Twins

Хёнчжу разбивает компьютер и панель синтезатора. В зеркало летят телефон и рождественская кружка из старбакса. Тонкие губы давно разодраны в кровь. Хёсан сидит на несвежих простынях, скрестив ноги по-турецки, и пьёт утренний ледяной американо. Хёнчжу плачет, размазывая косметику по лицу, собирая на пальцы подводку, тушь и базу. — А ты думала, он лучше остальных? Хёсан уклоняется от летящей в голову пепельницы и грустно вздыхает в унисон с гулким хрустом, с которым раскалывается о стену камень вулканического происхождения. — Ненавижу тебя и твоих дружков! Хёнчжу хватает первое, что попадается под руку, и запускает в Хёсана ещё раз. Номер ноябрьского GQ раскрывается на заложенных страницах, и с них пронзительным взглядом густо подведённых глаз на них обоих смотрит Хончоль. Иронично. — Нехуй трахаться с пидарасами. Хёсан пожимает плечами, расправляет аккуратно страницу и закрывает журнал. Там есть еще рекламные фотографии Хёнчжу и интервью с восходящей звездой, но они оба их уже читали, а у Хёнчжу заканчиваются силы психовать. Она ложится на постель рядом, вжимает лицо в складку между бедром и голенью Хёсана и больно кусается. — Аборт? — Аборт. Хёнчжу предлагает закурить, но за пепельницей никто не встаёт, поэтому они крутят незажжённые сигареты в пальцах и молчат в истеричную, наэлектризованную тишину. Хёсан перебирает жёсткие крашеные волосы и мягко поглаживает выбритый висок против роста волос. Не успокаивает, а притупляет боль. Ему тоже обидно за названную сестру, но Хончоль виноват только в том, что пидор. — А если это мой ребенок? — Сроки не сходятся. Хёсан вздыхает и обещает оплатить. Хёнчжу просит телефон позвонить. — Не пугай моих друзей! Хончоль берет на четвёртый гудок. Хёнчжу молчит пару мгновений, а потом обливает Хончоля ушатом дерьма и обещает выслать дословно «ебаный тест на сучью беременность» курьерской почтой. — Чтобы ты, ёбанный пидарас, думал перед тем как не успеть вытащить. Хёнчжу намеренно не сбрасывает, а передаёт трубку Хёсану. Тот с улыбкой выдавливает в динамик «еблан» и уточняет, всё ли ок? — Если коротко: я в депрессии и не готов сражаться с реалиями этой жизни. Прости за порчу казённого имущества. — Ну я ж не могу зашить ей вагину, чтобы она не трахалась со всякими мудаками. Так что не парься и выскребайся выпить. Будем дело мутить! Хёнчжу чувствительно тычет острым локтем в яйца (у Хёсана даже выступают слёзы, но он мужественно терпит боль) и выбивает телефон из рук. — Не хочешь быть дядей? — Я вообще не уверен, что хочу детей. Я гей, не забыла? Она гладит живот кончиками пальцев, задрав майку до самой груди, кусает губы и смотрит в потолок. Грустит и Хёсан грустит вместе с ней, потому что на двоих проще. Болеть ей всё равно придётся одной, пока очередная жизнь покинет её безумное неразборчивое чрево. Хёсан надеется только, что ему никогда не придётся утешать её из-за новостей о бесплодии. Она женщина и однажды точно станет матерью. Просто пока она легкомысленная муза на простынях своего потерянного близнеца, и ей определенно рано менять каблуки и сигареты на старомодную причёску и закрытый костюм-тройку. Всё выходит сложно: они живут словно завтра не настанет, он купается в её эротичной лёгкости, она в его безоговорочной честности. Они живут как подростки, а думают как старики. Хёнчжу не может смотреть вперед, а Хёсан не хочет. Поэтому они не делятся мыслями о том, что этот ребенок мог бы стать их тридцатилетием и основой традиционной корейской семьи. Потому что он не хочет врать, а она не сможет справиться. Возможно, в их жизни ещё будут такие дети. Возможно даже, что Хёсан станет их отцом. А возможно, они умрут к тридцати от передоза и их урны будут стоять на соседних полках с прикреплёнными к стеклянным дверцам фотками с сэйшнов и модных показов. Всё, на самом деле, возможно. Но пока Хёнчжу предлагает выпить и потрахаться. И у Хёсана определенно нет прав отказывать.