Ваня.
Все тоже утро. Писк капельницы хорошенько действовал на нервы, отчего хотелось вышвырнуть его в окно, или же уебать об стену. Но Ваня держался молодцом, терпел это пиликанье. Парень лежал, смотрел на стену, на которой висели часы и видел размытое пятно. Интересно-то как. Евстигнеев больше всего ненавидел лежать в больнице, и уж тем более, когда один в палате. Не с кем поговорить — как в изоляции, вот честно. Его тишину разбавляли тот же самый аппарат и врач с медсестрой, и те только во время обхода и когда приносят таблетки. Но его самой главной радостью был Мирон, который навестил его недавно. В его палату входит врач, листая историю. Он был сосредоточен, и за этим было наблюдать довольно увлекательно и смешно. Но Евстигнеев не проявил не одной эмоции на лице, сверля взглядом врача, дожидаясь, пока на него обратят внимание, и все же мужчина поднимает серые глаза. — Как Ваше самочувствие? — Лучше. — Если Вас что-то беспокоит, то говорите сразу, пожалуйста. — врач продолжал смотреть холодным взглядом. — Я хотел спросить насчет зрения. Что с ним? Возможно его вернуть? — лишь этот вопрос больше всего беспокоил Рудбоя. — Увы, нет. Это последствия ушибов по голове. И можно лишь немного улучшить, но не вернуть, к сожалению. Евстигнеев кивнул, а в душе что-то щелкает. Этого он боялся всю свою жизнь — потерять зрение. Это как нож по сердцу. Он этого и врагу не пожелает. Вот честно. Для него зрение — почти самый главный элемент в его теле. Ну, в принципе, для каждого зрение - это очень ценный орган восприятия. Наверное… По крайней мере для Вани это так. Врач осмотрел Рудбоя, удостоверяясь, что его состояние не ухудшилось. Прогресса пока не было, но и ухудшения не было. Это не могло не радовать. Врач кинул тяжелое «Я зайду вечером» и ушел, а Евстигнеев стоял, не понимая, что, собственно, он такого сделал, что ему сказали подобным тоном. Странный, этот Алексей Борисович. Парень опустил вздернутые брови и лег на кровать. Что же поделать? Подрочить? Нет. Подрочить на Мирона? Да. Ваня ухмыльнулся от этого хода мыслей, но тут в палату входит медсестра. Девушка мельком посмотрела на парня, неся в руках таблетки. Зачем они? Может для зрения? Скорей всего. Девушка положила специальный контейнер для таблеток на тумбочку, после подняла небесно-голубые глаза на Ваню. Эти глаза напоминали глаза Мирона. Вот копия. Потом Рудбой смотрит на белые таблетки. — Для чего они? — Для зрения. Я буду приносить их два раза в день. — Хорошо. — Вот Девушка поднесла таблеточку и стакан воды к парню, и тот принял это. Как же мило, когда за тобой ухаживают, и в тоже время ты чувствуешь себя настолько беспомощным и жалким, что тут же хочешь скрыться ото всех. Медсестра очнулась и быстро вышла из палаты, оставляя Рудбоя в недоумении. «Странная» — подумал он, морщась от оставшегося привкуса таблетки. Бяка. Через час Ваню начало клонить в сон, и ему ничего не оставалось, как поддаться этому искушению и закрыть потяжелевшие веки. В реальность его возвращает голос, который не остается незамеченным. Евстигнеев кое-как просыпается, и пытается вглядеться в два темных пятна. В душе что-то защемило, и парень не понимал, отчего именно это. Ваня привстает и обращает внимание на пятно побольше. — Мирон? — сказал парень, и стал ждать ответное. — Ваня… От такого спокойного тона все тело передернуло невидимым током. Хотелось прижаться к этому телу и потребовать тепло, которое так необходимо. Этого не произошло, но взамен мужчина поцеловал его, когда мелкий ушел в туалет. Как мило, Господи Боже. Пальцы приятно покалывают, а ноги вообще отнялись, когда Дарио протянул плитку шоколада. Вроде мелочь, но так приятно, что аж легкие выворачиваются. Но после ухода в душе стало пусто и сыро. Бабочки в животе утихли, сев на легкие, мешая этим дышать. Парень тихо лежал в палате, раздумывая о дальнейшем. Лишь желание покурить не заставляло уйти глубже в раздумья.***
Мирон.
Из головы не выходил Дима с разговором, который случился несколько часов назад. Мысли терзали мозг, который медленно закипал в лысой голове. Мирон сидел, смотря на приготовленный матерью чай, от которого выходил теплый пар. Скоро на работу… Опять пойдут однотипные будни, надоевшие лица коллег, начальник — еблан, от которого несет ужасным одеколоном и кофе. Второе даже приятно, а вот первое резало неприятно было по запаху, так еще и глаза слезились. Федоров все же сделал первый глоток любимого чая и зашипел от кипятка. Конечно, это же его матушка навела чаек. Та привыкла, что ее сын пьет только слишком горячее. Но Федоров изменился. Почти во всем. Начиная с этой привычки, и заканчивая ориентацией. Если бы его отец знал бы о том, что Мирон выдолбил парня в рот, то от мужчины не осталось и мокрого места, хоть тому уже тридцать лет. Телефонное время показывало четыре часа. Через час можно будет навестить Ваню. Прекрасно. На кухню входит Ян Валерьевич, и садится перед сыном, сверля того серыми глазами. Что не так-то? Мирон не придавал этому значения, продолжая смотреть в свою кружку, пока на нем было все внимание отца. — Ну что? — Что? — Может ты расскажешь, что у тебя происходит в жизни? Не просто так ты не появлялся у нас целых два месяца. — Пап, мне тридцать. Не должен же я каждый день у вас находиться. У меня личная жизнь, как-никак. Это прозвучало слишком эгоистично, и Мирон это осознает, только вот слишком поздно. Эти слова — удар прямо в сердце, для старшего, отчего тот замолчал, а его глаза потемнели от разочарования и грусти. Вот так вот. Воспитываешь ребенка, отдаешь ему все, а он тебе такое… Не показывается, потому что личная жизнь у него, видите-ли. Захотелось убиться об стену, лишь бы отец простил его. Чтобы понял, что это было сказано не специально… Сгоряча. Отец встает с места и уходит, не проронив ни слово, лишь тяжело вздыхая, а Янович сидит на месте, неподвижно, все еще обдумывая сказанное. Хотя тут и обдумывать нечего. Он сказал то, о чем даже и не думал. Это пронеслось в голове в самый последний момент. Как такое вообще в голову могло прийти? Да хуй его знает. Можно ли это назвать случайностью? Скорее всего да. < Тут на кухню входит женщина, в шокирующем состоянии. Вот так начинается пиздец. Мать смотрела с горечью на сына, пока в ее душе кошки скребли, а большая моль поела потрепавшихся жизнью оставшихся бабочек. Было обидно за нее. Его мать вечно страдает из-за него, или Федорова старшего. — Мы правда занимаем слишком место в твоей жизни? — Мам… Я не это имел в виду… — отчитывается хуже подростка. — Да? Правда? Тогда ты может объяснишь? — в ответ тишина. — … Когда у тебя появится время… И ты сможешь навестить нас… Не знаю, как твой отец, но я буду рада тебя видеть… А сейчас мы уезжаем, чтобы не мешать твоей личной жизни. — Мам… — Я все сказала. — голос был командный, от которого пробежался табун мурашек. — Дарио мы забираем с собой. Женю я предупрежу. Он все равно хотел к нам на выходные. — Тогда нужно было сразу его к себе забрать… — эх, слышал бы сейчас это Ваня… Мирон никогда не умел следить за языком. Каждый человек, который с ним знаком, это осознает, но, лишь некоторые это принимают и терпят, как должное. Их мало, но по сути, Федорову большего и не надо. Сейчас для него главное, чтобы такой его характер принял Ваня и родители смогли его простить. Через двадцать минут в коридоре послышался хлопок двери, и от этого кольнуло под ребрами. Янович начал собираться к парню, пытаясь найти деньги для покупки чего-нибудь вкусного Ване и телефон. Несколько пропущенных от Ильи, Жени и начальника. Что вот главному надо? Ладно, нахуй его. Федоров быстро вылетает из квартиры, закрывает дверь на ключ и идет к лифту. Занят, сука. Ничего, Федоров подождет, ведь никуда не торопится. Лифт останавливается прямо на этаже Мирона, и из него выходит… Дима, блять. — Здравствуй, Мироша. — Угу. — мимолетно промычал Федоров, и вошел в лифт, нажимая на стертую кнопку «1». Хинтер смотрел в голубые глаза, пока дверки лифта не закрылись, и за ними кабинка не зашуршала, спускаясь вниз. М-да уж. Этим двоим хотелось вернуть давние времена, когда они были одним целым. Хотелось изменить последние недели их общения, или же просто напросто изменить ход событий и не встретиться в день их знакомства. В любом случае хотелось сделать так, чтобы на сей день они общались хорошо или же не общались вообще. Мечтайте, ребятки. Янович шел быстро, не обращая внимание на мимо проходящих, держа свой путь в магазин за сладеньким. На улице уже потихоньку темнело, давая понять, что скоро зима. В магазине мужчина набрал еды аж на два пакета. Один — конечно же себе, а второй — Евстигнееву. Сейчас Янович держал путь до больницы, где лежал его любимый. Как же банально-то, блять. Войдя в теплое, светлое помещение, мужчина осмотрелся. Навещающих, которые должны здесь сдавать гардероб — не было. Лишь на посту сидел охранник, лет тридцати пяти. Странно. Очень странно. Мирон медленно подошел к бумажке, на которой было написано время посещаемости больных. Там было указано время, к которому Федоров и пришел. Янович забил на пустоту раздевалки и начал снимать куртку, но тут тишину нарушил басистый голос. — Сегодня посещаемость не работает. — Почему? — Сдача анализов всех больных. — Блять. — промычал Мирон, глядя на пакет с продуктами. — А вы не сможете передать продукты одному пациенту? — Да, конечно. Назовите номер палаты, ваше и пациента имена. — Пятая палата. Мое имя — Мирон, а пациента — Ваня. Вот, возьмите. — Федоров протянул пакет и охранник принял его. — Хорошо. — охранник поставил пакет к себе под ноги. Мужчина кивнул и вышел из помещения. «Вот же блядство. Почему мне так не везет, блять?» — думал Янович, идя спокойной походкой домой. На улице совсем стемнело, и путь освещали лишь довольно яркие фонари, что не могло не радовать. Но эти фонари не спасают от гопников, к сожалению. Сзади мужчины послышались шаги двух пар ног, но Мирон на этот раз почувствовал неладное, и прибавил шаг. Незнакомцы тоже зашуршали, не отставая. В душе появился страх, но Федоров старался не паниковать раньше времени. В один миг он резко поворачивается и готовится нанести удар, только вот в его нос летит огромный кулак, попадая прямо в нос. Больно же, сука. Рассудок немного помутнел, и Янович сделал пару шагов назад. Его толкают, но он смог удержать себя на ногах, пытаясь отмахиваться от гопников, но позже его все же сбивают и он падает на холодную землю, отбивая себе копчик. — У тебя два выхода: либо ты отдаешь все, что у тебя при себе, либо мы превращаем твое тело в одно месе… — не успевает договорить один, из трех пацанов, как позади него слышится очень знакомый голос. — У вас два выхода, — на голос Димы поворачиваются все трое, а Янович поднимает взгляд. — Либо вы уходите нахуй… Либо я отстреливаю ваши яйца. С последней фразой Хинтер достает пистолет и тут же стреляет в воздух пару раз. Вот долбаеб. Зато эта хуйня подействовала. Гопники тут же ринулись спасать свои жопы, оставляя этих двоих на произвол судьбы. Бамберг мгновенно подбегает к Мирону, поднимает его с земли, поддерживая сильной рукой его за талию и быстро уводит к себе домой, пока ментов никто не вызвал. В квартире Хинтера тепло, светло, несмотря на темноту за окном и по-домашнему. В память врезается их прежняя квартира, где существовали только они. Там не было посторонних людей, за исключением Мамая и нескольких Диминых друзей. Ностальгия начинает терзать душу, и хочется прям сейчас разреветься, вжимаясь в грудь Хинтера. Но этому никогда не бывать. Не в этой жизни. — Проходи на кухню. Возьми в морозилке лед, а я пока схожу за йодом. — Не надо, спасиб… — Заткнись и иди на кухню. — слишком командным голосом сказал Дима и скрылся в зале. С ним бесполезно спорить, поэтому Янович молча снимает куртку и обувь, после проходит на кухню, и там достает из морозилки мешочек со льдом. Надо же. Мешочек со льдом. Мирон бы посмеялся, но тут приходит Дима с довольно спокойным видом, показывая себя настоящего: без язвительных словечек, злого лица и бешенства в перемешку с ревностью. — Каким был медлительным, таким и остался. — Это ты слишком быстрый. — Ага. — не в силах спорить, Дима усадил мужчину на стул, дал платочек и начал мазать пропитанной йодом ватной палочкой нос, и это доставляло щекотку и еле чувствительную боль. Дима сейчас выглядел по-домашнему. От этого у Мирона скорее всего волосы стали дыбом, но увы, у него нет волос. Зато прошлись по голове куча мурашек и Хинтер это заметил. Бамберг что-то вякнул про пупырышки, но Федоров прослушал. Он лишь убрал руки бывшего друга от носа и уткнулся лбом в Димин живот. Нависла неловкая тишина, и каждый боялся ее нарушить. Все очень странно. Все начинает идти по пизде. — Дим… — Чего? — Можно я останусь у тебя? — … Хорошо. Они проиграли друг другу. Они проиграли самим себе. Каждый из них обещал, что не подойдут к друг другу меньше, чем на километр. Но теперь они сидят рядом, на диване и смотрят телевизор, рассказывая, что у них произошло за время их разлуки.Человеку обязательно нужнo, чтобы его любили. Чтобы перед сном кто-то обязательно о нем думал. А днем скучал по нему. И гoворил бы "Все будет хорошо, я с тобой." Кому бы хотелось написать первому "Я дома". Кто бы заботился о нем и говорил "Одевайся теплее". И о ком бы тоже очень хотелось забoтиться и думать. Кто бы всегда касался своими мыслями. И ждал.