепощёнными, и тело не могло на это не реагировать. В такие минуты по утрам я радовался, что именно Фрэнк обнимает меня сзади, а не я его, ведь чувствовал то, как тянет живот снизу, а тело напрягается до дрожи. Пришлось сдерживать это в себе, пытаться успокоиться и не обращать внимания на такое состояние и то, как Фрэнк обнимает меня, пока он не проснётся. Главное, чтобы потом не было стыдно, чтобы щёки не наливались краской, а глаза стыдливо не опускались в пол.       — Давно не спишь?       Я повернулся к нему лицом в объятиях, которые он, видимо, не собирался прекращать. Смотрел на него с пару секунд, а потом повертел головой из стороны в сторону, хотя сам уже минут как двадцать пытался успокоиться и выветрить из головы воспоминания о бурных снах. Как же хорошо, что они так быстро забываются.       — Джи… — Фрэнк произносит моё имя вновь, еле ощутимо.       Я вскидываю головой, будто спрашиваю его: «Что?», а он просто берёт и прикасается к моему лбу, аккуратно водя пальцами от висков к скуле и обратно. Лёгкое прикосновение к коже, а мне опять не по себе. Сны развеялись не до конца, поэтому я зажмуриваю глаза и зарываюсь лицом в подушку, как страус, прячущий голову подальше от опасности. Да, Фрэнк был опасен только потому, что мог одним взглядом заставить смущаться, а лёгким прикосновением и вовсе выбивать мозг из головы. Он усмехается, а после тяжело вздыхает, будто о чём-то задумался. А стоит ли?       — Я так бы хотел…       Был перебит. Стук в дверь и голос миссис Айеро, призывающий вставать с кровати и идти завтракать. Женщина никогда не входила в комнату, как делала это раньше, потому что просто не могла. Фрэнк закрывал дверь каждый раз вечером, когда заходил в спальню, дабы лечь спать, укутав меня в объятиях, а после быстро погрузиться в сон, заставив перед этим раскраснеться парочкой слов и действий. Даже и не знаю, что думала Линда, какие мысли могли посещать её голову, какие картинки происходящего в комнате разворачивались в голове.       Фрэнк вздохнул и прикрыл глаза. Он выглядел уставшим от своих мыслей, и я не мог этого не чувствовать. Всё было слишком явно, может, и он замечал, как меня одолевают замысловатости в голове, которые не покидают, а с каждым словом становятся всё более явственными.       — Пора вставать.       Обречённый голос, а после прохладный воздух, покрывающий участки кожи, где покоилась тёплая рука человека, в прикосновениях которого нуждаешься. Вроде как всё слишком просто, но в то же время есть то, чего не переступить. Это раздражает.       Фрэнк потянулся за одеждой, которую оставил разбросанной прямо на полу. Ему не были свойственны чистота и порядок, это было понятно изначально. Все предметы, которые попадались ему под руку, через какое-то время оказывались в совершенно другом месте, а после он называл содеянное им «творческим беспорядком», в котором, если захочет, найдёт что угодно. Утверждал, что так ему было комфортнее. Это заполняло пространство, придавая больше уюта, который для какого-то чистюли оказался бы настоящим свинарником. Меня всё устраивало, я даже и не обращал внимания на то, как мог неосторожно наступить на валяющуюся на полу зажигалку или же запутаться в ткани вывернутой наизнанку рубашки, которая небрежно пребывала на прохладном полу. Всё это казалось уже даже родным, настолько своим и притёршимся, что хотелось, чтобы так всё навсегда и замерло, а эта комната осталась единственным пристанищем в жизни. Конечно же, если в ней останется и нужный человек.       Не имея сил остановить начавшийся день, мне пришлось встать вслед за Фрэнком и переодеваться в своё повседневное одеяние, замечая прикрытые взгляды со стороны. Иногда это даже забавляло, но чаще всего заставляло смущаться. В прошлую ночь, например, когда мы укладывались спать, то одновременно взглянули друг на друга, когда у обоих верхняя часть тела была полностью голой, а после резко отвернулись и засмущались. Выглядело глупо, но всё же заставляло чувствовать хоть какой-то прилив красноты к щекам.       Фрэнк быстро сменил одежду, захватил с пола пачку с сигаретами, а с подоконника зажигалку и скрылся за дверью, оставляя меня одного. Суетиться мне не было никакой надобности, поэтому я начал медленно снимать с себя полюбившуюся пижаму, оставаясь в одном белье.       Моя одежда мне уже крайне надоела и затёрлась, поэтому кое-как получилось найти в гардеробе Фрэнка рубашку, которая не была на меня короткой и прикрывала запястья и низ живота. Пришлось перемерить множество всяких рубашек и футболок, чтобы найти ту самую, поэтому каждый раз, когда приходилось менять ткань с одной на другую, я смущенно отворачивался спиной к Фрэнку и переодевался как можно быстрее. Буквально чувствовал на себе взгляд сзади, но старался как можно тщательнее прикрыть подступавшее смущение. Верный вариант был найден, и теперь на мне красовалась прекрасная рубашка болотного цвета из плотного хлопка, которая моментами напоминала камуфляжную. Фрэнк восхищался тому, как она прекрасно выглядит на мне и контрастирует с алым цветом волос, а я только отводил взгляд, чтобы комплименты не врезались напрямую, а хотя бы под мнимым углом.       Спустившись вниз, я обнаружил, что мать и сын уже заняли свои места за столом и дожидались меня. На деревянной поверхности находились свежие поджаренные тосты, покрытые хрустящей корочкой, и несколько склянок с разными видами варенья на выбор.       Ароматы были просто божественны. Не один я заметил, что за время пребывания в этом доме я стал грузнее на парочку килограмм, а от въевшейся в кожу синевы под глазами почти не осталось и следа, лишь далёкие отголоски. Только сколько бы об этом ни думал, Фрэнк сразу же говорил, что я так выгляжу ещё привлекательнее, как будто умел понимать мои мысли и искал ещё один повод для того, чтобы влюбить в себя ещё больше. Конечно же, ему и стараться не нужно было, чтобы мои мысли были только о нём, поэтому каждый раз, когда он понимал меня без слов и говорил о том, что заботит в данную секунду, я подсознательно боялся, что он мог проникнуть слишком далеко в мою голову и увидеть все те отголоски жарких сновидений.       — Доброе утро, — миссис Айеро улыбнулась мне и принялась разливать чай по кружкам.       Приятный аромат, раскрепощённость и непринуждённая беседа о событиях, услышанных от голоса из радиоприёмника. Обещали дожди, рассказывали о каких-то невероятных катастрофах, которые могли произойти разве что в фильмах жанра фантастика, и политических баталиях, развернувшихся в стране. Только вот ощущения того, что это происходило и касалось нас, совершенно не было, как будто пребывали мы на отдельном острове в небольшом городке, или же просто мне так казалось.       — Кошмар какой, — приговаривала Линда, попивая чай и мило сёрбая из-за горячей жидкости, опаляющий язык.       — Отец так и не дал о себе знать? — поинтересовался Фрэнк, наконец-то решив хоть что-то произнести, совершенно игнорируя до этого темы, которые пыталась поднять мать.       Она замотала головой из стороны в сторону и замолчала, уткнувшись взглядом в поверхность стола. Очевидно, что она переживала за своего супруга, насколько бы их отношения не были натянуты, только вот держалась стойко, не давая и повода для беспокойства у других. Не перестану восхищаться этой женщиной.       — Понятно, — подытожил Фрэнк.       — Наверное, опять ушёл в запой, как было это раньше, — предположила Линда, хотя, очевидно, знала наверняка.       Столько прожитых лет бок о бок оставляли след и давали возможность выучить человека досконально, хотя бы не душу, но поведение точно.       — Это меня уже не волнует, — холодно ответил темноволосый, продолжая смотреть в одну точку, совершенно не моргая.       — Врунишка, — женщина усмехнулась, проговаривая это с особой горечью, и отставила кружку в сторону.       Фрэнк лишь вздохнул и поднялся со своего места, а после ушёл за пределы комнаты, попутно доставая из кармана джинсов зажигалку и сигареты. Ушёл прочь, за пределы родного дома, чтобы остаться со своими мыслями наедине, постараться убедить себя в том, что ему и правда всё равно.       — Когда же ты уже бросишь курить? — причитала мать вслед. — Ну вот что поделаешь с этим ребёнком.       Уголки губ самостоятельно приподнялись, вырисовав на моём лице линию, похожую на улыбку. Этому ребёнку было уже за двадцать, а женщина всё равно никак не могла выпустить из головы образ своего маленького мальчика, да и навряд ли когда-нибудь сможет. Мама… Слово вертелось на кончике языка, но никак не могло быть произнесено и осознано. Прекрасное слово, которое должно разливать теплоту по телу, заставляло лишь грустить и путаться в неведение. Хотелось бы и мне осознавать, что у человека, родившего меня, крутится в голове образ маленького детёныша, а воспоминания о какой-то шкоде вызовут через годы улыбку. А может, и у моей матери такое, просто я об этом не знаю. Колкие рассуждения, такие лучше выгонять из головы.       — Наелся, дорогой? — голос Линды вытолкнул из раздумий.       Я быстро закивал в ответ, улыбнулся, а после встал со своего места и пошёл в сторону выхода из дома, не желая оставлять Фрэнка. Пару дней назад я уже наблюдал его терзания, саморазрушение и печаль, и тогда у меня получилось превратиться в своего рода лекарство, которое хоть немного, да заглушало боль.       Выйдя из дома, я обнаружил на заднем дворе Фрэнка, стоявшего с уже почти докуренной сигаретой. Яда осталось всего на несколько затяжек. Не решаясь сделать шаг, я так и остался в дверном проёме, просто наблюдая со стороны.       Фрэнк сразу же заметил меня и обернулся. Он улыбнулся и открыл пачку, доставая из неё ещё один свёрток яда, а после протянул мне.       — Будешь?       Кивок. Рука потянулась, и на мгновенье наши пальцы соприкоснулись. Слишком запущенная болезнь у меня. На любое его предложение я готов был сказать «да».       Будешь убивать себя сигаретным дымом?       Да.       Дашь прикоснуться к себе?       Да.       Будешь влюбляться с каждой секундой в меня всё сильнее?       Да.       Умрёшь со мной?       Почему бы и нет.       Всё, что угодно, лишь бы быть рядом. Возможно, я просто слишком молод и обнаружил в нём кого-то близкого, который поймёт и обнимет просто потому, что захочет этого. Иллюзия нуждаемости, не более. Тогда почему так сильно душит и топит? Неизвестно. Так ведь можно захлебнуться, даже если в лёгкие поступает такой нужный воздух, ведь дыхание просто само по себе промежутками даёт сбой и отказывается исправно выполнять свою функцию.       — Пойдёшь завтра вечером со мной к друзьям? — скромно предложил Фрэнк, уже изначально ожидая отрицательный ответ от немого мальчика, ведь тому может быть слишком некомфортно в компании более старших и не таких молчаливых.       Только вот наперекор этому я всё равно кивнул, а он крайне удивился. Болезнь прогрессирует с каждой секундой. Тут уж либо нужно как можно быстрее предпринимать какие-то действия и пытаться вылечиться, либо же принять её и в итоге потерпеть крах, сломаться в чувствах и эмоциях, перестав корчить из себя исправный механизм.       Фрэнк прислонил край выкуренной сигареты к дереву, оставляя на нём чёрные сгоревшие ранения. Выпустил последний клуб дыма из лёгких и подошёл ко мне. Стоял и наблюдал, как я травлю свой организм, но при этом испытываю неприкрытое наслаждение от содеянного. Ощущение яда наоборот придает лёгкости при каждом его выдохе, немного дурманит голову. Мне это нравится. Я ещё не полностью втянулся в такую вредную привычку, но, кажется, что этого теперь не отнять. Курение напоминало Фрэнка во всех смыслах.       — Тебе это идёт, выглядишь старше и сексуальнее.       Я чуть было не поперхнулся этой смесью дыма и воздуха в своих лёгких, но всё-таки овладел собой и спокойно выдохнул, посмотрев на Фрэнка крайне удивлённо. В его глазах был огонёк, взгляд был пленительный, а лицо находилось буквально в десятке сантиметров от моего. Не понимаю, как у него получалось постоянно так влиять на меня с помощью пары фраз. Я нервно сделал ещё одну затяжку, а потом услышал тихое:       — Поделишься?       Он потянулся ближе, сокращая расстояние между нами, и вобрал в себя весь тот дым, который вышел из моих лёгких, не оставляя буквально ничего, а после аккуратно выдохнул, запрокидывая голову наверх. Прекрасен. Такие «контакты» с Фрэнком снова вызывали краску на лице, а сейчас ведь только утро. Впереди ждёт ещё один день с темноволосым, наполненный полностью такими моментами.       С течением ускользающего времени мне всё чаще доводилось думать о том, что скоро Фрэнку придётся покинуть этот дом и уехать обратно в колледж, который находился за тридевять земель. Это раздражало, поэтому я не сдержался и написал вчера вечером о том, что меня угнетает, на бумаге. Он перечитал эти строчки несколько раз, а после придвинулся ближе и запустил руку в мои волосы, приводя их в состояние гнезда. Тихо сказал:       — Но у нас же есть «сейчас», верно?       Я лишь слабо кивнул на такой вот ответ и опустил голову. Раздражение не прошло, а фраза лишь подзадорила. Хотелось большего. Опрокинуться в эту трясину желания и неизвестности с головой, не оставляя и секунды на раздумья, но можно ли. Не увязнем ли вместе и выберемся ли потом? Никак не мог понять, почему он медлит, почему не сделает чего-то такого, от чего в животе всё скрутится, а мозг перестанет работать. Да и почему я не могу сделать этого сам? Бесит.       Знаю же, чем вызваны все эти краски на лице и пульсирующий низ живота. Обычное влечение, которое так часто описывается в книгах, как что-то со словом «любовь». Я же просто хотел чего-то большего с Фрэнком, не обязательно чистой и светлой любви, но хотя бы удовлетворения своих не очень-то чистых фантазий.       Последние сгустки сигаретного дыма растворились в воздухе, не оставив после себя ничего, кроме режущего обоняние запаха. Фрэнк наконец-то опустил взгляд на меня, прижался лбом к моему лбу и смотрел мне в глаза. Я видел румянец на его щеках и затуманенные глаза, которые будто впитали весь тот дым. Он прикрыл глаза и так же быстро отстранился, оставляя недоумевать. Сигарета уже успела дотлеть до самого фильтра, и стоило шелохнуться, как накопившийся пепел большим куском слетел на землю. Фрэнк пошёл к выходу из калитки, сказав напоследок лишь:       — Я схожу к Рэю и скоро вернусь. Не скучай.       Оставалось лишь наблюдать за тем, как он скрывается за забором, а после уходит куда-то в сторону, оставляя лишь тихие шаги позади. Я мысленно закричал от раздражения и пошёл в дом, где меня встречала улыбчивая Линда, уже придумавшая мне занятие на день. Она попросила меня убрать пыль с книжных стеллажей, которые полюбились мною на века. Занятие не из худших, хотя бы смогу исследовать до конца «библиотеку», которой располагало семейство Айеро.       — Джерард, постой, — миссис Айеро придержала меня за рукав рубашки, как только я пошёл выполнять своё задание.       Её взгляд был какой-то напряжённый, а брови хмурились под весом раздумий. Ей было очень тяжело что-то сказать, хотя оно усердно рвалось наружу, в попытках высвободиться. Она немножко помялась на месте, прежде чем произнести фразу, разрезающую спокойствие.       — Между вами с Фрэнком что-то происходит, верно?       Она смотрела так, как будто спрашивала это всего лишь из-за своей материнской вежливости, прекрасно осознавая всё и без моего ответа. Смотрела на меня в упор, не ослабляя пальцы, которые держались за ткань рубашки, как будто боялась, что я сейчас сорвусь с места и убега от вопроса.       Глаза уставились в пол, а двигаться не получалось. Не хотелось давать никакого ответа. Ведь было бы намного легче оставить всё в подвешенном состоянии, поскольку толкового ответа я и не знал сам. Фрэнк давил моё сознание своей притягательностью и постоянным поведением, но в то же время удерживал на расстоянии, не давая приблизиться на дозволенную им дистанцию.       — Понятно, — вздохнула женщина, считая, что пословица «молчание — знак согласия» в этот раз в полной мере оправдала себя. — Просто, дорогой…       Ещё одна неловкая тишина и давящий на голову воздух. Она вновь хотела сказать что-то, и я боялся этих слов, будто изначально знал о том, что они понесут за собой, как сделают больно.       — Он же говорил тебе о Джамии?       Я с недоумением взглянул на женщину, не понимая, к чему она клонит, хотя что-то внутри уже давно било тревогу. Стало вдруг тяжело дышать, лёгкие будто сжались, уменьшаясь с каждой секундой.       — Это его девушка, Джерард. И уже давно.       Взгляд потупился, а мысли завертелись в голове, превращаясь в огромный запутанный клубок ниток. Его тяжело распутать, как ни стараешься, а вытащить оттуда нужную ниточку, отвечающую за спокойствие и ясное сознание, практически невозможно. Смотрю куда-то сквозь Линду, а она продолжает говорить.       — Я знаю, что между вами происходит, и принимаю любое ваше решение, ведь вы мне родные, но ты должен это знать, чтобы в полной мере понимать всё. Не так ты должен был об этом узнать, но я не хочу, чтобы ты страдал потом, милый, — она тянет руку ко мне, хватается за рубашку.       Я делаю шаг назад, не поднимая головы, нахожусь в прострации, а все моменты с Фрэнком, заставляющие вздрагивать каждый раз, лишь перекрываются один другим, как на старой фотоплёнке. Виски сжало под прессом боли и наивных иллюзий, которые за секунду развеялись в чём-то крайне ядовитом. Острый вкус желчи в глотке и рвотный позыв, который с трудом получается сдерживать. Чувствую себя одураченным, наивным и совершенно ненужным.       Отхожу от Линды и поворачиваюсь спиной, держа путь наверх, на второй этаж, дабы закрыться в комнате. Не хотелось больше никаких книг, очищения запылившихся полок и поисков новых романов, в которых описывалось прекрасное чувство «любовь». Мираж. Женщина с тяжестью опустила руку, отпуская меня, чтобы дать возможность повариться в личном котле размышлений.       Девушка… Джамия. Имя вертелось в голове и заставляло ненавидеть его, хотя на самом деле соединение этих букв звучало красиво. Просто за вырисованными символами стояла особь, которой всецело принадлежал Фрэнк. Они были вместе, делились секундами жизни и довольствовались телами друг друга, позволяя себе куда больше, чем какие-то простецкие прикосновения. Она могла делать вместе с ним то, о чем мне доводилось только думать, пребывая в Царстве Морфея. Они вместе уже давно. Так сказала миссис Айеро.       Как бы много времени мы ни проводили вместе и сколько бы Фрэнк ни рассказывал о своей жизни, в тот момент я совершенно точно понял, что не знаю о нём ровным счётом ничего. Оказывается, есть человек, деливший с ним постель до меня. Есть та давняя семейная история, которая покрыта простынёй секретности, из-за которой отец набросился на сына. И всё так непонятно, что хочется зажмурить глаза, а после открыть их и проснуться в другом месте.       Я влюбился, позволил своим юношеским чувствам взять верх над сознанием, а в итоге получил только разочарование. Зайдя в комнату, наткнулся на всё тот же привычный беспорядок, названный «уютом». Хотелось разбросать все эти вещи, уничтожить, дабы убрать этот въевшийся мускусный запах тела, не принадлежащего мне. Только вот вещи всё равно пахли им: смятая простынь, подушки и предметы тоже. Взору попался холст, лежавший на своём привычном месте в самом углу комнаты. Решение было принято незамедлительно — вытеснить мускусный запах с помощью краски.       Движения были резкими, никакой щепетильности и аккуратности. Мазки обрывистые, а желание разрушать никуда не подевалось. Роспись происходила под эмоциями, в порыве злости, и затянулась на несколько часов. Я приступил к озеру, решил закончить то, к чему была приложена рука старика изначально. То, что получалось у меня, разительно отличалось от того, что отпечаталось тут ранее. Водная гладь была разделена на две части: светлая, чистая и поблескивающая принадлежала старой морщинистой руке, а тёмная, глубокая и мутная возникала с каждой минутой течения времени. Испортил ли я этим целостную картину? Откровенно говоря, было плевать, как и на всё, что окружало меня.       Пару раз я выпадал из рисования и чувствовал на себе взгляд Линды, которая тихо подходила к комнате и смотрела на меня сквозь приоткрытую дверь, будто пыталась убедиться, что со мной всё хорошо, и я ничего не успел натворить за это время. Один раз произнесла даже моё имя в сопровождении глубоко вздоха, а после удалилась, поняв, что я не хотел сейчас ни на что реагировать, а уж тем более что-то писать, дабы ответить.       Пальцы хотели красить поверхность резкими штрихами, но никак не выводить буквы на листе обычной бумаги. Это было бессмысленно.       И вот наконец-то водная гладь прикоснулась к сухим воображаемым берегам, которые до сих пор не нашли своего воплощения на холсте. Тяжёлый вздох и небрежно выкинутая кисть куда-то в сторону, попутно измазывающая остатками масла пол. Я всматривался в проделанную работу, надеясь на то, что мне понравится увиденное, но этого не произошло.       Я смотрел на неё ещё долгое время. Не любовался, а пытался не ненавидеть, хотя бы заглушить внутренний голос, кричащий о моей бездарности. Натянутая на дереве поверхность вдруг резко обрела ещё один небольшой штрих в виде темнеющего влажного пятна, распространяющемуся разводами. Пальцы медленно прикасаются к коже, в полной мере ощущая влагу, которой она покрыта. Странное чувство, взявшееся непонятно откуда. Почему так больно, неужели всё уже настолько плохо и запущенно?       — Хэй, Джи, — дверь комнаты приоткрылась, и в неё влетел Фрэнк, сжимающий что-то плоское и бумажное в руках.       Я быстро стёр слёзы и попытался сделать как можно более нормальный вид, не желая показывать свою и так заметную слабость ещё больше. Мысленно разрешил себе это делать только в одиночестве без чужих глаз.       — Вау, как красиво, — Фрэнк залюбовался на холст, лежащий передо мной, даже немного приоткрыл рот. — Ты чего мне не показывал эту картину?       Я лишь пожал плечами, а Фрэнк приземлился напротив меня, подминая ноги под себя. Вид у него был очень радостный, излучалось тепло и уют, который почему-то теперь не долетал через воздух до меня, как это было ранее. Теперь он не казался тем прекрасным, что резко появилось в моей жизни и ради чего стоит продолжать тут находиться.       — Я вот тебе притащил кое-что.       Он выдвинул вперёд бумажный прямоугольный свёрток и широко улыбнулся, протягивая его мне, как будто говорил: «Ну же, открой». Пришлось неохотно поднять руки, дабы взяться за поднесённый подарок. Указательные пальцы соприкоснулись в точке, от которой пошло множество мурашек блуждать по телу и заставлять чувствовать себя ещё более паршиво.       Фрэнк был в предвкушении, пытался усидеть на месте, пока я медленно разворачивал бумагу, накрывавшую подарок. Он бы мог вспыхнуть от моей медлительности и сам открыть то, что, видимо, так долго готовил, раз прошёл не один час. Открыв наконец-то подарок, я увидел перед собой небольшую стопку бумаги просто шикарного качества. Она была в меру шершавой, можно было прощупать каждую выему, если аккуратно водить по ней пальцами. С края бумаги лежали новехонькие кисточки.       — Ну как, тебе нравится? — голос Фрэнка буквально резал слух, заставлял зажмуриваться.       Я ничего не ответил, продолжал разглядывать подарок, который казался теперь таким ненужным и неискренним. Айеро-младший вдруг резко согнулся в спине и прикоснулся к моему плечу ладонью, чувствуя что-то неладное.       — Ты о чём задумался? — тихо спрашивает парень, пытаясь заглянуть в мои опущенные глаза.       Я дёрнул плечом и убрал его руку, а после потянулся за откатившейся испачканной кисточкой, макнул её в мутную синюю краску, которой рисовал озеро, взял новенький лист бумаги и отдельно вывел линии на нём. Поднял глаза на Фрэнка и увидел перед собой человека, купающегося в непонимании и вопросах.       — Джамия?