***
Спустившись вниз и пройдя в трапезную, находящуюся снаружи под навесом, Гоголь молча присоединился к уже что-то довольно жующему Якову Петровичу. Молча — потому что юноша не знал, о чем теперь говорить со следователем, после того, что было прошлой ночью. Да еще и это его обещание… Николай покраснел, поспешно сгорбившись, чтобы длинные волосы упали на лицо, скрывая его от любопытных взглядов. Гуро же, казалось, вообще не придавал произошедшему особого значения: как ни в чем не бывало с аппетитом поедал поданное им жаренное мясо, тщательно обсасывал косточки и расслабленно говорил на отвлеченные темы, вроде интересных случаев по работе или новых увлечений высшего света. Писарь слушал рассеянно, большую часть сказанного пропуская мимо ушей, кивал невпопад и нехотя возил столовыми приборами по тарелке, вяло жуя. Упасть в голодный обморок не хотелось, а от еды юношу немного мутило. Яков, глядя на такое дело, замолчал и чуть нахмурился, явно не одобряя такой скудный завтрак. Вздохнув, мужчина тщательно вытер руки от мясного сока, и пошарил за пазухой, жестом фокусника извлекая на свет божий маленькую серебряную фляжку с затейливым вензелем. Гоголь даже отвлекся от своей прострации и удивленно следил за действиями мужчины, непонимающе хлопая глазами. Следователь же невозмутимо открутил крышечку, довольно повел носом над горлышком, принюхиваясь и удовлетворенно выдыхая, а потом решительно протянул фляжку писарю. На удивленный взгляд юноши Гуро терпеливо пояснил: — Снимет плохое самочувствие да аппетит подбодрит. Пейте, Николай Васильевич, не бойтесь. — Что это? — задал вопрос скорее для проформы Гоголь, послушно принимая фляжку у мужчины. — Настойка на травах. Мне ее одна моя знакомая поставляет. Говорит, по старинному рецепту травники делают. Николай робко поднял фляжку и принюхался. Пахло чем-то сладким, словно бы медом, горькой полынью и чем-то свежим. Запах настойки очень напомнил юноше запах самого следователя, так что писарь смело сделал глоток. Яростная травяная волна прокатилась по пищеводу, обжигая горло и наполняя все тело энергией и бодростью. Николай аж закашлялся от неожиданности, хватая воздух ртом. Следователь понимающе похлопал юношу по спине, аккуратно забирая фляжку из подрагивающих пальцев: — Ничего, голубчик, первый раз от неожиданности всегда так. Зато полегчало же, верно? Писарь перестал судорожно глотать воздух и прислушался к себе, с удивлением отмечая правоту Якова — противная слабость и тошнота исчезли, сметенные напрочь огненной волной настойки. Гуро улыбнулся довольно: — Ну вот и хорошо. Давайте, порежу Вам мяса. Вам помельче? С непривычным аппетитом жуя истекающее соком мясо, Николай неожиданно для себя втянулся в оживленный разговор о деталях дела, из-за которого они сюда приехали. Мистические обстоятельства будоражили воображение писателя, и не было в мыслях его ни страха, ни удивления таким ритуальным убийствам. Наглядевшись в своих мрачных видениях вещей и похлеще, юноша привык к подобному и не реагировал так ярко, как обычные люди.***
После завтрака Яков Петрович отправился третировать главу здешней полиции на предмет эксгумации тела последней жертвы*. Недовольный, но смирившийся с самоуправством приезжего следователя Бинх нехотя послал мужиков заняться этим. Спустя всего полчаса тело покойницы уж было разложено на широком столе здешней мертвецкой. Гоголь устроился как можно дальше от трупа вместе с писчими принадлежностями и нервно теребил в пальцах перо, сглатывая с трудом и стараясь не смотреть на белое, похожее на холодное застывшее тесто, тело мертвой. Гуро деловито скинул с себя свое щегольское красное пальто, оставшись в рубашке да жилете, и засучил рукава до локтя. Перед ним рядом с телом девушки на небольшой табуретке был разложен блестящий сталью набор инструментов для вскрытия. — Ну-с, милая, не смущайтесь, и покажите нам, отчего покинули бренный мир раньше положенного срока, — Гуро явно не волновало, что ему придется резать и кромсать мертвую плоть, чтобы заглянуть внутрь. Такое занятие, похоже, было ему не впервой. «Не потому ли Яков Петрович стал таким хорошим следователем? Смотреть на смерть изнутри…» — подумалось Гоголю, и он нервно передернул плечами под своей черной крылаткой. Гуро меж тем вооружился специальными зажимами, чтобы раскрыть ребра, открывая вид на органы грудной клетки. Николай почувствовал, что завтрак начинает проситься наружу и поспешно отвернулся, зажмуриваясь и изо всех сил стараясь не прислушиваться к хрусту костей и влажному звуку разрываемой плоти. Спустя пару минут озадаченного молчания писарь осмелился открыть глаза и с опаской покосился в сторону тела. Следователь стоял над трупом с раскинутыми в стороны, словно створки напольных часов, ребрами и с непониманием всматривался в зияющую дыру меж ними. Писарь не осмелился подняться и взглянуть самому, все еще опасаясь за судьбу своего желудка, поэтому он лишь спросил негромко: — Что там такое, Яков Петрович? Мужчина повернулся к нему с задумчивым выражением лица: — Да вот, Николай Васильевич, странное дело… Невозможное, я бы сказал. Порез всего один, над грудью, под ключицами, и он не является смертельным! Однако же эта милая девушка мертва, а в ее теле отсутствует вся кровь. До самой последней капли. Невозможно потерять всю кровь, что есть в теле, через такой порез! Мистика какая-то, черт ее подери! Следователь явно был возмущен, что слухи о творящейся в Диканьке мистике оказались вовсе не слухами. Гоголь мысленно посочувствовал следователю — тот, похоже, привык решать дела самые обычные, пусть и запутанные, где убийцы были людьми, предсказуемыми и лишенными каких бы то ни было сверхъестественных способностей. Здесь же была неизвестная величина на месте убийцы, обладающая какой-то ужасной силой, способной на такое зверство… Но! — …чтоб убийцу с силой необычной найти, нужен человек с подобной силой… — неожиданно даже для себя медленно сказал Николай. Гуро вскинул на юношу изумленный и тревожный взор. — Коля… ты… — Я хочу помочь, Яков Петрович, — твердо ответил писарь, прямо глядя на мужчину, — Я могу быть полезным и хочу им быть. Позвольте мне попробовать. Нехотя отступив от тела, следователь с тревогой наблюдал, как Гоголь откладывает писарские принадлежности в сторону и медленно идет к трупу. Писарь остановился, подойдя вплотную, и протянул руку, дотрагиваясь кончиками пальцев до пореза над развороченной грудной клеткой. Первые несколько мгновений ничего не происходило — фигура юноши оставалась неподвижной, бледные пальцы едва соприкасались с мертвой плотью, глаза его были плотно закрыты. Но еще мгновение спустя плечи юноши содрогнулись, а глаза раскрылись, абсолютно белые из-за закатившихся зрачков. Гуро встревоженно шагнул ближе, осторожно заглядывая писарю в лицо, готовый в любой момент поймать юношу, если тому вдруг вздумается упасть. Но Гоголь не собирался никуда падать. Он стоял, не прямо, подрагивая, но стоял. Пальцы юноши будто приросли к трупу, а губы посинели, словно сам он уже был мертвецом. Писарь чуть шелохнул бескровными губами, сначала совсем неслышно, а потом сбиваясь на громкий, жуткий шепот, словно мертвец говорил с той стороны: — …лес, тьма, холод, зябко… мерзну, руки-в-путах… люди, страшно, разбой… кровь, убийство, освобождение… рога… — на последнем слове Гоголь содрогнулся всем телом, едва не завалившись вперед. Яков хотел было поддержать его, но Николай обернулся. Черные провалы, наполненные тьмой, обрамленные сетью трещин — вот что служило теперь глазами писарю. Тьма клубилась вокруг всей его фигуры, завихрялась у плеч, тонкой пеленой обволакивала каждый дюйм его кожи. «Нет», — подумал вдруг следователь, глядя на этого незнакомого ему Гоголя, — «не тьма вокруг него клубится — он и есть тьма. И так ее много, что хрупкое человеческое тело не в силах вместить ее всю». Яков и сам не являлся человеком в полном смысле этого слова, но его ситуация кардинально отличалась. Николай же был Темным, возможно с момента его рождения — так привычно и просто принял он свое второе обличье. Лихорадочные мысли следователя прервал голос Гоголя. — Ты ПРОКЛЯТ, — бездонные провалы смотрели прямо в душу Якова. Гуро вздрогнул, изумленно взглянув на это существо в ответ. — Как… — Тьма все видит, — отмахнулся от его вопроса темный Гоголь, разворачиваясь к нему всем корпусом, но не отнимая, однако, руки своей от мертвого тела. — Он придет за тобой. Вы встретитесь в огне. Гуро заставил себя расслабиться и мрачно взглянул на Темного, указывая рукой на мертвую девушку: — А с ней что? Гоголь склонил по-птичьи голову на бок, этим жестом напомнив следователю кладбищенского ворона: — Одна из многих. Он не остановится. Будет пить, пока не выпьет всех живых. Пойдет дальше… — тело юноши вздрогнуло, изгибаясь под неестественным углом. Темный зашипел словно сам себе: — Не может принять меня… рано… — и вновь взглянул на мужчину. — Останови его. Пока еще не поздно… ОСТАНОВИ. — Но как?.. — Гуро вскинулся, впившись взглядом в нервно подрагивающую тьму, которая начала втягиваться обратно. — …прими свое проклятье… только тогда… ты… — потустороннее шипение оборвалось, бледные пальцы бессильно соскользнули с кожи мертвой, и Николай осел на колени. Юноша запрокинул голову и застыл, медленно выдыхая. И распахнул веки, являя облегченному взору мужчины чистые, цвета родниковой воды, голубые глаза. — С возвращением, милый мой, — выдохнул Гуро, не удержавшись и заключая растерянного писаря в объятия. — Что… получилось? У меня голова… кружится… — заторможено сказал Николай, медленно моргая и слабо обхватывая пока непослушными пальцами обнимающие его руки. — Твой дар сильнее, чем мы думали, — погладил его по голове следователь, мягко отстраняясь и заглядывая в глаза, — Теперь мы знаем, кто совершил эти зверские убийства. — Правда?.. Кто?!.. — вскинулся было юноша, но ноги пока плохо слушались его, и он чуть не упал. Гуро закинул его руку себе на плечи, и, позволив опираться на себя, довел молодого человека до ближайшего стула. — Твой дар был чрезвычайно полезен, Коля, — шепнул писарю Яков, с нежностью поглаживая его скулу. Гоголь тепло улыбнулся, доверчиво прижимаясь к ласкающей его руке, и прошептал тихонько: — Я рад этому…***
После этого инцидента Гуро выпроводил Николая на улицу, наказав ему проветриться немного, прийти в себя, подышать свежим воздухом. Сам же следователь вскользь обронил, что наведается на здешнее кладбище, проверить одну теорию. Гоголь покорился его воле и послушно мерил шагами рощицу неподалеку от деревни. Сухие ветки хрустели, ломаясь под его шагами, а серый безрадостный пейзаж вокруг практически не менялся. Но неожиданно для писаря едва заметная тропка вывела его из рощицы в поле. Сухая сорная трава вяло колыхалась от легкого ветерка, а вокруг не было ни души. Юноша остановился, вдыхая чистый воздух полной грудью, и наслаждаясь этими мгновениями. Вдруг откуда-то потянуло запахом дыма. Прикрывший глаза Николай нахмурился — он уже отошел достаточно далеко от деревни, откуда дым в безлюдном поле?.. Писарь открыл глаза и чуть не вскрикнул от неожиданности — вокруг царила глубокая ночь. «Что за чертовщина? Мгновение назад был белый день!» — судорожно размышлял юноша, беспомощно вертя по сторонам головой. Впереди мелькнул свет и Гоголь, спотыкаясь, кинулся в ту сторону. Свет при приближении оказался большим костром, разожженным рядом с непонятно откуда взявшейся мельницей. Юноша растерянно осматривался вокруг, медленно шагая вперед. Под ногу подвернулся коварно вылезший из земли корень какого-то растения, о который писарь благополучно запнулся. Ударился юноша знатно — голова загудела, как с похмелья, а по лбу потекло что-то теплое, капнуло на губу. «Ну вот, еще и лоб разбил, просто отлично» — подумал Николай с досадой, слизывая кровь и с трудом поднимаясь на ноги. — А ты чего это тут в земле катаешься? — внезапно раздался звонкий девичий голос откуда-то сверху. Николай поднял взгляд и увидел склонившуюся над ним девушку с охапкой хвороста в руках. — Я… споткнулся… — пробормотал юноша смущенно. — Как же ты сюда забрел, мальчик? — странным тоном спросила его незнакомка. Николай в возмущении открыл рот: — Да Вы сами, леди, не старше меня будете! Наверное… — к концу фразы юноша стушевался, боясь, что его слова оскорбят девушку. Но, вновь взглянув на нее, Гоголь увидел смеющийся взгляд. — Ты такой смешной, барчук! — хихикнула незнакомка, — Я Оксана, дочь здешнего мельника. А ты кто такой будешь? — Я писарь из столицы, Николай Васильевич Гоголь, — запоздало представился юноша, осторожно присаживаясь рядом с Оксаной у костра. — Зачем же приехал ты в такую глушь из самой столицы, Николай Васильевич? — спросила его девушка, причудливо смешивая в своем обращении уважение к его столичному происхождению и панибратскую фамильярность. — Я не один приехал, я просто писарь, приставленный к столичному следователю. Знаменитый Гуро Яков Петрович, — не без гордости сказал юноша, про себя заторможено соображая, что отчего-то стал очень разговорчивым. Но что-то словно толкало его изнутри, когда глядели на него отражающие отблески пламени темные глаза деревенской девушки, и слова сами лились с его губ. — Никогда не слышала о таком, — тут же отозвалась Оксана задумчиво, — Ну да ладно, чего разговоры-то пустые разговаривать! Замерз ты небось, барин, в одном плащике ночью в поле гуляя… давай-ка я чаем тебя напою. Гоголь чувствовал себя, как муха в смоле — что-то сковывает движения, но мягко, словно ребенка непослушного удерживает. Подумалось писарю, что он все еще не отошел от использования своего дара, раз такое странное состояние на него напало. Оксана между тем за это время уж сделала чай, принесла Николаю помятую железную кружку с дымящимся содержимым. Жидкость в кружке пахла травами и чуть дурманила, если вдыхать ее запах слишком долго. — Что это? — с трудом ворочая языком, спросил писарь, осторожно держа горячую посудину в руках. — Так чай же, Николай Васильевич, — доверительно посмотрела ему в глаза девушка, — Мой личный рецепт, сама травки собирала. Успокоят и тело, и душу, согреют… Гоголь кивнул невпопад, и его руки словно сами собой притянули кружку ближе к губам. Внутри что-то шепнуло «Не пей!», да поздно — Николай уж сделал глоток. Вкус затхлой воды и полынная горечь наполнили рот, заставив писаря скривиться. Руки сами собой разжались, кружка с глухим стуком упала из ослабевших пальцев, разлилась темная жидкость по пыльной земле. Оксана склонилась над упавшим навзничь Гоголем. Пахнуло тиной и сыростью от ее дыхания. Стало вдруг холодно, даже по-прежнему пылающий рядом костер словно перестал излучать тепло. — Найди его. Найдешь — спасешь многие жизни. Всем убитым покой подаришь, — шелестяще шепнула ему на ухо девушка. Гоголь успел лишь вздохнуть, и тьма сомкнулась над ним.***
— Очнитесь! Боже ж ты мой, очнитесь, милейший! Громкий мужской голос вывел Николая из забытья. Открыв глаза, Гоголь обнаружил себя лежащим на земле, в том же поле, только не было видно рядом ни мельницы, ни костра, даже пепелища не было. А приведший его в чувство голос принадлежал опрятно и богато одетому молодому мужчине, склонившемуся над ним. Рядом с ними переминался с ноги на ногу породистый красивый конь в дорогой сбруе. — Кто… Вы? — медленно пробормотал писарь, с трудом моргая и морщась от боли, ударившей в голову. — Вообще-то я должен был задать этот вопрос, ну да ладно. Не так это важно. Я — Алексей Данишевский, владелец этих земель. А Вы кто такой будете? Гоголь с трудом оперся на локти, пытаясь подняться с земли. Назвавшийся Данишевским поспешил протянуть ему руку помощи. Поднявшись на ноги, Николай представился, смущенно отряхнув крылатку от налипшей пыли: — Николай Васильевич Гоголь, писарь из столицы. — Что ж Вы забыли в таких глухих местах, сударь? — спросил его князь, вопросительно вскидывая бровь. — Приехал вместе со следователем раскрывать одно дело, — уклончиво ответил ему юноша, вспоминая, как подобными вопросами засыпала его деревенская девушка Оксана. «Мавка» — прошептало ему что-то внутри. — О, наслышан, наслышан, — насмешливо отозвался Данишевский, — Что ж, всегда рад новым лицам в наших забытых богом местах… Позвольте, Николай Васильевич, пригласить Вас ко мне на обед. Вам не помешало бы оказать медицинскую помощь, — с этими словами князь указал на покрытый засохшей кровью лоб писаря. Гоголь растерянно притронулся пальцами к своей голове и тихо чертыхнулся. Под пальцами явственно ощущалась немаленькая ссадина, которая от резких движений головой тут же открылась заново и начала кровить. Писарю ничего не оставалось, кроме как согласиться.***
На обеде у Данишевских Гоголь был рассеян. Все сладкоречивые словеса владельца поместья пропускал мимо ушей, сидел, уткнувшись в свою тарелку. Лишь раз мазнул взглядом по представленной ему жене князя — Лизе, кажется, — отметил миловидность по-детски округлого личика, оценил наивность широко раскрытых серых глаз, и отвернулся, возвращаясь к тоскливому созерцанию роскошных яств на своей тарелке. Николай был глубоко погружен в свои мысли. Он раздумывал над произошедшим с ним в поле. Слышал шепот внутри себя. Мавка… утопленница. Не упокоилась, стала нежитью, о которой деревенские байки складывают. Как же погибла она?.. «И что гораздо более важно», — вдруг поднял голову писарь, — «какой день сейчас на дворе? Была ли ночь, или морок то был, мавкой насланный?» — Простите великодушно, — прервал поток словесных излияний Данишевского Гоголь, обращая на себя все внимание, — Какой сейчас день на дворе? — Во времени потерялись, Николай Васильевич? — лукаво сверкнул глазами князь, поигрывая вином в изящном бокале, — Известно, какой — восемнадцатое число месяца октября. Юноша так и охнул в изумлении — ночь-то была, оказывается! Вышел погулять семнадцатого октября, а в итоге очнулся восемнадцатого, в поле, с разбитой головой! — А… который час?.. — встревоженно спросил Николай, судорожно сжимая руками подлокотники стула. — Два часа пополудни, — ответил ему Данишевский, начиная поглядывать на гостя с подозрением. Немудрено — буквально под ноги коню свалился, голова в крови, лепечет о дате, да о времени… «Блаженным сочтут», — подумалось юноше, но он мысленно отмахнулся — ну и пусть себе, неважно это. Важно было то, что Яков Петрович небось потерял своего непутевого писаря! — Простите меня, господин Данишевский, да только мне пора уже. Меня, наверное, потеряли. Я, видите ли, немного заблудился в лесу, в темноте споткнулся, да голову разбил. Если б не Вы, я бы так и умер на холодной земле лежа, — нервно улыбнулся писарь, торопливо поднимаясь из-за стола. Данишевский задумчиво окинул встрепанного Гоголя взглядом и неторопливо кивнул: — Что ж, воля Ваша. Но раз такое дело, то требую от Вас в уплату этого долга наведываться к нам на обед иногда. Сами понимаете, новых лиц мы с Лизой видим мало, а Вы человек интересный… хотелось бы продолжить наше с Вами общение. «Да я же за весь обед ни слова не вымолвил!» — подумал Гоголь и незаметно передернул плечами под просторной крылаткой. Князь Данишевский словно излучал ауру, которая заставляла опасаться его, хоть он и не выглядел опасным. — Договорились, сударь, — кивнул писарь, отводя глаза.***
Князь Данишевский любезно предоставил Гоголю коня из своей конюшни, сказав, что деревенские позже вернут животное владельцу. И сейчас Николай скакал во весь опор обратно в деревню, позабыв даже про свою нелюбовь к верховой езде. Это была незначительная мелочь по сравнению с тем, что морок мавки закрутил его на целый день, а следователь об этом ни сном, ни духом. «А ну как подумает, что я пошел в одиночку Всадника искать?» — думал юноша и заливался краской стыда до кончиков ушей. «Не хотел я беспокоить Якова Петровича, хлопоты ему доставлять, а поди ж ты. Я сам — одна большая ходячая проблема…» Быстроногий жеребец Данишевского (прим. Авт. Видите двусмысленность? а она есть) в один миг домчал его до деревни. Пролетая словно ветер мимо ошарашенных деревенских жителей, Гоголь гнал, не щадя коня: все его стремления и цели сейчас сводились к одному — найти Якова Петровича и объясниться. «Надо будет — в ноги упаду» — мрачно подумал Николай, вновь пришпоривая животное, — «Я так чертовски виноват…» Остановив взмыленного коня у гостиницы, писарь торопливо спешился и отдал поводья кому-то из жителей. Коня увели без лишних слов — не приметить вензеля с гербом Данишевских на попоне мог только слепой. Юноша хотел уж было спросить у кого-нибудь, не видели ли они следователя, как искомый появился из дверей гостиницы. Красное пальто выделялось на фоне неприметных одежд деревенских, как рубин в куче щебня. Гуро двинулся было вперед, как его взгляд упал на замершего перед гостиницей Гоголя. Нечитаемый взгляд темных глаз медленно прошелся по всей фигуре юноши, останавливаясь на белеющей на голове писаря повязке, на ходящей ходуном от сбитого дыхания грудной клетке… Неожиданно для всех, замерших на несколько мгновений людей, следователь быстрым шагом приблизился к неподвижно замершему Николаю, схватил его за руку и поволок в гостиницу, на ходу бросив застывшей во дворе хозяйке: — Не беспокоить.***
Едва поспевая за быстро идущим по коридору мужчиной, Гоголь, как мог, перебирал ногами, молясь про себя, чтоб не споткнуться. Его мучения прекратились, когда Яков Петрович остановился перед своей комнатой. Гуро втащил его внутрь и захлопнул за ними дверь. В том, что никто любопытный к ним не заглянет, можно было быть уверенным — следователя опасались. Мужчина отпустил руку писаря и тот поднял на него взгляд… …и его голова резко дернулась в сторону от сильной пощечины. Гоголь ошарашенно заморгал, щека, на которую пришелся удар, моментально покраснела. Юноша не успел толком ничего понять, как после этой внезапной пощечины его не менее внезапно притянули в крепкие объятия. — Как ты меня напугал, Коля… — прошептал мужчина, сбивчиво целуя писаря, куда придется: в щеки, в скрытый повязкой лоб, в подбородок, в шею… Гоголь шумно вздохнул, чувствуя как очередной поцелуй сменяется ощутимым укусом. — Я ужасно волновался за тебя, — Гуро оторвался от его шеи, которую уже успел покрыть метками, присасываясь к ней, словно вурдалак какой, — Где ты был? Николай открыл было рот, намереваясь рассказать о своих злоключениях, но его прервал очередной укус — да такой силы, что заставил его простонать. — Неважно, — пробормотал следователь в его волосы, покусывая его ухо, — Ты расскажешь мне все, но позже. А сейчас я желаю выполнить свое обещание… Писарь мог только стонать, да смотреть затуманенным взором на Якова, яростно сдергивающего с него одежду. Куда-то на пол полетела сорванная крылатка, поскакали по половицам пуговицы — это мужчина нетерпеливо дернул рубашку с худых плеч… Оказавшись совершенно нагим, Николай покорно раскинулся на простынях, глядя на Гуро полными любви и понимания глазами. «Так-волновался-хочу-ощутить-почувствовать-убедиться-что-все-в-порядке-мальчик-мой» читалось в каждом резком движении следователя, теперь уже торопливо разоблачающегося самому. Закончив с раздеванием, Яков накинулся на Гоголя подобно тому, как голодающий накидывается на уставленный яствами стол. Он вылизывал его бледную кожу широкими мазками языка, словно слепец, шарил горячими ладонями по его бокам. Юноша позволял ему все, тихо вскрикивая в ответ на особенно болезненные укусы, коими следователь покрывал его плечи. Гуро перешел с укусов на поцелуи, оставив истерзанные его зубами плечи юноши, и начал спускаться все ниже. Нежные сухие губы мужчины накрыли бледно-розовый сосок, и писарь распахнул рот в беззвучном крике — словно молнией прострелило его от этого легкого касания. Немного поиграв с грудью Гоголя, Яков продолжил целовать бледную кожу, спустился к пупку, ниже, еще… Николай вскрикнул ошарашенно, неверяще посмотрел вниз… нет, ему не почудилось, это было реальностью — следователь накрыл своим горячим ртом его член, и теперь его макушка с поблескивающей на свету элегантной проседью мерно двигалась между раскинутых в стороны ног Гоголя. Юношу выгнуло от удовольствия — рот следователя оказался талантлив не только на меткие замечания, и ощущался, как мокрый шелк, так приятно скользящий по всей длине… Гоголь извивался под ласками Якова, способный только заходиться в хриплых стонах, перебиваясь на жалобное бормотание: «ах, Я-ааков Петро-вич, чтооо Вы… ум… делаете… ох… со мноооой!..». Гуро ничего не отвечал — лишь, хитро поблескивая глазами, брал глубже, заставляя глаза молодого человека закатиться от удовольствия, а его бедра — непроизвольно дернуться вперед, навстречу яркому, острому ощущению. Когда Николай уже находился на грани от набегающего волнами удовольствия, следователь остановился, выпуская член юноши изо рта. Писарь пытался отдышаться, но затуманенный взор его вопрошающе обращен был к лукаво улыбающемуся Гуро. — Не так быстро, мой мальчик, — предвосхищая немой вопрос юноши, сказал Яков, быстро нашаривая во внутреннем кармане своего валяющегося на полу пальто какой-то флакон. Выдавив содержимое флакона на свои пальцы (содержимое предсказуемо оказалось маслом, судя по запаху, фиалковым), мужчина медленно потер их друг о друга. — На живот, милый мой. К таким ласкам ты точно непривычный, а так будет для тебя удобнее, — мягко улыбнулся писарю Гуро. «Я ни к каким ласкам не привычный» — хотелось было сказать Гоголю, но от еще не схлынувшего удовольствия он не мог толком ворочать языком, так что юноша просто молча перевернулся, принимая требуемую позу. Яков ласково огладил одной рукой бледную ягодицу Николая, второй, смоченной в масле, начиная осторожно поглаживать молодого человека между ног. Гоголю оставалось лишь судорожно хватать воздух ртом от столь странно приятной, смущающей ласки. Какое-то время спустя сочтя, что подготовки достаточно, следователь аккуратно скользнул внутрь юноши кончиком пальца. Писаря подбросило на кровати: — А-аах!.. — Тише, тише… — забормотал Гуро, начиная нежно ласкать напряженную спину юноши, покусывая каждый выступающий на ней позвонок. Под его ласками Гоголь послушно расслабился, лишь едва заметно вздрагивая, когда палец следователя медленно толкался внутрь. Гуро хитро улыбнулся, нащупав уплотнение на гладкой стенке, и коварно надавил на него пальцем, вырывая у Николая громкий несдержанный вскрик. — Якооов Петрооовиииич!.. — почти прорыдал Гоголь, сотрясаясь всем телом, но так и не сумев достичь грани — рука следователя твердо сжала его возбуждение, не позволяя излиться. — Нет-нет, Коля, — рука следователя начала двигаться, дразняще поглаживая головку, — только по имени. — Якооов, — Гоголь покраснел бы, не будь он уже ярко-алым, словно мак. Ничто не смущало его сильнее, чем звать следователя по имени! Гуро удовлетворенно улыбнулся: — Молодец. И внезапно втолкнул в писаря сразу два пальца. Николай сорвался на позорный вой, выгибаясь так, что казалось, недалеко до перелома позвоночника, и подался бедрами на пронзающие его пальцы. Удовольствие от действий мужчины заставляло Гоголя забыть о стыде — он, едва помня себя, двигал бедрами, не смущаясь влажных, хлюпающих звуков, раздающихся в гулкой тишине комнаты. — Яшаааа… позвооль… про-ошу… — всхлипнул Николай, умоляюще глядя на мужчину полными слез глазами. — Раз ты так просишь — как я могу отказать тебе? — улыбнулся лукаво Гуро и, склонившись к уху юноши, шепнул одно лишь слово, заставляющее писаря забиться в пьянящем, ослепляющем экстазе: — Кончай. Содрогаясь в удовольствии, заполняющем все его тело, Николай ни о чем не думал.***
…Спустя полчаса, когда следователь все же выманил Гоголя из-под одеяла, под которое тот забрался с головой (и отказывался вылезать, шепча, что умрет от смущения), Николай сидел на постели, стыдливо кутаясь в свою рубашку, на которой недоставало нескольких пуговиц, и сбивчиво рассказывал о том, как потерял целый день. Слушая его невероятный рассказ о встрече с мавкой, о знакомстве с князем Данишевским и о поспешном бегстве в деревню, следователь задумчиво хмурил брови. — Ты ни в чем не виноват. Твой дар снова проявил себя в не совсем подходящее время, выдернув тебя к мавке, которую обычный человек вовсе обошел бы стороной, сам того не подозревая, — задумчиво сказал писарю Гуро, когда тот закончил свой рассказ. Гоголь поспешно замотал головой: — Что Вы, Яков Петрович! Если бы я не пошел в ту рощицу, ничего бы не случилось! — Но ты же не мог знать, что произойдет, — мягко оборвал его следователь. Писарь стушевался, робко кивая в ответ. Яков вздохнул. — Ладно, это все уже дело прошлое, ничего не исправить, время вспять не повернуть… Будем работать с тем, что есть, — мужчина ласково поцеловал Николая, и взглянул в окно, — Гляди-ка, никак ночь уже на дворе! Что ж, для поглощенных любовью время так быстротечно… — хитрая улыбка появилась на губах Гуро, когда до юноши дошел смысл его слов, и тот залился краской смущения. — Ложись спать, голубчик мой. Утро вечера мудренее, а ты слегка утомился… — следователь довольно притянул к себе смущенного донельзя Гоголя и накинул на них обоих одеяло. Послушно расслабляясь в надежных объятиях, писарь подумал, уже засыпая: «Надо научиться контролировать это. Тогда я точно смогу помочь Якову Петровичу поймать Всадника…»