Под кометой

      — Надеюсь, умирать за нас тебе не придется, — усмехнулся отец, наконец-то приняв раскрытые ладони ха-Гуэла в свои и подняв его с колен, и помолчал, прежде чем добавить: — сын. Садись и слушай. Мы не говорили долго. И видимо зря. Впрочем, сначала ты был мал, а потом я был занят. Мой брат заботился о тебе как должно. Он действительно любит тебя как родного сына. Поэтому я уверен, что твоя гибель не входит в его планы, так же и по тем же причинам, по каким не устраивает меня.       Отец немного постоял, подставив лицо ветерку и прикрыв веки, и продолжил ходить мимо скамьи, не глядя на не сводящего с него глаз сына.       — Три года ты был младенцем и жил при матери и кормилице, после — семь лет был ребенком и жил на женской половине с другими детьми, и еще семь лет ты был учеником, жил в мужских комнатах, но не допускался до мужских бесед…       Это было не совсем так: дядя, старшие слуги и воины Дома, если юный младший наследник сидел тихо, старательно не замечали его. Так что и серьезные, и неподобающие разговоры ха-Гуэл слышал не раз. Он даже слышал, как слуги обсуждали отца, который на базаре был неприлично любезен с тэнки Фатлой — штурманом «Неукротимой Ярости» — хищной шхуны с Бисерных островов, что пару лет назад зимовала в Хаелле, отец ту зиму тоже провел дома. Особенно бурно слуги обсуждали грудь и одежду Фатлы. Но, если это ей отец был обязан помощью в захвате «Шестипалого»… Тогда все становилось ясно. А то ведь, слушая главного повара и распорядителя трапез, ха-Гуэл едва не поверил, что отец предал память матери с подлой пираткой.       Мысль промелькнула и исчезла, отец говорил, и сын слушал, все больше его понимая и проникаясь любовью.       — Сейчас ты вошел в возраст юности, и готов учиться жить у самой жизни. Я собирался взять тебя младшим мичманом на «Шестипалого» на эту зиму, показать тебя Морю. Сам я его узнал, когда был на десяток лет старше тебя, имел бороду, двух жен и трех детей, из которых двое были сыновьями. И все равно я был еще слишком молод и очень глуп. Море приняло и полюбило меня раньше, чем я его, даже раньше, чем я его хотя бы немного узнал. Море не прощает глупости, гордости, заносчивости, ошибок. Но меня оно щадило. Я думаю это из-за Тэнки. Ее слышат… Я думал, мне не придется тебе ничего объяснять и рассказывать — ты все увидишь сам и сам поймешь. Про меня, про Море, про «Шестипалого»… И про Дом и Иссиаха-ха-Ло, и про Долг каждого рожденного ха-шиасом тоже поймешь все сам.       Отец назвал дядю коротким близким именем, как равного. Гуэл даже вздрогнул, так неожиданно это прозвучало. Никто и никогда даже в мыслях не может назвать так своего хашара. Так его всегда учили. Это беззаконный Сарадж нарушил Изначальный Закон, и поэтому в Домах его именуют по имени как простолюдина. Отец называл дядю как родича, по праву крови, так же как и сам Гуэл-ха-Лоис, зачем же отец сейчас сказал то, что сказал?       — Уже не понимаешь — хорошо, — отец стоял напротив и смотрел сыну в лицо. В начинающихся сумерках белки его глаз казались светящимися, как молочные опалы. — А что еще не понимаешь — поправимо. Временем, жизнью. Наши титулы, наша высокая речь, наши ритуалы, обряды и традиции, наше великое прошлое — наша мертвая память, в которой, точно в болоте, утонул Делуг и за которую цепляется мой брат. Цепляется и не понимает, что ловит рыбу в луже, оставшейся после большого отлива. Море ушло, и там, куда он бросает сеть, остались только гниющие трупы, да забытые морем медузы и черви. Призраки былого богатства и прошлой удачи. Шторм расплескал остатки лужи, но он показал новую границу прибоя. Я увидел, мой брат — нет. Он злится на шторм. Я же ему благодарен. Я услышал Живое Море, а не мертвую лужу. Я надеялся, что ты повторишь мой путь, что Море и «Шестипалый» признают и примут тебя, как меня, и ты будешь служить Делугу и нашему Дому, выполняя Долг нашей Крови, как это делаю я. Но мой брат, мой хашар, желает иного. Он увидел знамение и поверил ему. Он надеется, что новый шторм превратит старую лужу в новое море… Ради этого он решил распорядиться твоей судьбой. Он хочет, чтобы ты получил должность во дворце хатцера Делуга, в свите Шиа-Ахан-тцер.       Ха-Гуэл вздрогнул: настолько кристально ясно, точно от вспышки молнии, стало ясно то, о чем говорил отец. Зачем он назвал своего брата неподобающим образом — ведь, оказавшись при дворе, придется строго следить за своим языком, и не забывать, как долженствующие, называть титулы всех нынешних властителей Делуга: именовать Сараджа повелевающим государем на древнем языке, а так же правильно произносить нелепое «женщина-равный-брат-государя», не позволяя превратиться этому изобретению подхалимствующих клевретов, испоганивших древние традиции и древний язык в угоду попирающей самые основы бытия власти, в презрительное «шахтирнеце» — «бесхвостое», как на высокой речи еще иносказательно именовали лишенных мужественного признака, евнухов, немужчин.       — Не сомневайтесь во мне, мой хашир! Я владею Высокой Речью достаточно хорошо, чтобы понимать, к кому с какими словами и в каких обстоятельствах должно обращаться! От меня услышат лишь то, что надлежит! Я не подведу, — восторженный юноша вновь вскочил и, поймав взгляд отца, замер готовый на все и ко всему.       — Я не сомневаюсь в тебе, сын. Если б я не верил в тебя и тебе, наш разговор был бы бесполезен и не состоялся. Как бы там ни было, но в новом Делуге Глава Дома Ло может всего лишь предложить своего племянника для государственной службы. Конечно, любого молодого ха-шиаса, предложенного Домом, на службу возьмут: младшим судейским или казначейским чиновником, младшим офицером в пограничный гарнизон… Но как капитан «Шестипалого», я могу просить место для своего сына у моего хатцера. И я попрошу, хотя, впервые услышав идею моего брата, собирался найти причину, позволяющую уйти в море до назначенной аудиенции у хатцера Сараджа.       Отец опять замолчал, задумчиво глядя в небо, где уже проявилась первая луна и самые яркие из звезд. Солнце уже зашло, над деревьями сада догорали на облаках его последние лучи, и в мягких прохладных сумерках уютно светились окна родового дворца. На террасе кажущиеся серыми бесплотными тенями слуги зажигали масляные фонари, красиво прорисовывая тонкие стрельчатые арки.       — Ты знаешь почему Шиа-ахан-тцер называют именно так? — внезапно спросил отец, повернувшись к ха-Гуэлу и вглядываясь в его лицо.       — Да! Это сказка для простолюдинов! У принца Шайнора не было дочерей! — воскликнул юноша, и тут же осознав ошибку и вспомнив, что во дворце нынешнего Владетеля Делуга должно звучать иное, чем в доме рода Ло, поправился: — Шиа-ахан-тцер была приговорена Знающими Волю Изначального к принесению в жертву, как оскорбляющее Закон существо с женским телом, отобравшее у небес глаза, подобающие будущему мужчине. Однако принц Шайнор не пожелал смерти дочери и отослал ее с верными слугами за пределы Делуга. В Рутеррию. Где она росла. После же внезапной смерти Шайнора она выкрала своего брата и увезла его в Рутеррию, до того как обезумевшая от горя шиа-Шайнори, выдержав срок положенного траура, запершись в доме со всеми домочадцами, подожгла дом и погибла, вместе с детьми и слугами. Принц Сарадж был благодарен сестре за спасение и, когда узнал, что его отец был убит своим братом, и решил отомстить, призвал сестру разделить с ним и месть, и власть.       Изложив лживую историю, придуманную рутеррскими хозяевами Бесхвостой для делугского простонародья, как заученный урок, который учитель потребовал вызубрить, дабы соответствовать знаниям образованного человека, юноша упрямо наклонил голову и добавил:       — Только все равно, в эту чушь не верит никто, кроме самых глупых нищих, крестьян и рыбаков! Сколько бы и кто бы не повторял явную ложь, ей не стать правдой!       Отец вздохнул и сел рядом на скамью, положив свою тяжелую руку на плечо сына.       — Ты прав и не прав, Гуэл-ха-Лоис. Мы, капитаны флота Делуга, верим, что побратимка Сараджа — кровь земли Делуга. Да, сын, тот титул, что кажется странным тебе, не более чем попытка сделать титулом «рейарс», «ставший братом по крови, пролитой в бою». В старом Делуге такое родство забыли, но в древности знали его и у нас, если вспомнишь родовые имена Мехтархорс, Канрахор и слова высокой речи с корнем «рахар». Братание рейарс до сих пор практикуют в Алом флоте, случается оно и у Вольных. В сухопутной Рутеррии о нем вспоминают редко. Но Сарадж был гостем-заложником замка Ребста, когда, шестнадцать лет тому назад, туда отступили остатки пограничной стражи, разбитой Лифанским принцем Аурельей. Численное превосходство было за Аурельей, одной только тяжелой сагадакской конницы он привел несколько тысяч. Рутеррия не могла не потерпеть поражения, и все ждали, что Лифану отойдет не только Ястребиное нагорье, но и, возможно, половина Дэклера, до Лиланы. Сам принц рассчитывал форсировать Лилану и дойти до Эмабро. Возможно, ему бы удалось задуманное, но остатки разбитых пограничников собрались вокруг тогда еще никому не известного офицера, наемницы по прозвищу Кошка, и отступили к Ребсте, заняв и укрепив ее буквально под носом у наступающих лифанских полчищ. А после Ребста встала у принца Аурельи, как кость поперек горла. Главенствуя над двумя дорогами и рекой, и пользуясь тем, что перекрыть все выходы незнающим местности лифанцам долго не удавалось, укрывшиеся в замке постоянно донимали пытавшиеся пройти мимо них войска внезапными вылазками и стремительными налетами, быстро отходя за стены при опасности. Аурелья просто не смог оставить осиное гнездо за спиной и увяз в осаде. Ребста держалась и огрызалась, даже когда обозленный Аурелья решил не дать защитникам ни мгновенья передышки, используя численное превосходство — проводя штурм за штурмом днем и ночью. Принц Сарадж тогда было младше чем ты сейчас, но он считал, что обязан сенешалю Ребсты за гостеприимство и доброе отношение, и что урожденный ха-шиасом не может прятаться за стенами, на которых уже дерутся крестьянки из соседних деревень и служанки с кухни. Его отвагу, решительность и волю оценили и рутеррцы, и лифанцы, это последние прозвали его Юным Ястребом. Ребста продержалась до подхода объединенной южной армии, что наголову разбила и вышвырнула войска Аурельи за пределы Рутеррии, вдобавок откусив у Лифана изрядный кусок Сагадакской степи. А выжившие защитники замка стали побратимами друг друга. Мой друг, старший начальник береговой стражи Делуга тэнк-Риттан-ахан-тцер был там кухонным служкой, посудомойщиком. А капитан «Рассветной лилии» тэнк-Марьмат-ахан-тцер служил коноводом в приграничной страже. Как урожденные гражданами Рутеррии герои обороны Ребсты, они получили потомственное дворянство и позволяющие безбедно жить денежные награды от своего императора, которые они, впрочем, тут же отдали как залоговый взнос за офицерские патенты, но отказались от всего: от титулов, выслуженных званий, земли и привязанного к ней имущества, от императорской воли и императорской защиты, как и все, отозвавшиеся на призыв Сараджа и вступившие в его сухопутную армию.       Ха-Гуэл пытался себе представить как это было, — то, о чем рассказывал отец.       Сам он получил свою первую боевую саблю совсем недавно, в первый день этого года, на рассвете весеннего равноденствия, в родовом святилище, где провел в бодрствовании весь предыдущий день и всю ночь, из рук Главы Рода. И первые лучи Победившего Света упали на клинок, когда он еще лежал на руках дяди, но руки Гуэла-ха-Лоиса уже приняли его. Воины Дома выкрикнули славу Роду Ло и взметнули сабли в салюте. Это было торжественно, величественно и прекрасно. Как все выверенные и освященные заветами предков традиционные ритуалы.       Как это было у Сараджа? Неужели он до совершеннолетия смог взять боевой, не учебный, клинок, и ему это позволили? Хотя, говорят, в Рутеррии нет законов кроме воли Императора и Лорда-Хранителя. И все же, каково это: в чужой стране, в чужой земле, не спрашивая воли своих предков, принять оружие из рук старших чужаков и защищать чужой замок? Ха-Гуэл пытался это представить и представлял… Это было странно, страшно и… заманчиво.       — Это была правда о родстве, — продолжил отец, помолчав. — Если ты замерз, скажи. Я постараюсь сократить рассказ. Хотя мне бы хотелось рассказать тебе о людях, среди которых тебе предстоит оказаться, все, что знаю о них я.       — Нет… мо… отец… я готов… я хочу слушать тебя! — запинаясь и путаясь в простой речи, которая вдруг перестала казаться «низкой», Ха-Гуэл порывисто прижался к отцовскому плечу, напрочь забыв о достойном и подобающем поведении, о своей взрослости и важности чести рода. Ему просто хотелось слышать отцовский голос и узнавать совершенно неправильную, нетакую, недолжную жизнь, которая поражала и захватывала, заражала какой-то неудержимой стремительностью и страстью. Точно единый четко выверенный росчерк кисти мастера, рисующий знак порыва, деяния.       — Хорошо. Ты знаешь, что Храм Арены, на которой исполнялось принесение жертвы Изначальному Порядку Знающими Волю, был разрушен побратимкой Сараджа, а все Знающие и Исполняющие Волю о Жертве — казнены ей собственноручно.       Ха-Гуэл сглотнул стиснувший горло ком и кивнул, не в силах ничего сказать — это было самое ужасное из преступлений Бесхвостой. Она оставила неприкосновенными все малые храмы и святилища Изначального Закона, не тронула младших служителей и мастеров, но всех Старших Жрецов, повелевающих о Жертве и Знающих о том, как, кто и по каким признакам должен быть Принесен, она безжалостно истребила. И что ужасно — чернь охотно помогла ей в этом! Никто из Старших Жрецов не мог укрыться нигде: рабы и слуги, нищие и бродяги, воры и возчики — весь подлый люд дружно предавал и выдавал своих господ, если те пытались помочь Старшим Жрецам, укрыть Глав Святого Ордена. Так исчезло Великое Знание. Великий Изначальный Закон был не просто нарушен — было под корень истреблено подлинное знание о нем.       — Но вряд ли тебе рассказывали, что перед казнью она оглашала казнимым Слово о Жертве. А его не мог знать никто кроме Знающих, Исполняющих и… самой Жертвы. Подлинность Слова подтверждали сами слышавшие его жрецы. Трое из капитанов присутствовали при этом и поклялись, что оно больше никогда не прозвучит. И это вторая правда, которую тебе надо узнать, чтобы понять меня. Мы в Совете Капитанов обсуждали это ни единожды, но пришли к выводу, что Тэнки — Меч, отданный Делугу Подлинной Волей Изначального. Меч, разрубающий оковы и приносящий свободу и силу нашему народу. Но Знающие по злому умыслу или по неразумию исказили или не распознали волю Изначального и попытались уничтожить его Дар. Однако Судьба все равно сложилась так, что рука Владетеля обрела Меч и вернула в Делуг. Мой брат, твой дядя, вступил в заговор, думая, что восстанавливает Закон, а на самом деле пытается лишить Делуг великого дара. Что будет с воином, лишившимся клинка, в окружении вооруженных врагов? Как долго он сможет оставаться непокоренным?       Ха-Гуэлу казалось, будто у него кружится голова, а звезды меняются местами со светильниками, освещающими окна дядиного дворца. Отец не мог так говорить! Он не мог так думать! Он… Это просто не могло быть правдой! Не могло!