Серые тучи Берлина убивали остатки хорошего настроения, а ещё больше подавляли ошмётки веры в мифическое светлое будущее, в котором Мирон наконец-то будет счастлив.
Фёдоров уже и забыл это противное чувство грусти, горькое отчаяние и ностальгию. С каждой секундой они одолевают всё больше, сжимают свои когтистые лапы на горле, не давая вздохнуть, яростно тянут на самое дно. И навряд ли можно от них избавиться, пока не исчезнет причина переживаний.
Дима же всё это замечает, пытается поддержать Мирона и каким-то образом ему помочь, но понимает, что как бы он ни старался, всё становится только хуже. Вообще, Хинтер и без того знал, что поддержка бессмысленна, поскольку Мирону в такие моменты, как правило, глубоко наплевать на всё хорошее и те старания, которые ради него прикладывают близкие.
Фёдоров же в свою очередь всегда ценил то, что Дима для него делал. Его заботу, пускай и своеобразную временами, то, как он дорожит им. Правда ценил. Только вот говорил об этом крайне редко, обычно вскользь и сводя к шуткам. Мирон вообще по сути своей был таким человеком, что не любил показывать благодарность, ведь за долгие годы он хлебнул достаточно дерьма от людей, а вокруг него сама собой выстроилась крепкая стена, что не давала проникнуть в его личное пространство и узнать истинное отношение к себе. Да и вообще мужчина считал, что если его любят, значит должны поддержать и помочь, даже без какого-то там «спасибо».
А сейчас из кухни начинает исходить приятный запах еды, который мигом вырывает Фёдорова из печальных раздумий. И он не может сдержаться, чтобы не встать и не захапать нагло хотя бы один вкусный оладушек.
От домашней еды сразу же вспоминается Ваня. Такой растрепанный, сонный и с искренним взглядом, в котором всегда читались любовь и забота. От этого пробегаются мурашки по телу и начинается неприятное жжение в глазах. Нет, плакать он не собирается, но ностальгия накатывает с еще большей силой, и тогда Федоров встает с кровати, ставит почти остывшую кружку на столик и в развалку тащится в ванную, где умывается, в попытках успокоить себя.
Надо постараться выбросить Евстигнеева из головы, а то так и с ума сойти недолго. Мирону кажется, что он уже действительно кукухой едет. И как бы ему не было хорошо с Димой, особенно в такой домашней атмосфере, в голову всё равно назойливо лезет Ваня. А если быть точнее, то сожаление о своем поступке и стыд за себя.
С каждой минутой совесть сжирает его всё больше и больше, и даже холодная вода, которой Фёдоров умывается уже в третий раз, не помогает. И вроде бы взрослый мужик, но справляться ему тяжело, вывести всю собственную головомойку Мирону не под силу. Он всегда так накручивал себя и раздувал столь огромные драмы из ничтожных мелочей, что Хинтер поражался ему.
Наконец мужчина выходит из ванной и идёт на кухню, где его тут же перехватывают чужие руки и заключают в объятья, которых так не хватало не один год. Таких, от которых без сжатия ломаются рёбра, а кровь начинает закипать. Хинтер аккуратно, с трепетной нежностью гладит рёбра Фёдорова, а спустя мгновение мужчина спускает руки чуть ниже и останавливается на бёдрах, большими пальцами поглаживает косточки.
— Дим. — Мирон без всякого намёка немного отстраняется и смотрит прямо в глаза. — Я был дураком, когда уехал от тебя. Просто пойми, мне тогда показалось, что…
— Что между нами все потухло? — это было предсказуемо для Димы.
Всё это тяжело осознавать: то, что Дима, можно сказать, держит Мирона на поводке. То, как они нужны друг другу и в то же время лишь усложняют жизнь. А воспоминания, которые грызут обоих изнутри, заставляют и дальше держаться друг за друга, но и быть вместе после всего, что между ними было уже невозможно. Столько всего сделано и сказано, многое из этого забыть и загладить совершенно нереально. Да и смысла нет.
Мирон искренне не понимает, зачем Дима пытается всё вернуть. Смысл всех этих стараний? Для чего Хинтер мучает и себя, и его. Явно Дима не так глуп, чтобы не понимать, что всё напрасно. Все труды, время, нервы уйдут, но вернуть то, что было в первый год — не получится.
— У нас никогда не будет радуги, нежности и такого ванильного отношения друг к другу, как в первое время. — бормочет Фёдоров, хмуря брови, словно недовольный ребёнок.
— Не могу я без тебя. Вообще никак.
— Почему?
— Я люблю тебя. Всё это время думал о тебе, о нас. Как нам было хорошо.
Мирона уже изнутри выворачивает от этого глупого, наивного бреда. Хочется уехать к Ване, прижаться к нему и слушать рассказы о том, что творилось у него всё это время. Нутром он чувствует, что Евстигнеев тоже сходит с ума от неожиданного поворота событий, который поломал их отношения. Но сделать ничего нельзя. Разве что уехать молча, по-английски. Сделать Ване сюрприз своим приездом.
И чем больше Фёдоров думает об этом, тем менее бредовой кажется идея. Он начинает всерьёз размышлять об отъезде, хотя внутренний голос подсказывает, что это поступок последней мрази. Но Мирона это не останавливает, он мысленно соглашается с самим собой и уходит в комнату.
***
Город погружается во мрак, и только фонари вяло освещают его, даря душе хоть какое-то спокойствие. Дима хочет выбраться из квартиры и пройтись, дабы хоть как-то успокоиться после не самого приятного разговора, который произошёл ранее. Хинтер не понимает, как они с Мироном могли так запустить свои отношения. Ведь всё начиналось так хорошо, что мужчина и представить себе не мог, что в итоге всё сложится таким образом. Дима, накинув куртку, предупреждает о своём уходе, но в ответ получает неприятную для себя тишину. Это давит ещё сильнее, заставляя сжимать руки до боли в пальцах. И мужчина уходит, оставив Фёдорова наедине с самим собой.
В это время Мирон начинает копошиться в своих вещах, но тут раздаётся тихий звонок на телефон. Сердце ёкнуло, а в голове промелькнула мысль, а вдруг это Ваня. Его мальчик, который не сдержался и позвонил первым, но взглянув на экран мужчина даже приуныл, прочитав: «Мамай». Рука становится каменной, и приходится тянуть её через силу.
— Да?
— Привет, Мирон.
— А… Да, привет. — как-то виновато и расстроенно протянул Фёдоров, медленно складывая свёрнутые вещи в сумку.
— Ты как?
— Могло было быть и лучше. — Мирон понимает, что просто так Илья не будет сейчас звонить, поэтому задаёт контрольное. — Что-то случилось?
Настаёт глухая тишина, которая с каждой секундой начинает раздражать всё больше. Нервы сдают почти сразу же, и Федоров невольно срывается, сжимая в руках футболку.
— Илья, я не могу мысли читать. Говори быстрее.
— Ваня попал в аварию…
И тут сердце обрывается так же, как и трубка. Мирон скатывается на пол, а жизнь стремительно катится в пизду.
«всё хорошо» — когда внутри умирает душа, и сердце ломает рёбра от боли.
«всё хорошо» — когда внутри тебя пустота.
«всё хорошо» — когда умер близкий тебе человек.
