***
Сладкая нервно переминалась с ноги на ногу. С одной стороны, она должна ощущать сейчас восторг от победы и радость от возможности первой попасть к подопечному. Кабале проиграла ход и, шипя от злости и бросая оскорбления, улетела прочь. Даже не собираясь наблюдать за тем, что предпримет соперница, когда направится к Александру. Возможно, Небеса оказали ей двойную милость. Сначала комната состязаний выбрала победительницей именно ее, а после дьяволица избавила от своего присутствия. Ведь ей было незачем видеть страдания Сладкой. Ангел не знает, с каких пор стала так бояться встреч со своим подопечным. Он всегда ей нравился благодаря своей хорошей, светлой душе, не способной на какое-то серьезное зло. Чем очень бесил Кабале. И все же сейчас ему нужна была помощь. Поссорившись на днях с лучшим другом, который увел у него девушку прямо накануне школьного бала, Александр был эмоционально нестабилен. Понять его вполне было можно: в один день потерять веру и в любовь, и в дружбу. Сладкая не поняла, как это произошло. Развитие событий было настолько стремительным, что даже ее соперница удивилась. Обе в состоянии полнейшего шока наблюдали за дракой двух смертных. — Низшие преподнесли мне подарок? Как щедро, — удовольствие в голосе Кабале было настолько неприкрытым, что хотелось надавать ей парочку пощечин, — или, быть может, за это стоит поблагодарить твою подружку? Девушка смерила ее презренным взглядом, понимая о чем ведется разговор. Соглашаться с подобным было неприятно. — Замолчи, Раф здесь совершенно ни при чем! Всему виной вы, ужасные создания! Дьяволица присвистнула, озаряясь в очередной улыбке. Это летающее недоразумение в розовом было не способно даже на нормальные оскорбления. — Как видишь, это стало сюрпризом и для меня. Передай своей подруге-неудачнице мои благодарности. Отличный подарок на следующий день рождения. Не каждый день видишь, как один ангел роет могилу другому. Сладкая несколько раз открыла и закрыла рот, не находя, что ответить. Возможно, соперница была в чем-то права: с молчаливого согласия и равнодушия Раф, Гас делал все, что хотел. И довольно неплохо в этом преуспел, внушив Эндрю отбить чужую возлюбленную. А последствия приходится разгребать теперь уже ей одной. Будучи по своей природе абсолютно доброй, неспособной на злость, или — как говорят некоторые — глупой, Дольче не умела злиться. Даже извечным противникам она всегда проигрывала в ссорах и словесных перепалках. Пусть кто-то и считает это за слабость, сама ангел думала иначе. Все всегда можно решить, выбрав правильную, добрую сторону. Наверняка у Раф были причины так себя вести, ведь по-другому просто не может быть! Сладкая не станет ее упрекать, устраивать разборку на глазах у всех или жаловаться профессору; это было бы настоящим предательством. Веря в силы добра также незыблемо, как некоторые смертные — в Бога, она решила попробовать наставить Александра на путь истинный своими силами. Но отчего было так волнительно внутри? Сладкая ведь встречалась с ним уже много раз, оберегая от бед. Разговаривала, помогала, устраивала сцены с переодеванием, притворяясь то бродячей художницей, то консультантом в магазине видеоигр. И каждый раз было немного грустно осознавать, что он никогда ее не узнает. Ведь представала перед ним в разных образах, совершенно новым человеком с другой внешностью. Так работала магия талисманов, чтобы смертный не задавался вопросом, почему его преследует и дает советы одна и та же незнакомка. Поначалу это казалось чем-то веселым и интересным. Но с каждым новым днем Сладкая все чаще ловила себя на… несколько неправильных мыслях. Все начиналось постепенно: сначала она задерживала на нем взгляд дольше положенного, когда наблюдала. Потом начала ощущать странное волнение и тревогу каждый раз, когда Александр проходил по коридору школы и будто случайно смотрел туда, где стоял его ангел-хранитель. Конечно, он не видел ее, просто не мог видеть, но Дольче казалось, что в тот момент земля уходит из-под ног. Хотелось поправить блузку или пригладить волосы. Апогеем этой истории стал момент, когда он пригласил одноклассницу на свидание. Ангел до боли сжимала кулаки, вонзая ногти в кожу и смотря на романтичные прогулки при закате. Или на то, как Александр вытирал с уголка губ другой девушки размазавшееся мороженое. Хотелось кричать, плакать, скулить. В тот момент Сладкая впервые за все свои шестнадцать звезд почувствовала, что жалеет о своем происхождении. Ведь это она, а не другая, могла держать его за руку и целовать на прощание. И какого же было потрясение, когда, проснувшись рано утром от приступа какой-то странной, тупой боли, Дольче подбежала к зеркалу. Приподняв пижаму, она застыла на месте, не зная, как реагировать. На левом ребре, прямо под грудью, появилась первая буква ее солумейта. «А»***
Молодой парень не спеша брел по пустой улице. Гнев, злость, разочарование и обида сплелись воедино, оставляя после себя лишь одно чувство. Опустошение. Хотелось закричать, выплеснуть все эмоции, разнести все вокруг. Ударить кулаком об стену. Испинать мусорные баки. Хоть что-то, что причинит новую боль, на мгновение заглушая внутренние терзания. Но сделать этого не мог: кулаки уже были разбиты, а на правую ногу наступить без шипения и матерных проклятий казалось и вовсе невозможно. Поэтому, хромая и периодически вытирая льющуюся из носа потоком кровь, он шел дальше. Чувствуя себя слабаком. Ничтожеством, если быть точнее. — Эй, осторожнее! Громкий и одновременно испуганный женский голос вывел его из собственных мыслей. Но слишком поздно. Столкновение было неизбежно. Мотнув головой и открыв глаза, Александр смотрел на девушку, упавшую на землю и теперь судорожно что-то собирающую. Зрение было расплывчатым, но, приглядевшись, он понял, что это были мешки с мусором. — Простите, — он нагнулся, чтобы помочь, но тут же об этом пожалел. Тело пронзило болью, отчего пришлось прислониться к зданию и медленно скатиться вниз. Незнакомка тотчас оказалась рядом, убирая волосы с его лба и обеспокоенно смотря. Красивая. Почти ровесница, с изумительными серыми глазами и хорошей фигурой. В белом халате. Наверное, медсестра. Осмотревшись, парень понял, что находится возле хосписа. Видимо, заплутал, когда шел домой. — Ты в порядке? — нежный голос прозвучал почти у самого уха. Он почувствовал аромат чего-то приторного, с едва уловимыми нотками жасмина. Александр улыбнулся через боль: всегда любил все сладкое. — Давай я помогу тебе встать. Покачав головой, он попытался сделать это сам, дабы не выглядеть слабаком. Но зашипел и обратно облокотился. Действительно слабак. Именно это сегодня сказал Эндрю. Девушка цокнула и закинула его руку на свое плечо, помогая подняться. — Давай зайдем внутрь, я обработаю раны. Спорить не стал, уж слишком твердо и одновременно нежно прозвучали эти слова. Александр едва заметно кивнул, медленно передвигая ногами. И часто дышал, стараясь запомнить этот запах. Она отпустила его только когда они зашли в какую-то комнату, — перевязочную, наверное. Посадила на больничную кушетку и начала рыскать по ящикам, что-то ища. Действовала нервно, словно тоже оказалась здесь впервые. Парень улыбнулся. Это показалось чем-то милым. Приятно знать, что ты не один волнуешься. Почувствовав его взгляд, она обернулась и отчего-то покраснела, отводя глаза. Подошла осторожно, держа в руках ватку и какой-то флакон. Нежно, будто боясь причинить боль, провела по царапине на лбу, откуда текла кровь. Он зашипел, шумно втягивая воздух через плотно сжатые челюсти. Девушка виновато обернулась, а затем легонько подула. — До свадьбы заживет, — сказала с улыбкой, — впрочем, я слышала, что шрамы украшают мужчин. — Да уж, я теперь определенно первый красавчик в школе. Но тому мудаку досталось больше, поверь. Она озадаченно посмотрела, меняя ватку и переходя к обработке разбитых костяшек. — Дай угадаю: подрался из-за девушки? Александр промолчал, не зная, стоит ли делиться чем-то личным с незнакомым человеком. Но она отчего-то вызывала в нем чувство абсолютного доверия и даже какого-то умиротворения. — Ага. Изменила и ушла к лучшему другу, — он поджал губы, а потом злобно выплюнул: — бывшему лучшему другу. Ну ничего, этот сукин сын еще у меня попляшет. Сладкая оторвалась от своего занятия, совершенно не веря в услышанное. Все это время думая, что хорошо знает своего подопечного, оказалась не готова увидеть в нем такую… озлобленность. Хотя в чем-то и могла понять: разбитое сердце и неразделенная любовь — ноша тяжелая. — И что тебе даст эта месть? Почувствуешь удовлетворение на пять минут? Чтобы потом до конца жизни жалеть об этом? Ты совсем не выглядишь жестоким. Поверь мне, судьба все сама расставит по местам и накажет виновных лучше, чем ты. Справедливость всегда торжествует. — И не тяжело тебе? — О чем ты? — непонимающе протянула Сладкая, нахмурившись. — Жить в идеальном мире через призму розовых очков. Верить и надеяться на то, что кто-то или что-то заступится за тебя. — Нет, потому что это единственное, что помогает мне бороться со злом, — она говорила вполне откровенно, сама не ожидая от себя подобной искренности. С ним почему-то это было так просто… Александр хмыкнул, молча переваривая услышанное. Если еще десять минут назад он был готов разорвать на кусочки весь мир, убить бывшего друга своими же руками, то сейчас чувствовал только странное спокойствие. Почти безмятежность. Он посмотрел на перебинтованные руки. Больше не дрожали от злости. — Знаешь, мне уже пора, — парень поднялся со своего места, когда незнакомка доклеила последний пластырь, — спасибо за все. Сладкая кивнула, пряча руки в карман халата. Александр бросил на нее последний взгляд, стараясь запомнить каждую мелочь. Внутри все щемило от странного чувства, что они уже знакомы и очень давно. Будто она знает о нем больше, чем он сам. — Я так и не узнал твоего имени. — С-с-с, — девушка запнулась, будто от волнения, — Стейси. Меня зовут Стейси. — Приятно было познакомиться, Стейси, — искренне улыбнулся, наверное, впервые за вечность. — Надеюсь, мы еще увидимся. Иначе я начну скучать по твоим жизнеутверждающим проповедям. Только когда за ним захлопнулась дверь, Сладкая смогла вновь начать дышать. Вернувшись в свой истинный облик, она долго смотрела в окно, провожая его взглядом. Теперь ей оставалось дождаться хода соперницы и гадать, что же решит подопечный. Как и любому порядочному ангелу, хотелось видеть, что портрет Александра не изменится. Но дело было не только в миссии по охране душ смертных. Это давно уже стало чем-то личным. Там, под топиком, кожу жгло. Почти у самого сердца.***
Сульфус раздраженно выдохнул, захлопывая старую пыльную книгу. Руки дрожали — то ли от злости, то ли от удушающего чувства собственного бессилия. Зарывшись пальцами в волосы, до боли сжимая корни, он пытался успокоиться. В этот день ему всегда было плохо; паршивее, чем когда-либо. И поэтому предпочитал не помнить его вовсе, забываясь в чужих объятьях, бьющему по мозгам алкоголю, и — желательно — в самых злополучных местах. Чем отвратнее — тем лучше; так, по крайней мере, подсознание точно будет занято, не подкидывая картинки прошлого. И он абсолютно точно отдал бы сейчас все, чтобы оказаться в самом грязном, отвратительно-мерзком — даже по дьявольским меркам — баре. Чтобы нарваться на чью-то пьяную тушу и хорошенько ее отделать. И бить, бить, бить — пока собственные кулаки не превратятся в кровавое месиво. Или пока его кто-нибудь не оттащит от полуживого тела. Сульфус понимал, что выплескивать эмоции так — не лучший выбор. И все же это чувство адреналина, бегущее по венам, глушило боль не хуже алкоголя. Даже трезвея на следующий день он ни о чем не жалел. Потому что каждый, кто попадался под «горячую руку» вовсе не был несчастным. Все эти ублюдки были педофилами, насильниками и убийцами. Только самый последний сброд ошивался в таком районе. И Сульфус это знал, нарочно задирая и выкрикивая проклятья. Чтобы раззадорить. Нарваться. Пару ударов по челюсти, сломанные пальцы и костяшки, синяки на ребрах — единственное, что он получал в ответ. Специально пропускал и не парировал, чтобы хоть что-то почувствовать. Вспомнить, что живой. Это приносило облегчение. И глушило голос совести, который раз за разом повторял, что он давно должен был сдохнуть. Потому что трус. Потому что не смог защитить и спасти то единственное, что имело значение. И ведь даже не отомстил. «Всему свое время» — говорил себе каждую ночь перед сном. Целители, должно быть, давно бы сказали, что ему пора лечиться. Что он поехавший псих, которого нельзя пускать на Землю. И Сульфус определенно бы с ними согласился. И все же, когда ты большую часть своего существования провел в борьбе за нее; когда тебя с четырнадцати вспышек ежедневно избивали, жгли, морили голодом и поощряли куском хлеба за победу, никто не должен быть удивлен твоей ярости. Просто в какой-то момент это становится стилем жизни. Видя, как ты голыми руками забивал соперников, иногда даже на пару вспышек старше, окружающие хлопали в ладоши. И называли «плохим мальчиком», одобрительно поглаживая по голове. Как собаку. А потом забирали свой выигрыш и шли смотреть на другие «представления», что предлагала эта печально известная улица. Сульфус иногда думает, что некоторые бессмертные просто не имеют права на существование. Когда вспоминает свое детство и задается вопросом, почему не стал таким же больным ублюдком. Да, ему нравится чувствовать боль, чтобы забыться и нравится причинять ее другим. Но не всем — тем, кто ее заслуживает. Например тем, кто поступал так с ним и другими детьми. Он все еще помнит, как, хромая и хрипя от раздирающей боли в ребрах после очередного боя, шел по почти пустой улице. Тогда почти рассвело, и время развлечений уже закончилось. Мимо шли пьяные и веселые взрослые, которые при виде него — избитого ребенка — лишь хмыкали или присвистывали. Помощи никто не предложил. И тогда Сульфус, слишком уставший, чтобы идти дальше, прислонился к стенам одного из борделей. Медленно скатился вниз, больно ударившись задницей. Закрыл глаза, облизывая пересохшие губы и чувствуя, как скребет в горле от сухости и привкуса чего-то металлического. Мечтал умереть прямо там, слушая омерзительные стоны и ощущая, как крылья неприятно холодит от холодного кирпича. Умереть — всегда просто. Заставить себя жить несмотря ни на что — вот показатель силы. Так ему всегда говорила мама. Ласковая, любящая, с нежными руками и звонким голосом, мама. От воспоминаний о семье сердце сжималось. Как и от осознания, что детство давно кончилось. У него все это просто отобрали. Насильно вырвали из рук, сожгли и выбросили. Оставив после себя только ненависть. Желание отомстить. Стать лучшим и наступить на горло каждому, кто был причастен к этому. И все же в ту ночь он почти сдался. Просто закрыл глаза и дал слабину. Мама бы этого не оценила, но мамы здесь нет. Однако в ту минуту, когда его лба коснулась чья-то нежная, маленькая, слегка вспотевшая от волнения ладошка, он почти уверовал, что это была она. Кто-то поднес к его губам стакан, и он стал жадно глотать, цепляясь за жизнь. А потом с трудом поднял голову и увидел перед собой девочку, что со страхом и волнением его разглядывала. Она была щупленькой, почти прозрачной, с короткими яркими волосами и сломанными крыльями. Одежда на ней висела разорванными лохмотьями, а на ногах виднелись кровавые разводы. — Привет, — сказала тогда неуверенно, с опаской, но руку все же протянула. Эта девочка была младше его и, вероятнее, намного несчастнее. Она напоминала ему кого-то из прошлой жизни; кого-то, о ком он заботился и кого не мог тогда вспомнить из-за пульсирующей в висках боли. И этот ее взгляд, полный надежды и озорного огонька, заставил его подняться. Маленькую спасительницу звали Кабале, и тогда она одним добрым жестом вернула его к жизни. Показала, что не всех стоит ненавидеть. Пролетевшие перед глазами отрывки прошлого были на вкус как яд. Смертельный, опасный, сжигающий заживо. В ту ночь в нем зародилась первая вера в кого-то. И даже когда он потерял абсолютно все — все, ради чего шел на эти ужасные бойни, пытаясь раздобыть хоть немного денег — Кабале была рядом. И демон поклялся себе, что всегда будет ее защищать, потому что — она его новая семья. Сульфус со злостью отбросил от себя несчастную книгу, наблюдая за тем, как она отлетела к стене. С грохотом приземлилась на пол, раскрывшись посередине. Несколько страниц выпали, что означало, что он только что испортил важный и древний документ. Любой книжный червь бы сейчас схватился за сердце в припадке. Вот еще одна причина того, почему Сульфус предпочитал забываться в родном городе: лучше ломать кого-то, чем мебель и исторически важные источники. Однако едва ли у него найдется вразумительный предлог для Темптель на тему того, зачем ему надо спуститься в Серный город. «Знаете, профессор, у меня дикое желание сломать кому-нибудь челюсть. Будет чудесно, если вы меня отпустите на пару часов», — крутилось в голове, вызывая улыбку. Демон ненавидел себя за эту слабость. Эмоции иногда брали над ним верх, связывая по рукам и ногам. Он давно научился их контролировать, прячась за маской хладнокровия и ухмылками. В обычные дни. И думал, искренне верил, что сегодня призраки прошлого не придут за ним. Пытался отвлечься, сосредоточившись на главной проблеме: метка. Отвратительная, коварная, грязная татуировка на его запястье. Делающая его рабом мироздания и — что более постыдно — одного глупенького ангелочка. Сульфус в сотый раз перечитывал книгу, пытаясь найти хоть что-то. Должен же быть способ обмануть или обойти блядские законы вселенной. Но его не было. Единственное спасение, найденное в момент слабости и безумства — ее близость. Демон не знает, как объяснить тот факт, что рядом с Раф его боль отступала. Он был рядом только когда эта глупышка ни о чем не догадывалась, забываясь во сне или своих мыслях. Сульфус преследовал ее, точно тень и удовлетворенно улыбался от осознания, что она так и не поняла, как пользоваться их связью. Нет, попытки, конечно, предпринимала, и он это чувствовал. Чувствовал каждый раз, когда она прикасалась к метке и думала о нем. Проклинала или тайно вожделела — без разницы. Все ее эмоции были перед ним как на ладони. И ему это нравилось. Сульфус даже нашел для себя новую, забавную игру — посылать ей «подарки». Менял ее настроение, путал чувства, делился своими, чуждыми для нее способностями и наблюдал. Смотрел, как она злится, пугается и ничего не понимает. Как перебинтовывает запястье еще туже, словно надеется, что перекроет кровоток в запястье — и все исчезнет. Один раз он даже почти испугался, что ей и вовсе придет в голову отрубить себе руку. Было бы жаль, учитывая, что магия их связи никуда не денется. Раф бы тогда точно свихнулась. А иметь в соулмейтах поехавшего ангелочка — так себе идея. Поэтому он стал осторожнее в своих действиях, сбавив обороты. Это, было, конечно, все забавно, но зная ее характер — такой сильный, стойкий — она рано или поздно определенно что-то выкинула бы. «Если мне и суждено тонуть, то ты пойдешь ко дну вместе со мной. Не пытайся запугать, ведь каждый кошмар, в котором я окажусь, ты ощутишь и на себе. Считай, что мы связаны», — кто бы мог подумать, что эти ее пафосные слова, вылетевшие в порыве злости, окажутся пророческими. Теперь они и в правду были связаны. Глубокой, нерушимой, непонятной связью, которую не обрубить ни одним топором и от которой не спрятаться даже в преисподней. Как зло не может существовать без добра, так и Сульфус теперь — без нее. Мысли о Раф преследовали его почти ежеминутно. Он проливал кровь за нее, не имея даже права за это возненавидеть, ведь знал, что и ей приходилось каждое утро стыдливо менять свои повязки. Когда он впервые нашел свое спасение в ее спальне — это показалось чем-то неправильным. Ведь попасть туда когда-либо должен был лишь с одной идеей: уничтожить, растоптать, сломать. А вместо этого сидел у ее кровати, как пес, и наслаждался. В носу все чесалось от какого-то мерзкого запаха, летающего в комнате, но даже это его не спугнуло. Ибо все перебивал другой, почти незаметный аромат. От Раф пахло чистотой и свежестью, вперемешку с легкими нотками чего-то лавандового. Для демона, который большую часть жизнь провел, задыхаясь от смрада грязных улиц и их обитателей, это стало чем-то вроде… утешения? Зависимости? Наслаждения? Сульфус не знал — просто возвращался раз за разом. Он лишь сидел и смотрел, как Раф спит. Сначала беспокойно, корчившись от боли и беззвучно плача, потом — с блаженной улыбкой на устах. Между бровей образовывалась морщинка от напряжения, и это портило столь безупречную красоту. Хотелось ее разгладить, прикоснуться, стереть отпечаток боли, но Сульфус помнил, что нельзя. Одергивал себя и с удивлением наблюдал, как с каждым его приближением она расслаблялась. Расслаблялась от близости с врагом. Скажи кому — и засмеют. Он и подумать раньше не мог, что сможет жертвовать своим сном ради облегчения жизни ангела. И все же, видя по утрам ее опухшие глаза и синяки в те дни, когда он не приходил, внутри что-то непривычно сжималось. Сульфус в принципе не был поклонником женских страданий и никогда не позволил бы себе причинять им боль, но в этот раз это показалось… чем-то личным? Когда он спас ее в земном борделе, несмотря на вековую межрасовую борьбу, дьявол смог себя убедить, что все дело лишь в его собственных убеждениях. А вот объяснить все то, что происходило под покровом ночи в спальне — уже не мог. И все же продолжал долгое время жертвовать собственным отдыхом, чтобы охранять ее. Тяжкое детство научило его не спать по трое-четверо суток, Раф же — падала с ног от усталости на вторые. Это был его своеобразный извиняющийся жест за все доставленные неудобства. Пусть Сульфус и не виноват в этом (и даже с уверенностью предпочел, чтобы метки, как и их встречи, никогда не было), не мог просто бросить ее. Смертные назвали бы его джентльменом, вероятно. От этой мысли хотелось рассмеяться. — Ты станешь моей погибелью, Раф, — прошипел тихо, словно боясь, что даже в этой пустой комнате его кто-то услышит. Он медленно поднялся с места и подошел к большому зеркалу у кровати Гаса. Снял с себя куртку и футболку, рассматривая собственное отражение. Множество шрамов и ожогов ужасно гармонировали с бледной кожей, делая его похожим на изувеченный труп. Именно поэтому Сульфус ненавидел смотреть на себя — нет, не потому что стеснялся как девчонка, — а потому что начинал вспоминать. Как и откуда они появились. Те, кто сказал, что шрамы украшают мужчин — кретин. Шрамы украшают и тешат лишь эго юных глупцов, которым не приходилось через кровь и боль вырывать у судьбы шанс на жизнь. И все же, Сульфус был готов покрыть свое тело еще тысячами отметин, если это спасет от одной-единственной. Достойный обмен, разве нет? Почему мироздание не слышит его молитв? Кожу начало покалывать в том месте, где расположилось его проклятье. Которое с каждым днем проникало все глубже, разрывая своими мерзкими когтями сущность и сводя с ума. Метка снова горит, напоминая хозяину — или точнее сказать — рабу о его трусости. О том, что нужно пойти и скрепить свои узы с тем, кто избран тебе в спутники. Интересно, можно лишиться рассудка от этой боли? Ведь Сульфус не пойдет к ангелу ни при каких обстоятельствах и не позволит ей самой приблизиться. Не сейчас, когда он еще не успел отомстить. А после… после он все равно не строил планов; тогда-то вселенная может и отыграться. Ведь это было наказанием, не иначе. Возможно, эта самая вселенная и прокляла его, подтверждая слова остальных. То, что он слабый выблядок, недостойный жить. В любом случае, Сульфуса мало заботило мнение остальных. Он пойдет на все, чтобы только завершить начатое. Даже если придется стать обреченным или нарушить свои принципы и собственноручно убить ангела, которому так не повезло быть связанной с ним. Василиск зашипел рядом, привлекая внимание. Сульфус нахмурился, пытаясь понять причину недовольства своего талисмана. В комнате никого не было — Гас явно не вернется ближайшее время, занятый, как и остальные, приготовлениями к их своеобразной вечеринке. Инстинкты обострились, как было каждый раз перед очередным боем. Стиснув челюсти, дьявол внимательно оглядел спальню, всматриваясь в темноту. Книга, до сих пор валяющаяся на полу, перелистнулась на пару страниц. Так, словно подул ветер. Но окна были закрыты. Приблизившись, Сульфус опустился на корточки, рассматривая непонятно откуда взявшийся клочок бумаги. Записка. Кто-то решил вести тайную переписку с ним, как две маленькие школьницы? Одним резким движением схватил послание, желая поскорее с этим разделяться. И застыл на месте, явно не ожидая увидеть что-то подобное. Оно было написано на древнем, секретном, давно мертвом языке, которым продолжали пользоваться и владеть только члены очень влиятельных семей. Те, кто имел непосредственное влияние на Низших и распоряжались судьбами простых дьяволов. Тот, кто написал это, знал язык. И знал, что Сульфус его поймет. Таких было немного. «Приходи ко мне, если все еще жаждешь избавиться от своей… маленькой неприятности. Я знаю способ, как это решить. Жду тебя завтра в полночь у врат, ведущих в Зульфанелло-Сити. Не бойся, стражник будет зачарован», — стоило только дочитать, как записка тут же покрылась пламенем и превратилась в пепел. Сульфус еще пару мгновений не мог пошевелиться, обдумывая каждое прочтенное слово. Пытался понять, ловушка это, глупый розыгрыш или же кто-то затеял с ним поиграть. Это кто-то был явно опасным: знал язык и знал его маленький секрет. В любой другой день он бы непременно взорвался, но сейчас был абсолютно спокоен. Если тот, кто знал, все еще не доложил Низшим, означало, что ему что-то нужно. Но у Сульфуса не было ничего — и от этого становилось интереснее. Даже почти смешно. Шантажировать вряд ли получится; особенного того, кому нечего терять. Внутри проснулся азарт. Ни намека на страх. Из раздумий его вывел звук чьих-то шагов. Почти незаметный, тихий; так обычно хищник приближается к жертве прежде, чем напасть. Дьявол хмыкнул: Кабале никогда не изменяет своим повадкам и стилю. Даже если знает, что его невозможно застать врасплох, все равно каждый раз пытается. Это было даже почти умилительно. — Разве тебе не говорили, что пробираться тайком в спальню мальчиков — плохой тон? — с ехидством в голосе спросил, продолжая стоять спиной к двери. — Вдруг я тут… чем-то личным занимаюсь? — Если ты хотел передернуть, то прошу прощения, — с вызовом бросила в ответ, стараясь скрыть напряжение в голосе. — Ты ведь помнишь, что Кабирия ненавидит, когда что-то идет не по таймингу. И ты уже опаздываешь. Кабале изо всех сил пыталась вести себя вальяжно, спокойно, даже, возможно, скучающе. И все же чувствовала себя неуютно в этой темноте. В темноте рядом с тем, кто заставлял ее нервничать каждую секунду. С тем, кого всю сознательную жизнь считала братом… до недавнего времени. И все ее старания полетели в Тартар, стоило ему развернуться и изучающим взглядом пройтись по ее лицу. Хотелось скрыться, убежать от этого до боли родного прищура золотисто-карих глаз. Сульфус всегда умело считывал любые эмоции. Даже незнакомца. Что уж говорить о той, которую знает еще с тех пор, когда она была маленькой, забитой девочкой. Главное — не поддерживать зрительный контакт. Это правило, которое Кабале выучила давно и успешно применяла, в том числе в работе со смертными. Никто не узнает твои мысли и чувства, если не заглянет в глаза. И все-таки сейчас эта блестящая система дала сбой. В ту самую секунду, когда она перевела взгляд с его лица ниже, сталкиваясь с обнаженным торсом. В горле резко пересохло. Казалось чем-то столь неправильным пялиться на названного брата; тайно желать его и представлять, как касаешься. Смываешь своими прикосновениями каждый уродливый шрам. В ее представлении Сульфус был идеален. Не считая разве что эти отвратительные отметины — воспоминания об их детстве. У нее тоже есть свои «подарки» из прошлого: сломанные некогда крылья иногда болят. Но этот его недостаток можно умело скрыть. Уничтожить раз и навсегда. Кабале ведь давно нашла рецепт зелий и мазей, которые избавят его от них. Но он ни разу не позволил ей помочь. Даже дотрагиваться до шрамов запретил. Вероятное, это было чем-то его очень личным. Они очень редко видели его без одежды. Даже в самую знойную жару Сульфус предпочитал скрывать свое накаченное — от долгих тренировок, почти идеальное — тело под одеждой. Длинной одеждой, которая скрывала абсолютно все чужому взору. И то, что сейчас он стоит полураздетым, означало лишь одно. И от этого ей становилось больно: хотелось прогнать всех призраков прошлого. Прогнать их нетрудно — просто позволь кому-то это сделать. Ее собственные кошмары давно растворила в темноте Кабирия. Парень же был упрям, не подпуская к себе никого. — Ты снова думаешь об этом? — она старалась держаться, но голос все-таки выдал, сорвался. — Прошу тебя, просто забудь все и живи дальше. Они бы этого хотели, понимаешь? Сульфус за два быстрых шага оказался подле нее и поднял ее голову за подбородок, заставляя смотреть на себя. В его глазах она прочитала лишь ненависть, злость и помешательство. — Скажи мне честно: ты смогла? Смогла забыть и простить всех ублюдков, которые сделали с тобой это? — прошипел с едва контролируемой яростью, почти в самые губы. В любой другой момент она бы обязательно рискнула и поддалась вперед, попробовала поцеловать. Но сейчас снова стало страшно, как тогда, четыре вспышки назад. Кабале думала, что все пережила, но в такие моменты понимала, что нет. Такое не забывается. Хотелось развернуться и убежать, спрятаться в объятьях Кабирии и проплакать всю ночь. — Я смогла найти в себе силы жить дальше. Ты тоже должен. Сульфус хмыкнул, а в его взгляде мелькнуло что-то недоброе. — Найду. Когда отомщу, — сказал твердо, спустя, кажется, целое мгновение. — Мы оба понимаем, что это невозможно! — эмоции переполняли ее, и Кабале сорвалась на крик, осознавая, что потом будет жалеть об этом. — Мы говорим об очень влиятельных и сильных дьяволах. Ты ничего не сможешь им сделать. И ее… — не нашла в себе силы произнести имя вслух, — ее ты тоже уже не спасешь. Парень ударил кулаком по стене, громко втягивая воздух сквозь сжатые до боли челюсти. Кабале перешла черту. Говорить о «ней» было нельзя. Это обещание, которое они дали еще детьми. Запретная тема. Даже Гас и Кабирия не знают. Это только его. Его личное. Подпрыгнув от неожиданности, дьяволица закрыла глаза, проклиная себя за длинный язык. Знала ведь, что за этим последует, но не удержалась. Планировала весь этот вечер, вечеринку, лишь бы отвлечь его, и сама же все испортила. Глупая, глупая, глупая! — Прости, — прошептала еле слышно, подходя ближе и беря за руку, которая пострадала от удара. — Я просто волнуюсь за тебя. Есть много других смыслов в жизни. Скоро ты получишь метку — возраст ведь совсем доходит до крайнего срока. И ты влюбишься, захочешь начать все сначала. Она исцелит тебя. «И это буду я», — подумала про себя, но не осмелилась сказать вслух. Лишь продолжала водить по его ладони в успокаивающем жесте, как делала раньше, когда они засыпали в каком-то жутком притоне после очередного поединка. Сульфус усмехнулся. Как-то ядовито и чересчур насмешливо. — Эта история уж точно не про меня. Но ты… ты обязательно будешь счастлива. Рядом с тем, кто тебя заслуживает. Кто прогоняет твою тьму, а не погружает в нее. Возможно, этот кто-то уже рядом. Присмотрись, хорошо? Она не понимала, что это значит. Ждала, что сейчас объяснит, но он в ответ только погладил ее по щеке — еще одна детская привычка. Кабале фыркнула, но не отпрянула, наслаждаясь минутной лаской. И нахмурилась, увидев повязку на запястье. — Что это? Парень резко отошел и потянулся за одеждой. Она же стояла, терпеливо ожидая ответ, и выразительно выгнула бровь. Сульфус цокнул и закатил глаза. Его меняющееся каждую секунду настроение — единственное, что всегда поражало. Он надевал на себя маски так быстро, что это почти пугало. — Считай, что я депрессивная девчонка, которая режет запястья под грустную музыку. Но уверяю тебя: подростковый кризис скоро пройдет. Кабале хотела разозлиться и сказать что-то в ответ, но он махнул рукой, показывая, что разговор окончен. Закончив одеваться, поправил растрепанные волосы и подставил локоть, кивая в сторону двери. — Мы вроде как опаздываем, разве нет?***
Кабирия присвистнула, крутя в руках бутылку с жидкостью янтарного цвета. Судя по этикетке и дорогому стеклу, это было что-то стоящее. — Виски, — задумчиво протянула, разглядывая этикетку. — Давайте поприветствуем нашего самого лучшего друга в вопросах искушения смертных. Именно алкоголь чаще всего толкает их на славные поступки. Так что я почти горда держать это в руках. — Скоро это будет в тебе, поэтому заранее прошу: держи в руках себя, а не бутылку, когда начнешь пить, — Сульфус улыбнулся, плюхаясь на самодельное кресло и получая ненавистный взгляд от подруги. Он оглядел комнату, чувствуя себя почти как дома. Месяц назад, почти сразу после прибытия в Золотую школу, они открыли для себя это злополучное местечко. Самая дальняя каморка в подвале тут же стала местом для их сборищ. Грязно, темно, страшно — идеальная атмосфера для кучки демонов, тоскующих по городу детства. Даже запах почти родной. — Я принес закуску, — Гас стоял в дверях, прижимая к себе кучу еды. Поравнявшись с другом, бросил ему на колени половину, видимо, боясь уронить. Сульфус заскрежетал зубами, смотря на испорченную ткань джинсов. — Поднимите руку, кто удивлен, — хихикнула Кабале, расставляя на маленький столик бутылки алкоголя. Всю мебель они нашли тут же, радуясь, что не надо ничего придумывать и воровать у людей. Лишние хлопоты никому не нравятся. Идеально лаконичный интерьер, состоящих из одного кресла, трех табуреток и маленького стола. Чуть позже они обнаружили в дальнем углу ружье. Посовещавшись, решили не выбрасывать. Вдруг сюда забредет какой-нибудь ангел. — За славу дьявольского рода! — Кабале подняла руку с бутылкой, произнося тост, с которого начинается любая попойка в Зульфанелло-Сити. Друзья чокнулись, отпив каждый из своих бутылок. На вкус оказалось неплохо, но явно не дотягивало до напитка Смерти, который они любили распивать в баре старухи Нэн. — Недурно, надеюсь эффект будет таким же, как и вкус, — протянула Кабирия, делая еще один глоток, — и где ты только это натырила? — Обворовала фургон смертных. Эти бездари открыли дверцу и встали спиной, чтобы покурить, — она рассмеялась, вспоминая историю. — В Серном городе давно бы и без трусов остались. — А почему решила взять именно это? Цвет пойла напомнит цвет глаз Сульфуса? — спросил Гас, намереваясь пошутить и слишком поздно понимая свою ошибку. Кабале поджала губы, рассматривая пол и не находя, что ответить. Кабирия же бросила в его сторону недовольный взгляд и нахмурилась. Только демон, о котором велась речь, отреагировал спокойно, практически залпом опустошая бутылку. — Я польщен, — ухмыльнулся Сульфус, одаривая сокурсницу довольным взглядом, — Кабале подбирала для меня напиток, в то время как ты — просто изгадил мою одежду. — Я просто схватила первое, что попалось под руку, — небрежно бросила девушка, стараясь защититься. Она повела плечом, словно пыталась сбросить с себя клевету, а после сделала еще глоток. Почувствовала прикосновение и посмотрела вниз, увидев, как бледная, изящная женская рука с идеальным темно-синим маникюром переплетает с ней пальцы. Казалось, что это было в знак поддержки, но Кабале отчетливо ощущала что-то еще в этом жесте. Интимное, влюбленное, трепетное. Походу она перепила. Придумается же такое. Гас и Сульфус проследили за этим движением, и молчание затянулось. Первый смотрел с изумлением и непониманием, второй же наоборот — даже с каким-то скрытым одобрением. Кабале выдернула руку, решив поправить и без того идеально уложенную прическу. Чтобы это сейчас не было, им всем показалось. Между ними с Кабирией не может быть ничего, кроме дружбы. Сестринства. Ведь она единственная, кто в курсе о тайных чувствах к Сульфусу. Первая, кто об этом узнала; первая и, вероятно, последняя. Больше никто и никогда не сможет залезть в ее черную душу настолько глубоко, чтобы вытянуть этот секрет. Гас, первым уставший от атмосферы затянувшейся неловкости, начал рассказывать шутки. Периодически хвастаясь своими великими победами над смазливым ангелочком. Даже выпил с Кабале на брудершафт, празднуя драку своих подопечных. Сульфус, открыв вторую бутылку, улыбался рассказам друга, попутно отгоняя ненужные мысли прочь. Ему не хотелось слышать о Раф; о ее поражениях, словах или поступках. Он решил, что похоронил все это на дне бездны. Решение нашлось. Скоро все закончится, осталось только рискнуть. Прошлое, тяготившее его разум столько вспышек, тоже отступило на задний план под дружный хохот товарищей. Все постепенно налаживается. Или ему так казалось, пока разум плыл и млел под натиском очередной порции алкоголя. Даже запястье, ноющее под одеждой, казалось чем-то далеким и неважным. Кабале, сидящая напротив него, улыбнулась и подняла свой напиток. Поборов смущение благодаря тарахтению Гаса, смогла, наконец, расслабиться. Теперь она все-таки вспомнила, почему так любила их посиделки. В такие моменты каждый из них ощущал себя счастливым.