Подработка нянькой.

      Страх, волнения и злость переполняли Федорова, пока тот бежал к парку. Главное, чтобы не было ничего серьезного. Как же по идиотски на это надеется. Легкие уже выворачиваются, но бег не замедляется, ведь просто напросто мужчина может не успеть, и он этого боится. Очень боится. И вот, он уже ищет мелких, смотря по сторонам, надеясь очень скоро их увидеть. Темнота скрывала все, что находилось дальше пяти метров. Фонари не горят, что очень странно и даже, можно сказать, подозрительно. Мужчина шел вперед, стараясь осмотреть все доступные взору места, пока его взгляд не упал на несколько человек, которые сидели на корточках, спиной к Мирону, а возле них стоял Дарио. Сердце вдруг пропустило удар и Янович подорвался с места, рванув к ним.       Сердце и вовсе почти перестало биться, когда взгляд голубых глаз упал на побледневшее, в некоторых местах синее лицо, на котором виднелся ахуенный такой синяк. Был бы Окси девочкой — расплакался бы от переживания за уже родного, человека. Очень больно смотреть на полюбившееся лицо в синяках. «Какая-же мразь это с тобой сделала?» — думал мужчина, подходя ближе. Дарио выплескивает все, что у него за эти полчаса накопилось. Страх, переживания, увиденное, сочувствие и разочарование в том, что люди бывают такими жестокими. Мелкий обнимает дядю, утыкаясь носом между ребер, и начинает реветь. Он хоть и мальчик, который не должен плакать, но, ведь, в восемь лет смотреть, как человека, к которому ты успел привязаться, избивают — сложно держать себя в руках, правильно? Мирон обнял его, гладя теплой рукой маленьую голову, не отрывая свой взгляд от тела парня. — Кто-нибудь вызвал скорую? — хрипло спросил Окси. — Да, я. — сказала девушка лет восемнадцати. — Господи, как-же мне его жалко. Надеюсь, что с ним будет все хорошо.       А как Мирон на это надеется, даже представить трудно. Машина скорой помощи подъехала через две минуты после прихода Федорова, и положив Ваню на носилки, фельдшеры занесли его в машину и положили на каталку. Страшно, больно и неприятно было осознавать, что там лежит твой любимый человек. — Можно нам с вами поехать? — спросил мужчина, прижимая мелкого к себе. — Вы кто ему? — спрашивает доктор. — … Брат… cтарший… — Хорошо, садитесь к водителю, вперед. — Спасибо. Дарио, пойдем.       Машина ехала быстро, без сирены, ведь уже почти ночь. Мирон молился всем Богам, которых только знал, ведь он переживал всей душой за Ваню. Доехав до больницы, Евстигнеева завезли в неизвестный для Федорова кабинет. Наверное для осмотра. Доктор велел подняться на четвертый этаж, мол, туда Ваню привезут через некоторое время. Там будет его палата, если точнее. Мужчина спорить не стал, лишь взял Дарио за ручку и направился по лестнице вверх. Телефонный звонок резко разбавил тишину, но никто из этих двоих даже не дрогнул. Илья. Вот что человеку не спится в такое время? — Да? — коротко спросил Мирон. — Как там Ваня? — Хуево… стоп, а ты откуда знаешь? — Мне минут сорок назад звонила девушка с Ваниного номера, мол: его избили, вы не могли бы приехать? Ты скажи, в какую больницу его повезли? А то я уже собранный. — В районную. — Окей, я буду через двадцать минут. — Хорошо.       Поднявшись на нужный этаж, Федоров присел на один из стульчиков, которые специально стояли для навещающих. Время текло слишком медленно, словно жвачка, что очень сильно капало на нервы. Дарио сидел рядом, стуча ножкой по полу из-за нервов, и это еще сильнее бесило мужчину. Хочется биться головой об стену. Буквально через двадцать минут в комнату для навещающих входит покрасневший Илья. — Как он? — Не знаю, его еще не провозили. — Ясно. — Мамай сел рядом, пытаясь отдышаться. — Как ты думаешь… Кто мог это сделать? — Честно? В душе не ебу.       Врал же падла. Его логика приводила только к одному человеку — и это Дима. Кто еще может это сделать? Если бы это были грабители, то у Вани ничего ценного не осталось бы при себе. Логично же. Мамай видит некую ложь в лице и понимает, что Мирону не хочется принимать вот это вот все. Илья сам думал о Диме всю дорогу. Думал о том, что подобное больше некому сделать, кроме Хинтера. — Да ладно тебе. Ты знаешь, кто это мог сделать. Мы оба знаем. — И что ты предлагаешь? — сдавшись, спросил Мирон. — Ответить тем же. Пусть этот ублюдок знает, что нельзя трогать ни в чем не повинных людей.       Слишком банально прозвучало, но это правда. Ваня, по сути, ни в чем не виноват. Особенно в прошлом Мирона и Димы. Они сами виноваты. И если отвечать кому-то, так это Федорову. Но Дима никогда не тронет его. Лучше он отрубит себе руки, чем тронет этого еврея. Любит. Очень любит. Но он больше не признается вслух. Ни-ко-гда. — Я согласен. — Вот и договорились. Тогда сегодня вечером. — Да.       Открывается дверь и внутрь заходят санитары, везя за собой каталку с Ваней. Увидев лицо Рудбоя, Илья перекрестился, а на его лице читались испуг, волнение, удивление и сочувствие с гневом. Мирон же стоял с совершенно каменным лицом. Лишь несколько слез прокатились по его щекам, оставляя влажную, соленую дорожку. — Вы сможете прийти к нему с утра. В одиннадцать начинается прием. Пятая палата, если что. — сказал врач и ушел вслед за каталкой.

***

      Слишком больно двигаться и дышать. Все тело ужасно болит, особенно в районе живота и лица. Что произошло? Ваня попытался слегка сжать кулак, но какая-что штука с проводом была на его пальце. Неподалеку от уха пищал аппарат, который Ваня не с чем не спутает… Он в больнице. Трудно не догадаться. Стоит только пошевелиться, как тело пронизывает адская боль, отчего начинают слезиться глаза. Нет, он не плачет, просто он задается вопросом: что он, собственно сделал, что его так отпиздили? Тем более при ребенке… Ребенок. Блять. Евстигнеев тут же открыл глаза и кое-как попытался сесть, пока фокусировалось зрение, что поначалу выходило плохо. Да и после нормальное зрение так и не вернулось. Легкая паника начала властвовать телом, и руки начали немного трястись. Вдруг теплая ладонь ложится на его плечо и Ваня вздрагивает всем телом, переводя взгляд на объект. Немного размыто, но можно понять, что это Мирон. — Приляг, Вань. — обеспокоенным голосом сказал Мирон. — Мир… — Все хорошо. — Мирон… — Что? — Зрение… оно ухудшилось… — на последнем слове голос вздрогнул.       Внутри что-то оборвалось. Вдруг станет хуже? Вдруг Ваня потеряет зрение? А если это все — еще безобидные варианты? Мирон сидел с серьезным лицом, хотя внутри все бушевало, разрывая органы на мелкие атомы. Надо надеяться. Надо подождать. А еще надо врача, точно. — Ты полежи, я сейчас схожу за врачом. — Мирон встал со стула, поцеловал Ваню в уголок губ и вышел из палаты, сверкая белый халатом.       Рудбой лежал и часто моргал, моля Бога о том, чтобы он вернул хорошее зрение. Сердце билось неимоверно быстро, грозясь вылететь из грудной клетки. Его понять можно — сначала избили до полусмерти, сейчас зрение упало… А потом что будет? Даже страшно подумать. Голова жутко болела. Ваня чувствовал, что его лицо опухшее. Ну, по больному, полузакрытому глазу можно было понять. В палату входят два немного размытых тела. — Здравствуйте, Иван. Я — Алексей Борисович, Ваш лечащий врач. Расскажите, что Вас беспокоит на данный момент? — сказал приятным голосом незнакомый мужчина. — Зрение упало. — это все, о чем он хотел поведать. Остальное было неважно. — Ой-ой-ой, — Алексей Борисович взял в руки маленький фонарик и начал светить в каждый глаз по очереди. — Да, зрачки немного расширены. Кстати, анализы рентгена и всего остального пришли. Ничего у Вас серьезного нет. Падение зрения — это последствие сильных ушибов по голове, такое бывает. Но я поставлю галочку для себя, ведь мало-ли что. Чуть позже мы проверим ваше зрение и пройдем все нужное, чтобы точно знать, не опасно ли это.       Евстигнеев сидел, пребывая в полном шоке. Врач это говорил на столько безэмоционально, будто у него каждый час поступают такие пациенты. Хотелось спрятаться ото всех, чтобы никто не видел. Федоров смотрел на него горьким взглядом, а внутри он готов был убить себя, ведь он обещал себе, что с Ваней ничего не случится. «Почему пострадал он, а не я?» — мучал себя этим вопросом Окси, сидя возле постели уже спящего Вани уже третий час. Алексей Борисович вновь входит и объявляет о том, что надо бы пройти окулиста, и что время посещения больных закончилось. — Подожду вас в коридоре. Попрощайтесь. — сказал врач, выходя из палаты. — Я боюсь. — жалобно сказал Рудбой, и прижался к Мирону. — Все будет хорошо. Я обещаю. — Федоров поднял лицо парня за подбородок и посмотрел прямо в глаза, отчего у младшего пробегаются мурашки. — Ты веришь мне? — Да. — Хорошо. — Окси целует того в лоб и прижимает его голову к своей груди.

***

      Темнеющий Питер нес в себе некие секреты, которые никому не известны. Федоров сидел на лавочке, вдыхая в себя дым любимых сигарет, пока Илья просчитывал все ходы их рискового действия. Бамберг конечно не крыса, заяву не накатает, только вот потом этим двоим достанется похлеще Вани. Но эта проблема уходит на второй план. Сейчас работает лишь месть и желание поставить человека на место. Неподалеку показался знакомый темный силуэт и мужчины сосредоточились, надевая балаклавы на головы. В темноте Дима не придал им значения, а зря. Хинтер спокойно проходит недалеко от них, не разглядывая, ведь все равно в темноте ничего не увидит, да и тем более, ему нахуй посторонние люди не нужны, чтобы на них щуриться в темноте.       Илья кивает, и они оба встают, и следуют за мужчиной. И когда тот оказывается возле подъезда, то Мирон со всей дури разбивает стеклянную бутылку об его голову, и когда тот сгинается, пытаясь за что-нибудь ухватиться, то в его наклоненное лицо летит коленка Мамая. Но Дима не такой слабенький. Он поднимается, пытаясь держать себя в руках, и хочет ударить Федорова, но в его спину прилетает хорошенькая деревяшка, после она же летит в затылок. Когда Бамберг из последних сил поворачивает на сто восемьдесят градусов, то в его скулу прилетает здоровый кулак, и мужчина все же падает. Там уже две пары ног пинают, куда только могут. Кроме шеи и головы, конечно же. Закончив с рукоплесканием, Мужчины уходят, оставив малейший шанс на выживание.

Совсем не больно, когда любовь не взаимна, Больней, когда взаимна, но вам не суждено Всегда быть вместе, и знай, вдвойне обидней Расставаться с судьбой, когда жива любовь!