Подработка нянькой.

      Едва проснувшись, Федоров начал осознавать, что он как бы не в своей квартире сейчас находится. Смущение и некая стыдливость окутывают его, но это никак не отражается. Только вот Хинтер уже выучил его и Мирон не может прятать какие-либо эмоции за толстым слоем безразличия и дерзости. И тут опять же просчитался Янович. Он слишком близко подпустил Диму к себе. Впустил в свою душу почти сразу. Это самый глупый поступок за всю его жизнь. Но Бамберг сколько брал, столько и отдавал. Если Дима просил быть только его игрушкой, то Мирон становился ею, и тогда сам Хинтер отдавался целиком и полностью, не зацикливаясь на смысле фразы: «Личное пространство». И это было правильно.       Федоров осматривает комнату, закутываясь в одеяло. Стены персикового цвета с какими-то серебряными узорами, белый потолок, синий ковер, напротив Мирона стоял письменный столик с ноутбуком, по правую руку широкий шкаф и большие колонки. В животе что-то заурчало и мужчина положил руку на живот в районе желудка. Когда он последний раз ел? Да хуй его знает. Янович нехотя встает и бредет на кухню, проходя мимо зала, где спал Дима. Было очень сложно от желания заглянуть туда.       «Так, Мирон, ты что? У тебя появился Ваня. Хватит лезть к Диме. Он — прошлое.» — прокручивал мужчина, заглядывая в холодильник. Было не понятно, зачем Хинтер защитил его. И уж тем более стрелял, пытаясь напугать гопников. Соседи могли вызвать полицию из-за выстрелов. Это все было непонятно. Ладно, об этом Федоров поразмыслит потом, а сейчас надо поесть и тихонько съебать к себе. Сразу видно — еврей, ведь он может и у себя дома поесть, но он делает умнее и ест чужую еду. Не, ну, а хуле?       Готовит он на двоих. Давнишняя привычка, от которой Мирон кое-как избавился, но из-за понимания того, что он не один дома, вновь всплывает все то, что было в те года, когда они жили вдвоем. Из-за долгих раздумий мужчина вышел не сразу. Только когда он вспомнил, что на сковородке жарится омлет. Янович тут же вскакивает и перемещает еду, от которой пахнет так, что аж слюни текут, с горячей сковороды на тарелку. Следом он выключает электрический чайник, забив, что после полного кипячения он сделает это сам, и наливает кипяток в кружку, в которой уже была ложка кофе и две сахара. Интересно, а Дима забыл, что Федоров пьет разбавленный кофе с таким количеством ложек сахара? Конечно же нет.       Пообедав, Мирон тихонько надел куртку и обувь, молясь, что именно в этот момент из зала не выйдет Хинтер. Федорову повезло, поэтому он бесшумно выходит из квартиры и уже спокойным шагом напровляется к себе в квартиру. Та встречает его тишиной и становится не по себе. Хочется перемотать жизнь на несколько дней назад, когда тут еще был здоровый Ваня и полный радости Дарио. Без них квартира кажется холодной и… Чужой что ли.       Янович мельком посмотрел на время и понял, что утренние часы посещения больных он проспал. И как же он отчитается перед Ваней? Что он ему скажет? «Надо что-то придумать» — подумал мужчина, облокачиваясь о стену. В голову приходит идея и Федоров тут же собирается ее исполнять.

***

Ваня.

      Самое простейшее и скучное утро — вот, что встречает Евстигнеев, когда сон только-только проходит. Во время обхода врач ничего стоящего не сказал. Разве только то, что послезавтра его могут выписать. Радость-то какая. Еще бы этот «врач» зрение вернул, то было бы вообще шикарно. Но магии в этом мире нет, поэтому Ване остается лишь свыкнуться с этим дефектом и стараться не вбивать себе в голову то, что это самое ужасное в этой жизни. Ведь все бывает намного хуже, правда?       Время течет очень медленно, и Рудбой надеется на то, чтобы Мирон поскорее пришел, а то парень точно выпрыгнет из окна. В палату входит медсестра с каким-то пакетом и у Вани загорается некий интерес, что же там. — Вам передали еду. — А от кого? — Как же… Блин… Охранник сказал имя, но я позабыла. — Илья? — Нет… На М… — Мирон?.. — Да, точно.       В душе разлилась теплота вперемешку с нежностью. Захотелось сейчас же обнять его, но увы, его нет рядом. Печально-то как. Девушка вытащила еду из пакета и разложила по двум полочкам в маленькой тумбочке, неподалеку от кровати. Пару бананов и любимую шоколадку Вани медсестра положила на саму тумбочку, чтобы парень смог дотянуться и съесть, если проголодается. — Спасибо. — Да не за что.       Девушка ушла со смущенной улыбкой, а сам Рудбой сделал вид, что не заметил этого и перекусил двумя бананами. Время шло, а Федорова не было. Почему же он не приходит? Забыл ли он про Евстигнеева? А что, если Мирон просто перехотел общения? Столько вопросов. А может Ваня просто загоняется, и у Федорова просто проблемы? Ладно, к вечеру будет виднее. *Спустя три часа*       Все тело начинает ныть, прося этим хоть какого-то движения. Рудбой кое-как приподнимается и выходит из платы, идя спокойным шагом по своим нуждам. Проходит мимо поста, ничего не подозревая, и тут его хватают под локоть и парень резко оборачивается всматриваясь в лицо. Это оказался Мирон. — Мирон? — Нет, блять, тетя Зина с юга.       Парень издал саркастический смех, кривя лицо до невозможного, что вызвало страх и смех одновременно. Даже зануда медсестра улыбнулась и разрешила посидеть в палате двадцать минут. Ваня, словно принцесса, которую освободили из замка, бежит в туалет, оставляя своего мужчину одного. Ну это только на пару минут. Не больше. По возвращению Ваня смог понять, что этот придурок притащил ему медведя средних размеров. — Ты глупый? Что я бу…       Дальше Ваню затащили в долгий, страстный поцелуй, полный любви. От этого внутри что-то приятно дрогнуло, а в животе начало приятно ныть, заставляя фантазию рисовать последующие действия. Захотелось большего. Прям вот так, внезапно. Прямо здесь и сейчас. Евстигнеев кладет ладони на согревшуюся шею Мирона, отчего у старшего проходятся мурашки по всему телу. — Я скучал.       Прошептал Янович в ухо Вани, после начал посасывать мочку обветренными, но такими желанными губами. Господи. Евстигнеев постанывал, в желании почувствовать в себе Мирона. Крупная ладонь лезет в свободные штаны, проявляя еще больше желания и похоти в этом парне. Пусть он знает, как Мирон скучал.       Пальцы проходятся по всей длине, а потом и вся ладонь. Фейерверки разрывают все органы и стены между ними. Мужчина полностью снимает штаны с худых бедер, после разбираясь со своими вещами, пока Евстигнеев снимал футболку. Это все — слишком рискованно, но этим двоим все равно. Им нужен экстрим. Им нужен секс. Им нужны они сами.       Янович сует палец в рот Рудбоя и тот начинает бесстыдно посасывать его, закидывая голову вверх, дабы посмотреть на любимого через лоб, пока тот свободной рукой поглаживал и шлепал ягодицы. Становится жарко. Мирон вытаскивает палец и аккуратно входит в Ваню. Чуть позже он добавляет второй палец, а следом третий, стараясь меньше причинить боль, ведь тому привыкать и привыкать.       Через несколько минут Федоров заменяет пальцы на член, который вовсю требует жесткой разрядки. Поначалу Евстигнеев хотел вытащить это, ведь было больно, но сильная ладонь мешала отстраниться. Потом же боль ушла, заменяясь на такие блаженные трения между стенками внутри Вани и членом. Уши Мирона лелеяли стоны Евстигнеева и шлепки по коже. Становится душно и буквально нечем дышать, но это не портило атмосферу.       Кончили они одновременно, доказывая этим то, что они одно целое. Федоров одевается, после помогает Ване надеть футболку, ведь у того руки дрожали от недавнего оргазма. Они легли на кровать, шепча что-то очень нежное друг другу. Хотелось, чтобы это продолжалось вечность. Ну, или хотя бы этот день. — Зачем ты купил этого медведя? — тихонько спрашивает Рудбой, поднимая искренний взгляд на Мирона. — Хотел сделать тебе приятно. — А мне приятно. — Да? — Да. — после этого Евстигнеев нежно целует мужчину в уголочек губ.       Так они пролежали еще минут пять, и еще бы пролежали кучу времени, если бы не медсестра, которая прежде, чем войти, постучала. Не хотелось расставаться. Не хотелось уходить. Но надо. Печально. Федоров ушел, но обещал вернуться вечером. А Ваня верит, что тот явится.

Мирон.

      На улице свежо, и даже очень. Руки начинают мерзнуть, и кожа становится красной. Чувствовалось, что скоро стукнут настоящие морозы, и надо одеваться теплее и брать с собой перчатки. Мирон не очень любил зиму. Даже ненавидел. Но увы, это природа, и ее не изменить, поэтому мужчина шел своей дорогой, оборачиваясь по сторонам, а то вдруг, опять какие-нибудь долбаебы пристанут к нему.       В его подъезде воняет дешевыми сигаретами и каким-то алкоголем. Морально Федоров не обратил на это внимание, лишь когда поднялся на свой этаж, то заметил бухого Диму возле своей двери. Переживания нахлынули на Мирона, и тот поднял его, хотя это было сделать довольно трудно. — Дим, Дим.Ты меня слышишь? Дим. — слишком волнительным голосом Янович пытался дозваться до друга. — Мироша? А я тут тебя ждал… — из ладони выпадает пустая бутылка из-под рома. — Вот… — Бухой ждал? Дим, ты же знаешь, что я не люблю, когда ты пьешь. — А я не люблю, когда ты не уделяешь мне внимание. — чуть-ли не крича сказал Хинтер, шатаясь отходя от мужчины. — Я скучаю, Мир…       Что-то кольнуло в районе груди. Такая сценка уже не в первый раз происходит и Янович понимает, что лучше уйти от этого человека, а то может случится неимоверное. Федоров заходит в квартиру, отталкивая Бамберга, когда тот хочет пройти следом. Не честно. «Федоров, ты мудак. Он тебе жизнь спас, а ты его кидаешь… Вот так… Может у него проблемы, сукин же ты сын.» — грызло его сознание, пока Хинтер бился в дверь. Мужчина сползает по двери вниз, схватившись за голову. Как же все печально.       Рушатся все рамки, когда с двери доносится тихое: «Я люблю тебя, Мир». Господи, Боже. Федоров встает и открывает дверь, сдавшись в первую очередь с самому себе. Обещал же себе, что не допустит больше такую слабость себе. Не сделает подобную ошибку. Дима заходит внутрь и крепко обнимает такое родное тело. — Только без подкатов. У меня Ваня. — Хорошо. — через агрессию сказал Хинтер, думая о том, что Мирон все равно будет его.

Вот только c каждым годом вce сильней Так жглo в груди — просилась боль наружу. Ведь ни один из тысячи людей За маской не увидел его душу.