Париж
22 мая 2018 г. в 18:13
Пока всадники приближались к ним, взметая за собой дорожную пыль, Екатерина так и стояла, как неподвижное высохшее дерево. Она уже все для себя решила, представила свое поведение по приезду в Париж, но Генрих снова нарушил её планы, и теперь она не знала, что ему сказать. Приедь он чуть раньше, она разыграла бы холодность в Блуа, встреть он её на въезде в Париж, она показала бы чувство долга, как и собиралась, но он настиг её здесь, на полпути, где ей оставалось сказать ему только правду.
Поэтому она просто стояла и ждала, положившись на судьбу. Духота вечера давила на грудь и забивалась в нос, и черное платье и перчатки делали эту пытку ещё мучительнее.
Когда Генрих наконец остановил свою лошадь ровно рядом с ней, Екатерина почувствовала, что сейчас умрёт от солнечного удара, растерянности и облегчения. В конце концов, она ехала не в Париж. Она ехала к своему мужу, и теперь он был здесь.
— Я понял, что корона без вашего яда настолько же скучна, насколько невыносимо стоять в танцевальном кругу без пары, — привычно съязвил Генрих, слезая с лошади, а потом вдруг резко притянул Екатерину к себе. Она успела испугаться, как бы он не напал на неё с поцелуями, но Генрих просто обнимал её, словно не в силах оторваться.
— Я... Я просто собиралась прокатиться верхом, — сказала Екатерина ему в ухо и захотела ударить саму себя. До последнего момента столь нелепое вранье не приходило ей в голову, и как она до него додумалась и зачем, королева не смогла бы сказать и под страхом смерти.
— Прокатиться верхом? — Генрих посмотрел на карету у неё за спиной, а потом на саму Екатерину. — В Париж? — его руки обхватили её лицо, нежно и осторожно, как будто иначе Екатерина немедленно плюнула бы в него ядом. — Даже если вы собирались в Лувр пешком, это было лучшее решение в вашей жизни, — в глазах Генриха сверкало такое нахальное удовольствие, какого она никогда у него не видела.
— С чего вы взяли, что я ехала в Париж? — все столь же нелепо продолжила отрицать очевидное Екатерина, тем не менее не пытаясь оттолкнуть.
— А куда ещё отсюда можно уехать? — Генрих ухмыльнулся, подыгрывая её серьёзности и окидывая взглядом широкую и пыльную дорогу. Обе их свиты старательно пересчитывали кусты вокруг. — Я обещаю, ты никогда не пожалеешь об этом решении, Екатерина, — снова неожиданно он крепко обнял её и уткнулся носом в волосы, традиционно прикрытые тёмной тканью. — Моя жена, — пробормотал он, словно до сих пор в это не верил. Сердце Екатерины сжалось от давно забытого, но слишком хорошо знакомого чувства. — Моя королева.
Она думала, как поступить дальше, однако Генрих просто взял её за руку и повёл к карете. Вместе они направились в Париж, и Екатерина искренне старалась вернуть ту решимость, с какой поехала туда одна. Как же больно и страшно было туда возвращаться спустя все это время, не вдовой, но женой, не королевой-матерью, но королевой, матерью единственного оставшегося в живых ребенка, вынужденного бесплодно увядать. Она не чувствовала ничего подобного ни в молодости, ни в старости, она будто жила какой-то ещё, новой жизнью, о которой имела лишь смутное представление.
— Мне нехорошо, — наконец призналась она мужу, окончательно разволновавшись. В груди клокотало, голова кружилась, тошнило безбожно.
— Моя дорогая, осталось совсем немного, — Генрих обеспокоенно взял её за руку и пристально всмотрелся в бледное лицо. Она видела его страх — что она откажется, сбежит от него без всяких карет и лошадей, хоть голая и босая. И, самое ужасное, она и впрямь готова была это сделать прямо сейчас. — Скоро мы будем дома.
— Генрих, я прошу тебя, давай вернёмся в Блуа, пока не поздно. Я всегда буду ждать тебя там, клянусь, — горячо зашептала Екатерина. Ещё недавно ей казалось, она не выживет там одна и умрёт в муках одиночества, а теперь боялась умереть от боли в Лувре.
— Нет, мадам, — Генрих крепко взял её за плечи и посмотрел в глаза. Весь его вид выражал решимость и обещание защитить. — В Париже вы будете счастливы, даю вам слово короля, — он ещё раз посмотрел на неё, а потом выглянул в окно и что-то громко крикнул.
Екатерина удивилась — до Парижа в самом деле оставалось недалеко, но Генрих серьёзно отнесся к её словам. Это успокоило её против воли.
— Что это за место? — с недоумением спросила она, когда карета остановилась. Подобрав тяжёлые юбки, Екатерина разглядывала высокое и тёмное строение у дороги.
— Придорожная гостиница. В часе езды от Парижа, — Генрих подал ей руку и повёл прямо ко входу. — Вам нужно отдохнуть, мадам, — серьёзно сказал он, ещё раз осмотрев её с ног до головы. — Ваша храбрость дорого вам даётся.
— Ты король Франции, Генрих, это не место для тебя, — Екатерина брезгливо осмотрелась по сторонам, не представляя, как сможет ночевать здесь, а они явно собирались задержаться до утра.
— Это одно из самых лучших и безопасных мест для меня, мадам. Здесь гораздо меньше желающих убить меня, чем в Лувре, — Генрих широко улыбнулся, и впервые с момента их размолвки она вновь увидела его весёлый и лёгкий нрав. Генрих был близок к каждому — и к королю, и к самому последнему простолюдину. Она сама никогда так не умела и не знала никого похожего. Его мечта о курице для бедняков на каждые выходные вдруг показалась ей не такой нелепой, как раньше. Её муж обладал большим и добрым сердцем, и чем больше она впускала его в свое, тем сильнее понимала, что не пара ему ни в чем.
Вместе они прошли внутрь, но Екатерина не замечала ни стен, ни людей — тяжёлые мысли одолевали её, пока она вдруг не нашла себя в одной комнате с кроватью и мужем.
— Мы будем спать здесь? — как будто это было не очевидно, спросила Екатерина. Брезгливость вернулась, а вместе с ней и странная неловкость — она привыкла к Генриху в своей спальне в Блуа, но не где-либо ещё. На секунду ей стало интересно, что думали о ней подданные, слуги, друзья и враги Генриха не в привычном Блуа — в Лувре, во Франции, в мире. Что они думали о ней не тогда, десять, двадцать, тридцать лет назад — что они думали о ней теперь.
— Разумеется. Все необходимые тебе вещи уже здесь, — Генрих кивнул в сторону аккуратно сложенных сорочки, халата, гребней и другой мелочи. Екатерина едва не ахнула — последние полчаса выпали у неё из памяти, и она не вспомнила бы, и как ела, не то что каким образом и когда эти вещи оказались в их временном пристанище. — Я могу помочь тебе переодеться, — руки Генриха коснулись застёжки платья у неё на груди, заставив Екатерину окончательно очнуться.
— Наваррский, я надеюсь, ты не собираешься?.. — подозрительно прищурилась она, не торопясь отвешивать пощечину. Она ехала к нему, она радовалась ему, но не думала, что они предадутся воссоединению, не доехав до Парижа. Впрочем, мысль о совместной постели в Париже, при дворе привела её в ещё больший ужас.
— Не собираюсь что? — Генрих усмехнулся и принял самый невинный вид. — Если вы не желаете, мадам, я вполне способен дотерпеть до Лувра, — не увидев от неё ответной игривости, уже серьёзно заметил он и отошёл на два шага назад.
— Если ты этого желаешь, я не стану оскорблять тебя отказом, — поразмыслив, сказала Екатерина. Возможно, и правда лучше было сделать это здесь, где она никого не знала, не видела горящих ненавистью глаз и не ощущала кожей всегда навостренных против неё ушей.
— Не будем торопить события. Мне не нужны от вас жертвы, мадам, — Генрих налил себе вина и отвернулся, как всегда умело скрывая свои чувства — Екатерина не увидела ни разочарования, ни жалости.
— Это не жертва. Это мой долг жены, о котором вы напомнили мне ещё в день нашей свадьбы, — его сдержанность выводила её из себя больше всего. За годы испытаний Екатерина научилась владеть даже своими ресницами, чтобы их тень не показывала стоящие у неё в глазах слезы, но никогда, никогда она не умела играть так, как умел играть её злейший враг, а теперь муж. Когда же она не замечала его силы духа, её приводила в ярость забота. Безупречная, искренняя забота, которой она не требовала и которой не была достойна, что сейчас особенно понимала.
— Значит, вот как вы все для себя решили, — она уже собиралась продолжить свою язвительную тираду, но вместо привычных нежностей Генрих вдруг яростно сверкнул на неё глазами. — Долг, на который я вас обрёк, погнал вас в Париж, ведь место жены рядом с мужем, а вы любите страдать и гордиться своими муками, — жестоко добавил он, и Екатерине пришлось громко хватать губами воздух, чтобы не задохнуться от обиды.
— Что ты говоришь, Генрих? — в глубине души она знала, что он прав, её страдания давали ей силу всю сознательную жизнь, и чувство долга перед мужем всегда перевешивало даже любовь к нему, но сюда она приехала не из-за этого. Не только из-за этого. Она скрывала причину даже от самой себя, но причина была очевидна.
— Разве я не прав? Решили поиграть в мученицу на старости лет? — Генрих аккуратно поставил бокал обратно на стол и снова взглянул на неё. Она не узнавала его впервые в жизни. Даже его внезапное желание жениться напугало её меньше. — Зачем? Я никогда того не требовал, Екатерина. Как я буду жить, зная, что заставил вас? — уже спокойно и в своём характере продолжил он.
— Как ты можешь говорить все это? — она растерялась почти так же, как при первом разговоре про брак с ним. Нет, больше, намного больше.
— Долг приказывает мне, мадам, — он смиренно склонил голову, привычно превращая все в фарс.
— Немедленно прекрати! — закричала Екатерина и пошатнулась. Усмешка сошла с лица короля, сменившись беспокойством.
— Я лишь ответил на твои слова, Екатерина, — не скрывая тревоги при её нездоровом виде, но холодно заметил он.
— Что ты хочешь от меня услышать? — теперь уже её было не остановить, чувства бушевали внутри, вынуждая срываться совсем не подходяще возрасту. — Что я люблю тебя? — злой смех вырвался у неё из груди вместе с самим сердцем. — Люблю, — так же ядовито, резко и громко ответила она на собственный вопрос и замолкла, пытаясь понять, действительно ли сказала это вслух, действительно ли это правда. Да, это правда — немедленно согласились и её голова, и сердце. Никакое чувство долга не погнало бы её в ненавистный Париж к Наваррскому. Только не к нему.
Она рывком прижала ладонь ко рту, словно ещё могла все исправить и испуганно посмотрела на мужа. Вопреки всем ожиданиям он не удивился, не засмеялся, не бросился к ней в радостном восторге. Он просто шагнул к ней, оторвал её пальцы от намертво стиснутых губ и поцеловал.
На этот раз Екатерину не смутила ни слишком простая комната, ни само по себе место, ни наличие толпы потенциальных свидетелей за дверью — она прижалась к нему теснее и обхватила за шею.
— Катрин, — Генрих шептал ей ровно в ухо, и от его голоса по спине Екатерины ползли мурашки. Она подумает о том, что сказала, но потом, после. Не сейчас, когда платье уже сползало с её плеч, а рука Генриха хозяйничала у неё под юбками.
— Скажи... Скажи, что тоже любишь меня... — попросила она, стягивая с него рубашку и тяжело дыша от накатывающего удовольствия. Её колени крепко сжали бедра мужа, мешая им обоим избавляться от одежды, но Екатерина боялась отпустить его даже на секунду. Если этот брак служил изощренной местью, самое время было Генриху признаться и раздавить её насмерть своими словами. Она отдала бы все, чтобы никогда их не услышать.
— Люблю. И всегда любил, — вместо злобной усмешки отозвался он с нежностью, отбросил в сторону тряпки, ещё недавно бывшие одеждой, и навис над ней, невесомо целуя в губы. Болезненный стон от вторжения потерялся в этом поцелуе, быстро ставшим голодным и глубоким.
Екатерина больше не удивлялась своему телу, заходившемуся в удовольствии. Она любила своего мужа — и в постели тоже. Она целовала, гладила, ласкала и извивалась, зная, что даже если он сейчас швырнет её в стену и попытается уйти, не заплачет и не бросится за ним — просто придушит на месте и умрёт рядом.
«Мой. Люблю», — билось у неё в голове, когда она седлала его бедра и лежала у него на груди. Билось всю ночь, пока она не уснула, обессиленная и довольная. Уже давно ей не было так хорошо.
Всеохватывающее чувство не оставило её и утром. Екатерина собиралась его обдумать, но уже смирилась, поддавшись ему так быстро и не сумев подавить.
— Лошадь? — удивилась она, не увидев вчерашней кареты, когда они с Наваррским наконец выползли из полумрака спальни на белый свет, собираясь в скором времени отчастливить Париж своим появлением.
— Ваша корона, мадам, — вместо ответа объявил Генрих и водрузил ей на голову свой свадебный подарок. И она не стала спорить, как сделала это в день их свадьбы, готовая тогда вспороть ему горло острой металлической гранью злополучной короны.
Екатерина опустила взгляд на свое темно-фиолетовое платье и вставила ногу в стремя, размышляя обо всем случившемся. Лошади уже несли их с Наваррским к Парижу, а она продолжала думать — почему она сменила свое одеяние? Тридцать лет она носила траур по мужу, а теперь... Теперь у неё был другой муж. Екатерина подавила желание потрогать корону. Платье, корона, свита — она словно оказалась во сне. Или в прошлом.
— Париж, Ваше Величество! — крикнул ей Наваррский и пришпорил лошадь. Екатерина посмотрела вперёд и различила величественную громаду Нотр-Дама. Генрих рядом с ней рассмеялся — счастливо, как мальчишка. Обручальное кольцо на его тёмной перчатке сверкнуло в свете полуденного солнца. Тогда Екатерина посмотрела на свое собственное — сверкавшее на точно такой же черной перчатке — и вдруг ясно, полностью осознала.
Она стала королевой Франции.