Почему-то всё кажется правильным. И то, что Рэй ушёл вместе со всеми, крикнув нам напоследок, что второй ключ на тумбочке лежит, а после дверь закрыл с внешней стороны; и то, что сейчас Фрэнк сверху надо мной нависает, опираясь руками об обивку дивана; и то, что целует куда-то в шею, проводит языком, иногда кусается и томно вздыхает. И чувство такое странное, непонятное. Дыхание это тёплое будто сквозь кожу проходит, впечатывается в клетки и врастает корнями-атомами. Непривычно принадлежать человеку, непривычно чувствовать нужность и значимость, потому что ощущение такое странное, неизведанное.
В голове набатом «я нужен», внутри гулом стук сердца и застывшие лёгкие. Хочется ближе, сильнее и крепче, хотя уже нет даже миллиметров расстояния между нашими телами. И так явно ощущается его дрожащий живот, грудь, что широко вздымается и вдавливает ещё сильнее моё тело в диван.
Сейчас — во власти.
Сейчас — вместе.
Сейчас застыло в мгновении.
Как и всегда, когда рядом. Потому что ноги снова разведены, тазобедренные косточки соприкасаются и медленно стираются в этом прикосновении податливыми движениями. Руки согнуты в локтях и обвиты вокруг крепкой татуированной шеи, а мягкие пальцы перебирают мои пряди разлетевшихся воронами волос, контрастирующих со светло-бежевой обивкой дивана. Я чувствую дрожь в своих запястьях, чувствую застрявший ком в горле, поджатые кончики пальцев ног и странное желание, что поволокой легло на мои веки.
Глаза закрываются, ощущение нежности и наслаждения накрывает, захлёстывает разбушевавшейся волной. Не страшно даже от осознания наличия Джамии, которая где-то там дома и вообще существует в жизни Фрэнка. Не страшно даже в понимании и представлении «правильных» отношений после столкновения с Крэйгом и Кинсли — идеальные инь и янь.
Он настолько рядом, настолько правильно-неправильно близко. Тёплое дыхание на губах, примесь алкоголя и ментоловых сигарет, пряди отросших волос на моём лице и поцелуй… Затянувшийся такой, с безмерной нежностью и медлительной страстью. Фрэнк сминает губы, оттягивает нижнюю, цепляет верхнюю и проходится по ней языком, но не делает ничего более, потому что пока не нужно. Сейчас просто научиться, приловчиться к тому, что есть уже. Он понимает, что со мной такое впервые, что я могу просто не помнить, даже если уже проходил через это.
В перерывах — воздух, чтобы сделать спасительный глоток и продолжить, не открывая глаз. Ни к чему. Уголки губ — в улыбку, пальцы — под футболку. И это настолько уместно, что живот дрожит. Я это чувствую, понимаю это желание и соглашаюсь с ним. Руки Фрэнка сцепляются за спиной, тянут на себя, чтобы подняться, не разрывая поцелуй. Он усаживает к себе на ноги, проходится подушечками пальцев по коже под рёбрами — оставляет отпечатки, клеймит. Футболка у груди, коже живота резко становится прохладно, но не всё равно ли?
Ткань поднимается всё выше, а рука цепляется за мои волосы, оттягивает их с небольшим напором и заставляет прогнуться назад настолько, насколько возможно, а после исчезает. И я остаюсь в таком положении. Податливая глина, из которой формируют красивую вазу — такую, какой хотели бы её видеть. Почему бы и нет?
Руки пересчитывают рёбра, губы опускаются вновь на шею, опаляют дыханием — мурашки бегут табунами. Фрэнк целует ключицу, проходится по ней языком и ведёт влажную дорожку вниз, пока не доходит до груди, обрисовывая бусинки сосков.
Изо рта первый выдох. Громкий, неожиданный ни для меня, ни для Фрэнка. Гортанный голос пробивается наружу и выходит на волю в сопровождении удивлённого затуманенного взгляда Фрэнка. Я вижу этот взгляд, застывший на секунду на моих губах, спустившийся вниз вдоль блестящей влажной дорожки.
Он кладёт свою руку на низ моего живота, улавливает все его вибрации, а после ведёт вверх прямой линей, задерживается на солнечном сплетении и цепляет край футболки. Тянет вверх настойчиво, пытается избавиться от того, что так сильно мешает. Мне руки остаётся лишь поднять — сопротивление бесполезно, да и не нужно вовсе, потому что я уже чувствую, как всё наливается внизу, тесноту джинсов, и хочу быстрее избавиться и от них.
Футболка аккуратно спадает вниз за моей спиной прямо на диван, забирая с собой последнюю теплоту — уступает место жару. Нагота не смущает нисколько, хотя должна бы — она лишь больше горячит, лепестками спадает с молодого бутона, оголяет сущность. Хочется больше, хочется, чтоб Фрэнк так же. Тянусь пальцами к его рубашке, пытаюсь оттащить её назад, но руки пытаются, пальцы дрожат от предвкушения. Это слишком нечестно — на нём на одну вещь больше, чем стоило бы для равенства. Он понимает меня. Накрывает мои руки своими и уверенным движением снимает клетчатую рубашку, одновременно ненавистную и самую любимую мною во всём его гардеробе.
Он прижимает ближе меня, тащит к себе за поясницу, чтобы прям вплотную и без пропасти — сразу вместе и магнитом. Вновь очерчивает бока, обрисовывает талию и целует. И всё серьёзней, до головокружения неожиданно. У него сорвало рычаги, а я нёбом чувствую его горячий язык, что проходится по зубам, задевает их кромку и ищет мой — змеями сплестись. Утонуть ещё больше.
На моих боках остаются красные отпечатки пальцев, а внутренняя сторона бедра соприкасается с грубой тканью его джинсов в районе паха. Податливые движения, развязный поцелуй, что по рейтингу превосходит всё, что было «до». Ощущения нереальные, глаза закатаны, дыхание сбито, а пальцы рук сжимают его плечи, чтобы удержаться и не упасть в пропасть.
Нос к носу, зубы ударяются — так неаккуратно, иногда даже больно, но тому больше острых ощущений. Укусить за губу, а потом зализать «ранение»; потянуть за волосы на затылке, чтобы после аккуратно провести пальцами сквозь пряди волос; сжать запястье до боли и водить пальцами еле ощутимо по внутренней части руки вдоль вен — так нормально для него, так неопределённо, как по американским горкам.
Дышать всё тяжелее, раскалённый воздух, на лбу первые капельки пота, а в лёгких алкогольно-ментоловое месиво расходится вязкой патокой. Руки съезжают с боков, прикасаются к пуговице на джинсах и умело расстёгивают её. За ней с характерным звуком расходится ширинка, и сквозь ткань нижнего белья я чувствую приятное прикосновение — лёгкое, еле ощутимое. Фрэнк водит пальцами, сдерживается, чтобы потом выбить резкий выдох прямо в поцелуй.
Мне тяжело дышать, я не могу больше терпеть и ждать. Стягиваю с него футболку и откидываю её куда-то в сторону, под сопровождение нежного бормотания на ухо, россыпи лихорадочных слов. «Мой», «сладкий», «хочу» — и всё отдельно, но будто вместе, как фрагментированные осколки картины, нависшие над головой.
Перед глазами его тело, расписанное этими особенными фрагментами, почему-то слишком родное и тёплое. И хочется прикоснуться к каждой детали татуировок, рассмотреть всё вплоть до малейшего штриха в уголке ключицы, покрыть отпечатками своих губ на память момента.
Джинсы съезжают вниз по бёдрам, Фрэнк заводит свои руки за мою спину и сжимает пальцы на ягодицах, залезая под резинку трусов. Подталкивает бёдра к движению, тянется губами снова к шее, уху, не даёт нормально дышать, перекрывает кислород своими поцелуями. Пальцы скользят вниз, проникают в ложбинку, оттягивают бельё и массируют мышцы. Приятно… до ужасных колик в животе, до приятной тяжести в члене. Мне нужно внимание, больше, быстрее. Желание ощущать его руки-прикосновения по всему телу.
Ближе.
Громче.
Желаннее.
Джинсы уже где-то внизу, в районе колен. Создают еле ощутимый дискомфорт, сковывают движения, но пока что не мешают. Фрэнк раздевает медленно, задерживает руки на бёдрах, проходится вдоль ляжек и совершенно «нечаянно» цепляет пальцами член, ненадолго задерживаясь на самом кончике. Очерчивает тазобедренные косточки и потом вновь приникает к ягодицам, скользя указательным пальцем вдоль ложбинки.
В этот момент становится стыдно, краски алые играют отблесками на моих щеках и кончиках ушей. Взгляд затуманенный скользит вниз по оголённым телам, цепляясь за каждую мелочь. Фрэнк накрывает своими губами мои: припухшие, покрасневшие и влажные от длительных поцелуев. На автомате закрываются глаза, а после я понимаю, что он целует специально, чтобы лицо не исказилось от боли, чтобы отвлечь внимание, потому что я чувствую, ощущаю, как внутрь проникает его палец. Жарко, вдвойне стыдно, но поцелуй разорвать не могу — Фрэнк не позволяет. Кладёт ладонь на затылок, ограничивает в движении и сминает губы ещё усерднее.
Всё продолжалось долго. Достаточно для того, чтобы привыкнуть к ощущениям, вобрать ещё два пальца и возбудиться до искр в голове и внизу живота. Плоть налита кровью, я еле сдерживаюсь, на инстинктах притираюсь к животу Фрэнка, чтобы хоть как-то унять возникший зуд. На мгновенье осознаю, что всё это время он занят только мной, отдаёт всё мне, не просит взамен ни толики внимания. Пальцы тянутся вниз к ремню на его джинсах, аккуратно проходятся по грубой коже и металлической пряжке ремня, чтобы подцепить ногтями и расстегнуть. Медленно и с неким страхом что-то сделать не так, потому что Фрэнк застыл. Смотрит на меня своим затуманенным взглядом, лишь иногда оглаживая бока, целует плечи, заправляет повисшие влажные пряди волос за ухо.
Я не знаю, как это делается правильно, как доставить максимальное наслаждение человеку, в которого беспамятно влюблён. Ориентир — свои ощущения; те, которые возникали, когда меня касался Фрэнк.
Плоть идеально ложится в руку, движения медленные, смазанные. Контроль взглядом, чтобы ничего не натворить, не испортить. Из стороны в сторону, бережно, улавливая каждую венку, цепляя аккуратную шапку и надавливая на самом верху. Губы дрожат, осознание слетает, виденье на повторе. Пальцы цепляют мой подбородок, поднимают голову и «приказывают» смотреть в глаза.
Во взгляде нежность, удовольствие — примесь любви.
На лице приподняты уголки губ — примесь эротики.
Фрагменты складываются, наконец-то понимание, осознание. Срабатывают инстинкты. Руки сами прикасаются к груди Фрэнка, обводят её поглаживающими движениями и надавливают. Он откланяется назад, опирается на локти и выжидает. Смотрит взглядом влюблённым, одобрение рассыпается ко всему, что я предприму.
Привстаю с колен, стягиваю джинсы до щиколоток, не разрывая зрительного контакта. Придвигаюсь ближе, как можно теснее и теплее. Невроз, странное чувство приближения чего-то нового, неизведанного — физической близости с человеком, которого желаешь всем сердцем, который отвечает взаимностью. Сцеловывает капельки пота с моей шеи и трётся лбом о дрожащие плечи. Руки ходуном, струна нервов на грани обрыва, будто у лезвия ножа.
Он останавливает, а я боюсь, что всё испортил своей юношеской неопытностью. Замираю, вслушиваюсь в тихое:
— Давай помогу.
У самого уха с горячим дыханием и руками на ягодицах, которые раздвигают половинки, заставляют немножко привстать, чтобы потом почувствовать тягучую боль внутри; чтобы распахнуть широко глаза, когда после медленного движения — резко и сразу; чтобы издать гортанный вскрик прорвавшегося голоса и услышать, что «он прекрасен», что Фрэнк «рад наконец-то услышать его». Пальцы на скорпионе, губы в губы. Тепло на двоих и дыхание тоже. Алкоголь бурлит в крови размеренным вулканическим жаром, подходит к смутному рассудку.
Остаётся лишь цепляться за любимого скорпиона пальцами, сжимать его до искажённого рисунка и терпеть постоянную боль, что равномерным графиком вниз утихает. Склонить голову на его плечо, почувствовать, как капля пота стекает на кончик носа, задерживается там, а потом опадает на шею Фрэнка. Всё смешалось в боли и желании.
«Всё будет хорошо, нужно потерпеть» — мантра в голове.
Она угасает, практически исчезает, пока Фрэнк притягивает за талию к себе, очерчивает бусины сосков языком, чтобы отвлечь; чтобы я голову запрокидывал наверх и дышал куда-то в потолок. Ступор отступает понемногу.
Я делаю первое движение бёдрами, опираясь о его плечи, и боль уходит на второй план. Протяжный вздох — Фрэнк всё понимает. Подхватывает движения, надавливает руками на талию, чтобы продлить это ощущение, довести его до пика, разорвать все рамки, сковывающие до этого момента. Уже нет боли. Есть исключительное наслаждение в чистом виде и без примесей.
Он валится на спину, утягивает меня за собой и, не убирая своих рук с талии, быстро двигает бёдрами, целует, оглаживает силуэт. На секунду прерывается, дотягивается руками до выключателя, и верхний свет гаснет, оставляя лишь блеклое мерцание настольной лампы. Тени на стенах, дыхание в унисон, и Фрэнк кажется ещё более красивым. Я не могу насмотреться, не успеваю впитать всю эту красоту взглядом, пока ещё есть возможность держать глаза открытыми.
Целую его самозабвенно, люблю до беспамятства, благодарю за взаимность и притираюсь щекой к его щеке. Отдаю тепло, разрешаю всё и без остатка, а после…
После чувство наполненности. Силы покидают разом, тело становится тяжёлым грузом, и я на выдохе падаю на Фрэнка. Всё происходит в одно мгновение, глаза закрываются, зазывая сознание в сонную негу. На задворках я слышу тихое «люблю», чувствую поцелуй в висок и пальцы, что нежно массируют кожу головы.
***
Раздражающий белый свет назойливой мышкой выгрызает сонные глаза. Разлепить их получается с трудом, не с первого раза, да и вообще какое-то чувство нелепое, будто заплыло всё и опухло. Может быть, просто свет останавливает меня от очередного пробуждения, мурлыкает своё «закрой глазки» в самое ухо. Чёрное кубло на голове не добросовестно выполняет своё предназначение — служить занавесками, защищать и оберегать.
Почему-то уж слишком ярко вокруг — белого в излишке. Я понимаю, что нахожусь не там, где пришлось отключиться и упасть в дрёму. Кое-как опираюсь локтями о кровать, покрытую синими простынями, чешу затылок, пробираясь пальцами сквозь спутанные локоны волос, в попытках разровнять их хоть чуть-чуть, привести в порядок. Не поддаются — изворотливые гадёныши. Кровать какая-то уж слишком большая.
Взгляд в разные стороны — комната другая, рядом никого, постель холодная. Впадаю в лёгкое замешательство, растираю сонные веки до покраснения, пару раз смаргиваю отступающую дрёму и ловлю еле слышное шорканье где-то со спины. Не успев обернуться, чувствую крепкие объятия и тёплое дыхание на шее.
— Мышонок наконец-то решил проснуться?
И расплываюсь в счастливой улыбке, полыхаю резко покрасневшими щеками и хихикаю куда-то в запястья татуированных рук, чьи пальцы медленно водят по моим плечам. Лучшее утро за всю мою «памятную» жизнь.
Сказочная реальность.
Как в фильмах, этих выдуманных романтических мелодрамах, которые с таким обожанием смотрит по вечерам миссис Айеро. Она их изнашивает до дыр — любимое платье, купленное когда-то совершенно случайно в маленьком магазинчике в одной из поездок. Знает все сюжетные повороты, действия главных героев этой мыльной оперы и цитирует их на автомате, а после идёт ругаться с Айеро-старшим. Реальность пугает.
Надеюсь, что у нас с Фрэнком так не будет; что по утрам будут такие вот объятия и дыхание на шее вместо «доброе утро, Джи». Будущее кажется предсказуемым, верным и истинным, пока не вспоминаю, что счётчик всё ещё работает — не заржавел и не сломался. Меняет цифру одну за другой каждый день, и я ненавижу его.
Двойка блистает во всей своей красе, пылая огненным шаром. Румянец спал, улыбка сошла с лица — задумался.
— Эй, ты чего?
Чувствует всё, крепче сжимает в объятиях. Фрэнк лезет на кровать через её изголовье, садится и притягивает к себе, расставляя ноги по обе стороны от меня, как в детской люльке, чтобы дитя не свалилось «за борт» и не ушиблось. Только я не ребёнок — «бортики» не спасают, а мысли голову не покидают. Я разворачиваюсь к нему, смотрю прямо в глаза и жду очередного понимания.
— Ты чего себе там надумал-то уже за секунду, а?
Хм, странно, мысли, что ли, перестал читать?
Успокаивающее поглаживание пальцев по коже на предплечьях, поцелуй в макушку и жадный вдох аромата запутанных волос. Тянусь пальцами к своему запястью…
Пара ударов.
Тик-так.
Тик-так…
И он в лице меняется. Грустное оно какое-то становится резко — пальцы больше не гладят, воздух в лёгких застыл, а вид понурый, уставший такой. Совсем не выспался, наверное, раз так смотрит. Извини, я не специально, так просто вышло именно этой ночью.
«Джи» на выдохе и поцелуй в скулу, висок, глаза. На пересчёте каждая ресница, каждый миллиметр открытой кожи. Пальцы. Каждую фалангу и подушечку, а на повторе:
— Глупый… Совсем ещё маленький, глупенький Джи, но всё-таки мой.
Твой.
С прикрытыми глазами и затяжным прикосновением мягких губ. Я что-то говорил про «сказачно-идеально»?
Пожалуй, в самый раз.
— Вы, двое, хватит нежиться, и пойдёмте завтракать.
На пороге недовольный блондинистый Боб с мешками под глазами, да и вообще видом потрёпанным. Кому уж не спалось этой ночью, так это, скорее всего, именно ему, потому что пришлось бродить по ночному Ньюарку против своей воли. Пожалуй, блондин именно из того типа людей, которым сон — дыхание и смысл жизни. Не поспал — день проклят и очерчен в календаре чёрной меткой. Он, может быть, даже и в ленивца превратился бы, если бы его воля на то была. Но воли нет, поэтому сейчас он по указке Рэя стоит в дверном проёме со скрещенными руками на груди и недовольным видом.
— Кучерявый как чувствовал, приказал идти за Фрэнком, потому что и он бы тут застрял.
— Да идём мы, идём. Не бубни только, — Фрэнк кое-как от меня отлипает, задерживая руки на плечах, и с досадным вздохом идёт в сторону выхода, зазывая рукой за собой. — Пойдём завтракать, Джи.
Нагретое место приходится покинуть, как бы того не хотелось. Тело встречает весенняя прохлада и стая мурашек, атакующая его.
— А ты, оказывается, соня, малой, — напоследок кидает Боб и скрывается где-то в коридоре, бубня себе что-то под нос в стиле: «Тоже мне, голубки».
За столом неспокойно, на кухне — жизнь кипятком бушует. Все о чём-то разговаривают, обмениваются шуточками и тончайшими колкостями, что так уместны среди компании давних друзей, которые знают друг друга от мизинцев на ногах до кончиков ушей. Рэй рассказывает очередную смешную историю, при этом изрядно жестикулируя, роняя пару-тройку раз свою несчастную вилку на пол. Удивительно, сколько энергии в этом парне с самого утра, когда все остальные люди этой планеты больше похожи на пересушенный изюм в такое время суток.
На фоне Торо Боб — самая настоящая изюмка из какого-нибудь сорта винограда из супермаркета. Его настроение — чёрный цвет смоли, а желание участвовать в диалоге — ноль на палочке. Он каждый раз раздражённо фыркает, когда его плечо подбивает разбушевавшийся локоть Рэя, и сжимает свою вилку с куском омлета до покрасневших пальцев.
На моменте, когда вся эта вкуснятина летит ему прямо на любимые джинсы, он взрывается:
— Да, ёб же твою мать, Рэй, ты, откровенно говоря, заебал!
Кинсли, сидящая на коленках Крэйга, начинает усердно прикладывать палец к своим пухлым губам и шикать на Боба. Указывает на меня своими тонкими пальчиками и просит «не выражаться при детях».
При детях!
Эта миленькая девочка, которой с виду от силы лет шестнадцать, говорит, что я ребёнок, и при мне ну никак не стоит выражаться. Да от подпитого мистера Айеро и того слышно было больше, что мой словарный запас пополнился не одним десятком крепкого словца. Возразить в данной ситуации я, конечно же, не могу, поэтому лишь тихонько дую щёки, опуская голову вниз. Фрэнк сжимает мою руку под столом и незаметно косится в мою сторону со своей улыбкой тонких губ. Это что-то вроде «эй, ты чего, она ж заботится просто, это же Кинсли».
У Рэя на лице минута осознания, немножко молчания, и все боятся, что вдруг обидится. Всякое ведь может быть. Вдруг этот кучерявый взбалмошный парень — личность ранимая. Конечно же, всё это не так, потому что Торо вдруг вовсю начал смеяться куда-то в потолок, хвататься за свой живот и дубасить Боба ладонью по плечу, где скоро, вероятно, разрастётся небольшой газончик синего. Яркого, с фиолетовым оттенком.
Выругавшись себе под нос, дабы не услышать очередное «тш-ш-ш» и не увидеть укоризненный взгляд от Кинсли, Боб встаёт, забирает пачку сигарет Рэя, что лежала на столе, и выходит из комнаты, громко топая.
— Ну, Боб, ну чего ты психанул-то, а?
Рэй благополучно бежит вслед за своим другом, дабы успокоить того. Тут уж, как говорится, в тихом омуте…
Кинсли наконец-то покинула колени своего парня и принялась убирать за всеми грязную посуду, ущипнув меня, приговаривая о том, чтобы я всё доедал. Не зря же она старалась для всех нас и готовила. За наблюдениями за этой компанией, как самый настоящий мышонок-тихушнек, я совершенно забыл о том, что передо мной вообще-то стоит тарелка вкусной еды, успевшей уже остынуть к этому моменту. Доедать пришлось холодным, лишь бы не обидеть заботливую девушку.
Посуда вымыта, Боб успокоился, хотя пачку сигарет так и не вернул, а почти всё умудрился выкурить, так сказать, «на нервах». Крэйг уже успел умчаться на работу, утащив Кинсли за собой под руку, чтобы она «опять не начала вылизывать твой гадюшник, Рэй».
Мы вот тоже решили прощаться и идти уже восвояси, оставляя парней в компании друг друга. Ещё не раз успеют поругаться и помириться, сбегать за парочкой пачек сигарет и банок пива, чтобы скрасить следующий вечерок, который уж точно наступит крайне быстро, потому что стрелка часов уже близится к четырём. Мы всё-таки и не вернулись. Миссис Айеро, наверное, уже вся на нервах, навыдумывала себе чего-то. Но…
Домой вот чего-то вообще не хочется. С Фрэнком под руку отлично идти — отпускать её не хочу. Я даже согласен оставаться красным смущённым помидором, когда он лезет меня целовать, не наблюдая в округе никого из людей. Вроде как поцелуи уже не должны вызывать таких фейерверков после того, что ночью случилось-то, но всё равно смущаюсь. Непривычно, а к хорошему, говорят, привыкать не стоит.
***
В свете угасающего солнца озеро особенно приветливо встречало блестящими переливами. Они завораживали своей красотой, искрились оранжевыми яркими красками, разбавленных тёмно-зелёными оттенками ближайших деревьев, что контуром огибали идеально вычерченную гладь воды. Листва гласила тихим шёпотом о приближающейся стихии, предвещала наступающий на пятки ливень. Почти такой же, что был буквально днём ранее, когда промокшие до нитки, и тяжёлые пряди волос прилипают к лицу, изгибами ложась по контуру скул.
Мы свернули с намеченного пути, не дойдя и до половины. Ступали медленными шагами к особенному месту, где я душой и телом, во снах и наяву. Озеро это отпечаталось воспоминаниями, теплом и ощущениями.
Новыми. Сильными. Любимыми.
Когда рука об руку с ним рядом, то почему-то ливень кажется таким по-идиотски простым и совершенно не пугающим. Чего бояться, когда уже так быстро утонул?
В обилии чувств, эмоций. За такой короткий срок. Как та мелодрама, что вечно на повторе в орущем ящике с картинками. С любовью, чистой и неожиданной; со всеми этими милыми поцелуями на фоне заката, что так бессмысленны, так до глупости просты.
Ни слова. Переплетённые пальцы рук, дурацкая юношеская улыбка на лице и взгляд куда-то на верхушки деревьев, откуда выглядывают последние лучики. Освещают на прощанье, зазывают за собой полную тётеньку луну, что рада блистать на полпланеты в ночное время суток. Ей белый свет по душе больше — так озеро красивее. Мне тоже так кажется, если бы не было отсчёта в мыслях, цифр в памяти.
Сколько стояли так, не знаю. Время казалось ограниченно-безграничным. Настолько текучим. Пальцами не сжать, за хвост не уловить — вообще без какого-либо подчинения и контроля. Живёт в своё удовольствие, переливается рекой полноводной, унося за собою всё, что душе угодно; стирая огромные глыбы до маленьких подводных камушек, что когда-то вылезут наружу острыми заточенными иглами, что не сломить временем.
Знаю только, что Фрэнк обнимал меня, прижимался сзади и утыкался тёплым дыханием в волосы.
Знаю, что сердце вырывалось, билось в ритме бешеном и застывало при каждом выдохе, что туманом ложился на кожу шеи.
Знаю, что запомню это мгновение навсегда, сколько бы раз ни оказывался найденным на обочине дороги.
Знаю, что люблю…
И слышу…
Тихое на ухо и еле ощутимое на губах в ответ:
— Люблю.
С заботой и лаской в голосе, что не измерить ни светом, ни временем, ни любой другой ограниченной бесконечностью. Он рядышком. Близко-близко прижимается всем телом и шепчет какие-то несусветные глупости в «пустоту». С полным осознанием того, что останется без ответа, как бы часто, как бы тихо ни говорил все эти слова адресату, который никогда не станет адресантом, насколько бы сильно того ни желал.
Вот он высылает маленький подарок, украшенный тонкой фиолетовой ленточкой; говорит о любви, дарит её, но обратно ничего не получает. Знает только, что посылка получена, распечатана и отложена на особенную полочку в памяти.
Я хочу подарить ему картину, которая точь-в-точь, как это озеро: со всеми бликами, перекатами и листвой у контура. А ещё хочу подарить ему всего лишь три слова.
Признание.
Благодарность.
И… его имя.
