***
Входная дверь со скрипом открывается, подталкиваемая татуированной рукой Фрэнка. Он услужливо, с улыбкой на лице, протягивает ладонь вперёд, мол: «Проходите, пожалуйста. Я слишком джентльмен». Сдержаться и не расплыться в улыбке — слишком тяжёлое задание на повестке дня. Она не сходит ни на секунду, потому что каждое мгновение заколдовано какой-то феей-волшебницей. Я даже могу представить её в длинной свободной шале светлого-светлого цвета, скорее бежевого; подол накидки спадает на землю и волочится вслед за её спокойным шагом только потому, что она вся из себя очень маленькая, низенькая и милая; у неё совершенно точно небольшие, но глубокие и добрые светлые глаза, что наблюдают за нашей маленькой сказкой, привносят в неё немного волшебства и осыпают сверху какой-то волшебной пыльцой. Ну, потому что не может быть всё настолько идеально! Это слишком даже для моего не познавшего трагедий и боли мозга. Пускай я уже и не настолько невинен, как для потерявшегося немого подростка, что лишился памяти, — спасибо тебе за это, Фрэнк, — но, в любом случае, я осознаю, что это «великолепно» долго не протянет. Ему не суждено жить и состариться вместе с нами. Я ловлю себя на мысли, что оказываюсь всегда прав и наблюдателен, что бы ни вертелось у меня в голове маленьким ураганчиком. Всё это прекрасное закончилось в данную секунду, стоило увидеть потухающее выражение лица Фрэнка и обратить свой взор вглубь комнаты, куда буквально силком заставлял себя идти. — Припёрлись. Руки скрещены на груди, взгляд ненавидящий, а брови сведены друг к другу. Суровость видом — камень внутри. Лучшей и более лаконичной характеристики для мистера Аейро в данный момент и не придумать. Я буквально застыл на месте и ждал следующего колкого слова, что полетит стрелой в моей адрес. — Ну, что? Хорошо погуляли? — он цедит это сквозь свои пожелтевшие от сигарет зубы, даже особо не двигая губами. — Выгулял своего дружка, сынок?! Противно. До скрежета зубов и тихой ненависти под кожей. Хочется понять наконец-то, чем же я так насолил этому человеку? Почему каждый раз при виде меня у него меняется выражение лица, а у кромки губ застывает очередные оскорбления. Иногда им везёт, и они под напором вырываются наружу, портят всё в округе, выпускают в воздух всю свою прогнившую сущность. Больше же мне нравится, когда их одолевает трезвый рассудок и ясность ума. Но не сейчас… Сейчас показатель желчи подходит под сотку градусов, и я уже чувствую, как она закипает и бурлит, выделяет первые испарения зловония. — И как, Фрэнк? — он ступает ближе. — Хорош он или на троечку?! Взгляд искрами. Сбоку от меня быстро мелькает клетчатая рубашка, а Фрэнк резким рывком хватает своего отца за ворот рубашки. На его руках вены синие, косточки на запястьях белым вылезают наружу, а лицо горит красными красками злости. Он еле сдерживает себя, я знаю. От этого страшно. В голове только: «Я виноват… я виноват. Это всё из-за меня. Мне лучше исчезнуть». Я виноват. Разлад в их семье из-за меня. После моего появления всё стало настолько ужасно, настолько неправильно для близких людей. Мистер Айеро ходит в стадии вулканической готовности — вот-вот и взорвёт всё в округе, затопит своей скопившейся лавой, что не оставит в живых ни одну из последних семейных ниточек. Между лицами — сантиметры, между миром и войной — слова. Те, что будут сказаны и взорвут всё к чертям. — Что, настолько не понравился? Да, сынок? Удар пришёлся прямо в челюсть. Мистер Айеро отшатнулся назад и схватился рукой за подбородок, будто это хоть капельку спасёт его. Люди сразу хватаются ладонями за то место, где болит, где пульсирует боль — в самый очаг, чтобы защитить то, что уже нарушено. Голова болит, а ещё душе неспокойно, но тут ладони не помогут. Говорят, что её не существует. — Ты заебал, слышишь?! Ты достал меня, отец! Айеро-старший усмехается, но руки от подбородка не убирает. Усмешка эта искажённая, какая-то пугающая. Как в ужастиках. В тех самых, что любит Фрэнк. На таких моментах маньяк вот-вот совершит рывок и убьёт свою жертву. Там улыбаются так же. Рывок. Мистер Айеро наваливается сверху на сына, и они вдвоём падают на идеально-чистый пол. Не пойми откуда появляется миссис Айеро. На её лице непонимание, сменяющееся неприкрытой тревогой. Она быстрее несётся вперёд, преодолевает разделяющие метры и пытается вмешаться в драку. Цепляется своими тонкими пальцами за одежду мужа, старается оттащить его, чтоб он не причинил никакого вреда. Линда хочет защитить своего сына, всем сердцем хочет. Ругается, кричит: — Прекратите! Вы, двое, прекратите это немедленно! Бесполезно — они не слышат. Оглохли. В их ушах воображаемые беруши, что загородили собой все мольбы и просьбы измученной семьёй женщиной. Она устала. Линда слишком устала от этого. — Фрэнк, дорогой, пожалуйста, хватит! Удар за ударом. У Фрэнка из защиты — только руки, что уже успели покрыться огромными красными пятнами, принесёнными отцовской любовью. Любовь эта безгранична, велика в масштабах. До рассечённой брови и, в последствии, синяков по всему телу. У меня ступор. Шелохнуться не получается. Ощущение, что это всё какое-то популярное реалити-шоу — заезженное. «Семейные драмы» или что-то типа того. Миссис Айеро частенько над ними причитает, сидя у телевизора. Сейчас вот участвует. Из последних сил пытается что-то сделать, чем-то помочь. Получает благодарность за помощь в виде случайного попадания локтем в живот и опадает назад. Где болит — там руки. Ещё одно подтверждение. Вот и она держится за живот, прямо под солнечным сплетением. Вздыхает тяжело и скулит протяжно. Попытки удержать семью заканчиваются — драка тоже. На лице удивление, в глазах — сожаление. Желчь улетучилась испарениями и выветрилась сквозняком через открытые настежь окна. — Линда… Мужчина подползает к своей супруге, придерживает её плечи и склоняет голову. Лихорадочно извиняется, вторит своё «прости» и «я не хотел», а ещё что-то говорит про правду и сожаления. Кому какое дело уже? Линде уж точно нет. Ей сейчас больно, она свернулась в три погибели, прислонилась головой к коленям, не убирая рук от живота, и протяжно стонет. Оказывается, не только желчь вырывается таким образом наружу — боль тоже. — Это ты… Ты во всём виноват, — и смотрит на меня. Ненавидит ещё сильнее прежнего. А я? Я истукан, что пальцем шевелить не может, потому что боязно. Не только за миссис Айеро, за их семью, но и за себя. Я понимаю, что инстинкт это всё, что животину внутри никто не отменял — сохранение своей особи прежде всего. Слабость мне присуща, от этого деться некуда. Что там говорил док про спокойствие и эмоциональную стабильность? Ну, что ж, я спокоен. Наверное… — Убью… Фрэнк порывается вперёд, пытается отомстить за причинённую боль вдвойне. Выместить всю злость на родном отце. Он сделает это, я знаю. Потому что говорил неоднократно, что мать ему — рядышком с душой, ближе всех. Он никогда не даст её в обиду, никогда не позволит причинить вред, а сейчас это случилось. Я знаю, что себя потом будет корить за это. За то, что отца не смог остановить, дать ему отпор, но сейчас вот хочет. На эмоциях мы все немножко звери. Ступор уходит, машет на прощание. Я падаю на колени рядом. Кладу свою руку ему на плечо и громко дышу у самого уха. Изо рта непонятные звуки, что не похожи даже на слова. Я пытаюсь изо всех сил, но не получается. Фрэнк дрожит от злости, пылает яростью. Ладонь на щёку — я поворачиваю его лицо на себя и глазами прошу не делать этого. Говорю, что не принесёт это ничего. Лишь повторение боли и мучения для семьи, которая еле держится на краю обрыва. Он смотрит на меня долго-долго своим взглядом яростным, дышит, как загнанный зверь, что из последних сил готов нанести удар обидчику. Я отдаю всё тепло, всё то спокойствие и остатки ступора, что нависали надо мной. Передаю это ему, чтобы он дыхание восстановил, пришёл в себя. Ладонь Фрэнка накрывает мою, большой палец поглаживает фаланги, а веки закрываются, оставляя в темноте. Пару тяжёлых выдохов из грудной клетки, крепкая хватка моего запястья. Фрэнк приходит в себя… Оживает понемногу и сдаётся, закрывая на амбарный замок всю взыгравшую ярость. Теперь спокойно. У меня получилось, пускай я даже не надеялся на это. Просто сделал первое, что пришло в голову. Может, и хорошо, что я не умею разговаривать? Прикосновения помогают больше слов. Фрэнк опускает голову на моё плечо — обречённый, уставший. Руку не отпускает — насыщается теплом, как опустевший аккумулятор, что отдал весь свой заряд. Миссис Айеро уже убрала ладони со своего живота и пытается встать с помощью Айеро-старшего, что ужом вертится вокруг неё — заглаживает вину. Он отводит её к дивану, укладывает на него и не отпускает ладони, перебирая уставшие пальцы рук, что отдали все свои силы, когда оттаскивали его от сына. Где-то в стороне, у самой стены, я замечаю Джаммию, что тенью наблюдала за развернувшимся реалити-шоу. Взгляд у неё тяжёлый, посредине радужки — взыгравшая печаль. Глаза эти блестят. И пойми тут — это свет так падает, или слёзы вырываются наружу?***
— Ай! Фрэнк жмурит свои глаза и цедит сквозь зубы. Видимо, больно. А как по-другому, если у него рассечена бровь? Ещё и дёргает своей головой — не слушается, когда я ему насильно ватку с перекисью к брови прикладываю. Как лечиться — больно, усидеть на месте нельзя, а как на эмоциях принимать удары на лицо, то почему бы и нет? Раздражает в этот момент он беспощадно. Вот прям хочется его ещё раз по щеке хлопнуть ладонью, чтоб не ворочался лишний раз и дал закончить начатое. — Ну, Джи! Руками своими шевелит, как непоседливый кот, которого покупать пытаются, и он решает выпустить свои когти на волю — протестует, блин. Мне совершенно всё равно, главное — зажило бы нормально, не оставив шрама на брови. Я, конечно, думаю, что он его украшать только будет. И так образ неформально-симпатичный, а тут ещё и такая небольшая деталь в виде белесой линии. Некоторые даже специально такое себе выбривают. Я знаю — по телевизору видел. Фрэнк ёрзает ещё немного на краю ванной, а после, под сверлящим недовольством взглядом, успокаивается и расслабляет свои руки, которые отгораживали все посторонние предметы от его лица. Так мне нравится больше, когда спокойно и не как маленький ребёнок. Именно в этот момент я хотя бы раз почувствовал себя старше него, что автоматически прибавило мне толику уверенности в себе. Хоть чем-то могу помочь этому драчуну. После происшествия все разбрелись по своим углам: Джаммия накинула кофту и ушла из дома, видимо, прогуляться; миссис Айеро пошла в свою спальню, а Айеро-старший побежал в соседний дом за доком, чтобы тот пришёл и посмотрел на состояние супруги, а заодно и выслушал все его страдальческие разговоры за банкой пива. Мы же с Фрэнком заперлись в ванной. Ну, точнее, я, решив, что неплохо было бы обработать его ранения и ссадины, чтобы никакая зараза туда не попала и не воспалила и без того болезненные участки кожи. Это я тоже услышал по телевизору. Хорошая штука, этот телевизор. Столько всего покажет, научит чему-то, только вот хорошо, что информацию у меня получается фильтровать, а то миссис Айеро как-то уже добавила какую-то специю в еду, что потом испортила весь ужин этой ерундой, которую толком и найти нельзя в обычном магазине. Посмотрела кулинарную передачу… — Джи, ну нормально уже всё, правда… Фрэнк жалобно стонет, лишь бы я уже прекратил тыкать ему в бровь давно высохшей ваткой, потому что в мысли свои ушёл. Она, конечно, не помогает уже толком. Я просто на автомате продолжал его «залечивать», как мог. Тянусь за пластырем, заранее смазанным какой-то первой попавшейся заживляющей мазью, и клею ему прямо на бровь. У него взгляд в пол, щёки надутые, как у какого-то ребёнка, которому мать заклеивает полученные боевые ранения после очередной драки в школе и молчит, показывая тем самым, что совершенно не рада такому поведению сына. Картина до жути умилительная, так что я начинаю улыбаться и тихонько хохотать. Не сдерживаюсь и кладу ладони ему на щёки, на что получаю в ответ недовольное шипение. Видимо, больно. Он глаза свои, цвета молодого ореха, поднимает и смотрит. А потом тянется ко мне и целует кончик носа, щёку, уголок губы и оставляет лишь лёгкое касания на самих губах. Глаза на автомате закрываются, а уже пустота. Хихикает себе куда-то в ладошку и смотрит шкодливо. Я уж думал поцелует, а он вот так вот. Легонько бью его по плечу и встаю с коленок — выходить уже пора, задержались в укрытии. Вдруг подумают ещё чего-то… Не пускает, притягивает обратно и целует, задерживаясь на пару секунд при каждом прикосновении губами. Вот и хорошо всё стало, спокойно. Что ж ещё надо? Лишь бы так подольше и без всех этих ссор. Удар… Пульсирующей волной цифра в голове не даёт забыть о себе. Самое просто число — единица. Всегда не вовремя всплывает в памяти. Только теперь я не поддамся, а то и так в последний раз отсчёт этот всё испортил, что потом «ноги-бортиками» и «тик-так» на запястьях. Не нужно. Видеть расстроенный взгляд Фрэнка не хочу. Слишком от этого не по себе, будто иголкой в это же запястье сам себе засадил. Он отстраняется, смотрит взглядом уставшим — потрёпанный. Эмоциями, семьёй и жизнью. Надоело, поэтому говорит: — Пойдём отдыхать, а? Конечно же, киваю. Давай отдыхать. Последняя ночь же вместе…***
— Джерард!!! Пожалуйста, прошу тебя, вернись! Пожалуйста… Пожалуйста. Оглушающий крик, где-то далеко. Где-то вдалеке размытый образ медленно плывёт навстречу мне. Сплошная темнота вокруг, безмерная чернь без проблеска света. Я отчётливо вижу этот образ, он пугает, проходится холодом по коже. Иглы изо льда вонзаются в меня, проникают под кожу, и я могу отчётливо наблюдать свои руки в крови. Пальцы дрожат — страх повсеместно. Я кручу головой из стороны в сторону, пытаюсь что-то разглядеть в этой беспросветной темноте. Не получается… Образ плывёт на меня в невесомости. Это женщина. У неё чёрные волосы, исказившееся лицо и размытое очертание силуэта. Застываю, пытаюсь уловить каждое её движение, но их нет. Она просто надвигается на меня, а из каждого уголка атакуют звуковые волны — отчаявшийся крик, наполненный потоками рыданий. На повторе моё имя. Я не хочу его слышать. Кручу головой из стороны в сторону, пускаю бесполезные удары в темноту, будто пытаюсь отмахнуться от чего-то — руки кровоточат ещё сильнее. — Нет! Нет!!! Я кричу, слышу свой голос. Остатками подсознания понимаю, что всё это сон, что голоса у меня никакого нет. Он утрачен давно. Настолько давно, что и памяти на это не хватает. Ещё до того, как моя карта памяти была отформатирована и выброшена на свалку ржаветь под гнётом ливня. Она тянется ко мне руками, пытается схватить, хотя находится в десятках метров. Всё ближе… Ближе. Шкала, именуемая страхом, заполняется до предела. На голову наваливается леденящий ливень, что потоками спадает по телу. Кровь с рук вымывается и разжиженной падает в чёрную пропасть под ногами. Крик из глотки. Я падаю вслед…***
— Джерард! Я подрываюсь с кровати в холодном поту. Продолжаю кричать, хотя больше это похоже на непонятное предсмертное мычание. Реально… Это реальность, потому что голос снова пропал. Так получается хоть немного различать всё то, что происходит вокруг меня. На краю кровати сидит миссис Айеро. Смотрит перепугано, непонимающе. Я выдыхаю, стирая тыльной стороной ладони со лба холодный пот, убираю прилипшие пряди волос. Будто окатило леденящим ливнем — ощущаю это слишком явно. — Милый, что с тобой? Этот её тёплый взгляд, переполненный любовью и переживаниями к совершенно постороннему человеку. Когда я смотрю на неё, то становится чуточку легче. Слизкая промокшая крыса, именуемая страхом, убегает обратно к себе в нору и не высовывается, лишь оставляя после себя небольшой шлейф шока и растерянности. — Тебе кошмар приснился? Киваю в знак согласия и пытаюсь привести дыхание в порядок, унять дрожащую грудную клетку, вздымающуюся слишком часто. Спокойствие… Как было бы хорошо сейчас его обрести. Оглядываюсь по сторонам в его поисках. — Фрэнк куда-то ушёл с самого утра. Вердикт — спокойствие своё придётся ещё дожидаться. Оно решило немножко отлучиться и оставить одного. Может быть, если бы не покинуло, то сердце бы не вырывалось в приступе очередного ночного кошмара, что так давно уже не навещали меня. Вот, видимо, только поэтому и пришли — решили не терять времени зря, пока возможность есть такая. — Сказал, что скоро вернётся. Будто подбадривает, улавливая понурый взгляд. Придерживает за плечо и проводит тонкими пальцами по лбу, убирая вновь повисшие влажные пряди. Такая заботливая, как мама родная. Вот было бы здорово, если бы у меня такая была. Но я не жалуюсь, потому что миссис Айеро — это самый светлый человек, которого мне доводилось встречать. Она, почему-то, не испорчена прожитой жизнью. Это так… странно. — Давай ты пойдёшь в душ и спустишься покушать? — спрашивает так бережно, аккуратно. — Я приготовила вкусный яблочный пирог. Как мотивация, потому что именно в этот момент в желудке заурчало неприятно. Уже сутки, как никакой еды не поступало в виде топлива, подзарядки. Вот и нужно исправлять эту ситуацию, а то ещё миссис Айеро будет ругаться, переживать. Этого не хочу, а то и так ей нервов хватает, а ещё и синяка, который, я уверен, остался скрытым под её синей кофтой. Кое-как поднимаюсь, встаю с кровати и вытаскиваю из комода первую попавшуюся футболку Фрэнка. Он против не будет уж точно. Женщина вручает мне банное полотенце, а сама уходит на первый этаж, откуда уже слышны приторные яблочные ароматы, стоило приоткрыть дверь комнаты. Я осмотрелся по сторонам — никого. Ни Джамии, которая пропала вчера вечером, и неизвестно, вернулась ли; ни мистера Айеро, чей голос был слышен прошлым вечером с первого этажа за разговором с доком, что всё-таки пришёл в столь поздний час. От этого немножко спокойнее. Легче… Душ идеально вписался в это утро, немножко подзарядил, оставив приятную влагу после. Не сравнить с тем ливнем, что пришёл в кошмаре и вызвал лишь панический страх на затворках подсознания. Кожу до сих холодит ощущение впивающихся тонких иголок изо льда и стекающей крови. Как бы ни хотелось, а мысли из головы не получается выгнать никак. Они всё равно будут преследовать. Только спустившись на первый этаж, я заметил, что помещение погрязло в тени. Через окна видны огромные чёрные тучи, а нигде даже свет не горит. Как будто не утро сейчас. Будто время уже близится к ночи, и я пробыл в этом кошмаре целый день. Но циферблат настенных часов показывает цифру девять, специально уточняя своим «a.m», что всё-таки утра. Я разворачиваюсь, чтобы пойти наконец-то на кухню, и застываю… На столе пирог, украшенный свечами. Мне даже считать не нужно, чтобы понять, что их ровно восемнадцать. От них исходит яркий жёлтый свет, что отбивается на стенах забавными тенями кухонной утвари. И это настолько неожиданно, ведь из моей головы птицей улетело какое-либо осознание того, что сегодня мой день рождения, обозначающий становление взрослым человеком. Пожалуй, это всё из-за дурного сна. Ведь так? Миссис Айеро успела уже сменить одежду. Она в лёгком розовом платье, что так красиво очерчивает её силуэт, который не утратил свою форму, несмотря на течение времени и возрастную цифру. Красивый светлый человек, достойный больше, чем семейные разборки, драки близких друзей и груз обязательств в обычной жизни, как хозяйки дома. — С Днём рождения, милый! Улыбается. Тянет руки вперёд, чтобы подошёл и обнял, а в голове только образ из сна. Тело ведёт в сторону, руку прикладываю к виску, что пульсирует болью. Глаза зажмуриваются, боль быстро исчезает, стоит её только попытаться отогнать, а миссис Айеро уже успевает подбежать и начать переживать. — Эй, что такое? Тебе плохо? Ведёт куда-то к столу, усаживает, чтобы, вдруг что, не упал на пол, не потерял сознание. В её глазах я всё ещё слабый маленький ребёнок, которого стоит оберегать и защищать. Но мне уже лучше — помутнение отступает на второй план, исчезает, будто и не было вовсе. В глаза врезается яркий свет свечей. Я притрагиваюсь рукой к ладони миссис Айеро, даю понять, что со мной уже всё хорошо, что это буквально на секунду. Просто немного закружилась голова. Из-за того, что ничего не ел. Да, именно так. Вдыхаю полной грудью воздух, а потом изо всех сил выпускаю его на свечки, чтобы потухли все и сразу, прямо как положено. Улыбаюсь во все тридцать два, хлопаю тихонько в ладоши, лишь бы миссис Айеро тоже улыбнулась — уголки губ натянуты. Сработало. — Фрэнка не дождались, извини. Он где-то задерживается, хотя сказал, что вернётся до твоего пробуждения. Карандаш, салфетка и надпись. «Это ничего. Спасибо Вам большое!» И она светится от счастья. Одаривает своей улыбкой, а у самой в уголках глаз чуть ли не слёзы, взявшиеся непонятно откуда. Она их утирает, пытается сдержать подушечками пальцев. Так аккуратно, бережно, как и все женщины, что пытаются макияж свой сохранить. — Я так рада… И всхлипывает тихонько, остатками сил пытаясь перебороть подступающий поток эмоций. Тяжело ей приходится. Я вот не знаю, что делать, как успокоиться. Почему начала плакать? Непонятно. За руку её бережно беру, а она мои пальцы сжимает. — Так рада, что с тобой всё в порядке. Ты такой хороший мальчик, Джерард, правда. Я благодарна Всевышнему, что именно мы нашли тебя тогда, потому что ты мне за эти недели прям как сын родной стал, — голос у неё дрожать не перестаёт. — Очень надеюсь, что всё хорошо у тебя будет. Надеюсь, что память вернётся к тебе. И голос тоже. Я постараюсь в этом тебе помочь, как смогу. Я очень рада, что ты с Фрэнком… сошёлся. Он наконец-то стал собой. Прям как раньше… До этого же как ни приезжал каждый раз, так всегда злой такой ходил. Как будто ненавидел всё, понимаешь? Конечно, понимаю. Не знаю, правда, как оно было. Это «раньше». Только вот если хуже, чем сейчас со всеми этими ссорами и драками, то моей фантазии исхудалой на это не хватит уж точно. Наверное, с отцом у них было всё очень плохо. Я понимаю, что навряд ли всё это узнаю, но… Они ведь друг с другом как звери, что с цепей сорвались. Винить себя за это не перестаю ни на секунду. Не глупый ведь, да и слова миссис Айеро в подтверждение тому: — С тобой он, знаешь, сияет. И улыбается постоянно, как только тебя видит. Спасибо тебе за это. Ты меняешь его в лучшую сторону, просто находясь рядом. Он ведь даже ко мне стал по-другому относиться, лучше. Прямо как раньше, в детстве… И плачет, будто из памяти достаёт что-то запрятанное — лезвием по словам. Сначала я думал, что семья у них счастливая, что у Линды женское счастье, ведь муж любящий, сын хороший и дом красивый. Обычная обёртка от мнимой конфеты. Разворачиваешь её, а там вместо вкусного шоколада — поролон, потому что угощение это служит декором для окружающих. Так ведь красивее, и люди ничего лишнего не подумают. Зачем им знать, что фальшивка? Просто красиво же, да и хватит с них. Я обнимаю её, а она постоянно благодарит, рассыпается пожеланиями и улыбается. Стирает слёзы свои женские набежавшие — устала. А после разрезает торт, чтобы я сразу мог оценить её старания, а ещё: — Пока свежий, нужно обязательно попробовать! Мельтешит из угла в угол: чай наливает, печенье насыпает, ещё чего-то готовит там, лишь бы угодить мне, совершенно неизвестному человеку, который и рассказать-то о себе ничего не может. Она просто фактом прописывает, что я «хороший мальчик», и наблюдает за тем, как я с удовольствием поедаю кусок торта. — С праздником. Можно тебя? Хочу поздравить, — на пороге Джаммия с красными глазами и взъерошенными волосами. Вот уж и повзрослел.