Простая история о любви.

За нервно ходящим по залу Невротебенским наблюдала не только страдающая Дуня. Напротив, с чердака принадлежащего библиотеке книгохранилища за ним следила еще одна пара чуть раскосых, сощуренных глаз. Выпустив в цель арбалетную стрелу, ученик седьмого класса Георгий Епифанцев выдохнул. И совсем не сложно. Все равно, что школьные соревнования по стрельбе из спортивного арбалета — та же противная пыль забивала нос, то же напряжение в плече и сдержанное дыхание. Гоша был чемпионом среди школ района, и когда после уроков симпатичный человек в костюме пригласил его в свой роскошный «Лексус» на разговор, не смог отказаться от такого предложения. За ликвидацию Германа Невротебенского Гоше обещали новенькую приставку и коллекционный диск с игрой «GTA-5», где можно будет в свое удовольствие пострелять не только из сраного арбалета. Прильнув к старенькому бабушкиному театральному биноклю, Гоша увидел, что клиент больше не мерял шагами зал. Получилось! Но необходимо во всем окончательно удостовериться, и сделать фото для господина на Лексусе. С сожалением Гоша обтер платком и отбросил в сторону арбалет — это был единственный по-настоящему клевый новогодний подарок от родителей. А в этот Новый Год он наверняка получит очередной унылый свитер от бабушки Епифанцевой, в котором станет посмешищем всего класса. Ну ничего. Зато ему, по крайней мере, не надо клянчить у предков деньги на игру, он почти заработал на нее самостоятельно. Из бока торчало что-то длинное и тонкое. В его радиусе на белоснежной рубашке Германа расплывалось багровое пятно. — Нееет, Герман! — Дуня упала на колени и зарыдала на его груди. От былой гордости и следа не осталось, теперь она даже не беспокоилась о том, что все еще оставалась в зоне видимости снайпера. — Ааа, бля, у меня же стрела в бочине, ты еще пешком по мне пройдись! — простонал Герман, страдающий не столько от самого ранения, сколько от неожиданного избытка любви и объятий, сдавивших ему ребра. — Не умираай, милый! — Дуня была в отчаянии, а то не посмела бы так обращаться к самому Герману. Особенно после их напряженного первого знакомства и не менее странной повторной встречи. — Ну прости, я была такой дурой, такой несчастной глупой женщиной! — Ну ок, постараюсь, только слезь с меня, у тебя слезы соленые, мне рану щипит, ауч. И ребра не дави. Дышать тяжело. — Пощипит и перестанет, рану надо продезинфицировать, — внезапно посуровела Дуня, до которой только сейчас дошло, что умной Олимпиады Ильиничны рядом нет, телефон библиотеки не работал уже дня три, и только от ее действий зависит судьба Германа. — Рozdnyak metazzo, небо призывает меня, да и мне самому уже чет перехотелось жить в этом вонючем мире, полном обмана и лицемерия. Нет в жизни счастья. Существование бессмысленно. Любовь — это квазирелигия. Я распахнул объятия для всей вселенной, а меня распяли. Я ухожу. Навсегда. Меня отныне ждет только мир и покой. — Бросить меня решил, да? Почему все мужчины такие? Почему я родилась не в век рыцарей? — Да с чего ты взяла? Я не бросил кокаин, не бросил крэк и тебя не брошу. Возьми листок и пиши: «Я, Невротебенский Герман Алексеевич, завещаю Евдокии Серомышко все свое состояние. Ну ладно, почти все, десятую часть средств завещаю ежемесячно перечислять на библиотеку. Что, не ожидала? Деньги мне отныне стали ненавистны. Теперь дай я распишусь, пока еще в силах поднять руку. Завтра отнесешь это моему нотариусу, скажи водителю, чтобы отвез, как только перестанет оплакивать меня. И вот еще… — голос Германа слабел — Сними с меня носочки, те самые, с сердечками, он по ним поймет, кто ты, и что меня больше нет в этом жестоком мире. Я был плохим человеком, отобрал бизнес у старика, бросил первую любовь, купил себе яхту вместо ремонта дорог... Я заслужил все это, и даже больше. — Ой лол, а оно мене надо? Все будут со мной общаться только из-за денег, и я даже посрать не смогу спокойно сходить без телохранителя, даже спать не смогу без бронежилета… Кстати, почему на тебе не было бронежилета? — В нем трахаться неудобно… И вообще, ебать ты лошара, отказаться от моего состояния, что вам, бабам, еще надо, президентское кресло? Ну прости, ебалом не вышел. Может, и я сам тебе не был нужен? — Не говори так жестоко, милый. Ради тебя я потерплю яхты и черную икру, у каждого свои недостатки. — Так, погоди… Тебя все это время интересовал только я сам, а не мои деньги? — Ну да! — застенчиво ответила Дуня. Только после этих слов Герман понял, как он ее хотел. Желание окутало его, поднимаясь снизу живота, и он передернулся от боли: растревожил рану. Как обидно — умирать, когда он только-только начал понимать, что же такое настоящая любовь. Черная тень упала сначала на книжную полку, затем на двух влюбленных. — Таакс, вы там поцелуйтесь на прощание, только реще, а потом ты, кикимора, свали из кадра. Шефу в фотоотчете нужен только Невротебенский, точнее, его труп. — Трупом будешь ты, когда я узнаю твое имя, подонок! — прохрипел Герман. — Стрела отравлена, так что недолго тебе осталось тратить денежки народа, Гешка! На почетные похороны с оркестром разве что. — Заткнись, щщинок! Поверить не могу! Какая-то школота… И чего ради ты суешься в дела взрослых, пездюк ты этакий? — Ради Икс-бокс, старпер. Ебать у тебя бомбит, пожалуй ты умрешь прежде, чем подействует яд из кабинета химички, просто от пожара в анусе. Вот это взрыв пукана, давно такого не было! — Да я твою мамку… — Герман не договорил и застонал, ухватившись руками за обе пострадавшие части тела. — Как же ты жалок, Невротебенский, как у тебя с таким характером еще пизда не выросла? — Его злодеяние не останется безнаказанным — подала голос Евдокия — За все рано или поздно приходит расплата. — Ой, курица, и что ты мне сделаешь, по ойпе вычислишь? Свали полки протирать, у нас тут мужской разговор. Если можно считать мужиком это ничтожество. Доигрался в наебизнес, подбили тебя, как утку на взлете, — Гоша толкнул ногой Германа, так, что тот закашлялся, на губах запузырилась кровь. — Гоша Епифанцев, ты такой интересный, сначала не сдал учебники за шестой класс, потом куда-то пропала партия учебников за седьмой класс, теперь вот до убийства уважаемого в городе человека опустился. А ты еще и спрашиваешь. Номер твоего классного руководителя у меня есть. Кажется, сегодня мы с ней серьезно побеседуем. Гоше хотелось выть и крушить. Его раскрыли. Более того, эта самка и ее трахарь не придумали ничего умнее, кроме как обозвать его школотой. Аргументный аргумент. Но ничего, он еще докажет, что возраст — всего лишь цифра, они поплатятся за свой эйджизм. Но виду он не подал, ни одна мышца на суровом лице убийцы не дрогнула. — Ой как завоняло завистью и паленой куриной жопой. Я — чемпион по стрельбе из спортивного арбалета, успешный блоггер, у меня десятки тысяч подписчиков в Инстаграме. А еще я подрабатываю заказными убийствами, меня нанимают серьезные люди. А ты — стремная бабища, у которой небось мужика никогда не было, никто не станет ебать нудных ботаников в бабкиных очках. Панталоны тоже у своей мертвой бабки одолжила? Какое тебе саморазвитие в библиотеке, все, что остается — теребить вареник на книжных персов и ждать, чтобы тебя трахнул хотя бы слесарь Ваня. — Я себя в зеркале вижу каждый день, и вижу порядочного скромного человека — спокойно отозвалась Дуня. — Зеркало протри, уродина, ахахаха, ору! Надо что-то делать. В таких ситуациях Гоша бывал часто, и ему вполне удавалось убивать противника словом. Выводя оппонента на эмоции, он просто ждал, когда его анус начинал дымиться и успевал уйти, не оборачиваясь на взрыв и не оставив за собой улик. Но здесь произошел сбой в системе: Евдокию хранила сила ее нравственности, подкрепленная любовью, которой Гоша понять не мог. У него дома даже котиков не было из-за аллергии на шерсть. Где бы он научился жить ради других? — Да мне срать на тебя, а книги я не сдал, потому что использовал их в качестве туалетной бумаги! — Гоша взял с ближней полки ‚Тему и Жучку‘ — Извините, у меня насморк — Вырвал из книги страничку и демонстративно в нее высморкался. Этим жестом Гоша попал в цель. Терпение Евдокии лопнуло: — Книга — лучший друг, а у тебя даже друзей нет, овца-поеботина. Что ты вообще в жизни ценить умеешь, Какашонок Гамми, а? Думаешь, любовь бывает только в книгах, в которые ты суешь нос только чтобы высморкаться в чужие чувства? Да ты сам, наверное, дремучий девственик, иначе зачем тебе идиотская игровая приставка для задротов? Ах ты, блядь, семитаборное охуевшее блядепиздопроёбище, чтоб ты хуем поперхнулася долбоебическая пиздорвань, распизди тебя тройным перебором через семь переёбов, распиздоблядское мудоебище, хуеблядоебская еблоухая пиздопроебина, охуевающая своей заебучестью, мордоблядина залупоглазая, склипездень злоебучая, страхопиздище трипиздоблятское, мандоебка распиздоблядская, стоебучее страхопиздище охуевающее в собственной злоебучести, семиглавый восьмихуй с четырьмя пиздопроебинами, облямудевшая страпиздихуюлина, невьебенно охуевающая от своей собственной опизденелости, трипиздоблядское мудопроебное трипиздие, ебоблядище облямуделое, хуеблядская пиздопроебина... Лунный свет заливал читальный зал, и Дуня стояла в этом свете растрепанная, уставшая, но такая пленительная. Герману хотелось валяться в ее ногах и целовать подошвы, даже такое прикосновение к святыне стало бы ему за счастье. А лучше усадить ее на этот уродливый совдеповский стол, сорвать с нее ебучую бабульскую юбку и… Только теперь Герман в полной мере осознал, почему надежная мебель лучше красивой. Словно гигантский баобаб где-то внизу пустил могучие корни желания в низ живота Германа, он начал было забывать о боли, но вставший по стойке смирно нефритовый стержень задел стрелу и доставил Невротебенскому еще больше страданий. — Ребят, я вам не мешаю? Вообще-то, я ранен и истекаю кровью, пока вы дискутируете о литературе — Герман судорожно глотал воздух и слова вылетали из его рта с шипящим свистом. — Вот сученыш, никак не сдохнет. И это была последняя мысль, промелькнувшая у Гоши в мозгу. Последняя в его короткой жизни мысль. Голос любимого вселил в Дуню твердость, и она нанесла смертельный удар. ‚Фи-аск‘ — скрипнул разваливающийся череп Гоши под ударом словаря Ожегова. Герман умирал. Умирал и вполне осознавал это. Он был почти спокоен, оставалось только щемящее чувство чего-то незавершенного. Чего-то, что ему хотелось испытать в последний раз перед смертью. ‚Вот бы мне сейчас кто-нибудь отсосал!‘ — подумал Герман. — Ммми…нет хочу… — булькающе прохрипел он и застонал. Боль свилась в боку в обжигающий клубок, и интерьер библиотеки он видел уже как сквозь красную пелену. Game Over, Герман. Дорогой мобильник остался в машине, да и все равно ‚Скорая‘ ему не поможет, наверняка стоит в пробке, пропуская кортеж депутата Жополизникова, давнего его приятеля по пьянкам и саунам с девочками. Какая ирония, боже. Он уже почти плакал от жалости к себе. — Мииилый ты в бреду, какой минуэт? До танцев ли сейчас, ты на ногах-то не устоишь! Простим нашей героине ее святую наивность и не будем обижать бедную женщину циничными усмешками. До этого момента в Дуниной светлой голове побывали лишь здоровая пища для тела и ума. ‚Черт, она даже не знает, о чем речь. Боже, как же страшно умирать, так и не познав истин-ной любви‘, — подумал Герман и лишился чувств.