И.С.Т. - 2. Обратный отсчет

Тимур приходил в себя мучительно. Ломало нещадно, тошнило так, будто он беспробудно пил несколько суток, и все, что происходило на планаре казалось дурным сном. Но самым страшным была кровь на виске Марека, и бледные лица уходящих Пашки и Михея. Потом что-то говорили Деймос с Лемешевым, появившиеся в комнате, потом он окончательно уверился что жив, и потянулся к Арестову. Всем собой. Своим даром, чувствами, эмоциями, дрожащими влажными руками. Ему было страшно, что Марек… что он… но Арестов дышал. Арестов был жив. И это было главным. Но приходить в себя Марек упорно не желал. Прибывшие медики только качали головами, залечивая его рану. Из обрывков рассказов кураторов удалось собрать немного, но и этого хватило. Марека «выбило», когда Игорь разрушил Абсолют. Ударило откатившей энергией щита и вырубило, как вырубает пробки. Воздействовать на него нельзя, и вообще еще неизвестно, что будет, когда он придет в себя. Дар может быть заблокирован. Может быть уничтожен. Истощен. Или в полном порядке. Лотерея, исход которой может предсказать только оракул. Забрать Арестова в больничный блок не дал Амфимиади. Отозвал в сторонку одного из медиков, о чем-то с ним поговорил, а потом подошел к Тимуру и коснулся плеча, привлекая к себе внимание. — Тим… Мы оставим Марека здесь, но тебе нужно отдохнуть. В ближайшие несколько часов он не придет в себя, так что можешь пока поспать. — Эмм… хорошо, — Тимур кивнул, глядя как Марека устраивают на постели, как восстанавливаются апартаменты, собираются разбитые предметы и исчезают трещины в стенах. Отчаянно хотелось, чтоб вот прямо сейчас Марек открыл глаза. Улыбнулся. Снова назвал «Малышом». Или ладно, пусть не называет, пусть забудет, не помнит, разлюбит, только снова откроет глаза. Пусть будет в порядке! — Я могу сделать что-нибудь? Хоть что-нибудь? Не могу просто так сидеть… — Тебе надо отдохнуть, — повторил Грек. — Твоя помощь может понадобиться, когда он проснется. И к этому моменту ты должен быть готов и не совершить ошибку из-за усталости. Ты рядом, сейчас для него этого достаточно. — Хорошо… простите, ради Аллаха, просто я очень боюсь за него… Тим стащил через голову свитер, хотел бросить его в кресло, но передумал и принялся медленно и педантично складывать, разглаживая каждую складочку. Так время текло иначе. Так он сосредотачивался хоть на каком-то действии. — Тимур, — Деймос кончиками пальцев взял его за подбородок, вынуждая поднять голову и заглянуть в глаза. — С ним все в порядке, а царапина заживет. Это даже лучше, что его не было, когда там все случилось. Во всех смыслах, для него — в первую очередь. Особенно — когда дойдет до разбирательств. И еще… Я запрещаю выходить на планары. И ему не давай. Он будет спрашивать, что случилось, расскажи ему все, он должен знать, что говорить, когда начнут спрашивать. Все, теперь ложись, — он отпустил его и отошел. Прошелся по комнатам, выключил свет, оставив только крохотную лампочку у входной двери, и вышел последним вслед за врачами и Лемешевым. Вот только несмотря на усталость спать не хотелось. Какое-то время Тимур просто сидел на краешке постели, потом разделся, так же медленно сложил джинсы и ушел в душ. Но и там не пробыл долго. Ему казалось, что Марек открыл глаза и теперь ищет его, так что вышел, даже не вытершись как следует. Но Марек все еще был без сознания. Читать он не мог. На планар путь заказан. Поэтому все что ему оставалось — лежать рядом, вытянувшись так, чтоб касаться его плечом и осторожно сжимать теплые безвольные пальцы… Марек глубоко вздохнул, когда до рассвета оставалось всего несколько часов. Вздохнул, шевельнул пальцами и вдруг потянулся вперед, утыкаясь лбом в его лоб. Несколько долгих секунд лежал вот так, расслабленно и тихо, а потом кончики ресниц пощекотали кожу. — Маленький?.. — хриплый голос, очень тихий, но полный тревоги. За него, Тимура? Тимур вскинулся, сонно потер глаза, а потом с облегчением застонал. — Ты в порядке? Как себя чувствуешь? Аллах милосердный, как же ты напугал меня!.. — Тш-ш, — Марек поморщился от громкого звука и потянулся поближе всем телом, вжимаясь. — Почему я в кровати, что случилось? И… с тобой все в порядке? — Да, — Тим обнял его за талию, осторожно всем телом вжимаясь в него, словно боялся, что Марек сейчас исчезнет. — Случилось много чего. Очень много, на самом деле все сложно… Амфимиади просил рассказать тебе все чтоб ты был в курсе, когда члены комиссии вызовут… здесь двое, я видел их на планаре. Испанец и кажется англичанин. Марек коротко выматерился и сжался там, под одеялом. — Эмметт и Хименес. Все, о спокойной жизни можно забыть. Филиал вывернут наизнанку и вытащат все наши секреты. И нам еще повезет, если нас просто отправят к черту, а не на суд Совета. Но к рассказу я еще не готов, так что перенесем на утро? — Конечно, — тихонько выдохнул Тим, а потом потянулся и как-то очень робко коснулся его губ своими. — Я так боюсь тебя потерять. Марек улыбнулся в его поцелуй. — Смелее, маленький. Я не сахарный. Просто ленивый и немного уставший. В полумраке комнаты было видно, как Тим покраснел и уткнулся носом ему в грудь. — Я просто хочу сказать, что люблю тебя. Вот и все. — Эй, откуда смущение? Я не настолько долго валялся в отключке, чтобы ты забыл как это: быть со мной, — Марек ладонью провел по его боку, руке, плечу, легко погладил кожу на шее и зарылся в волосы. — Тим… — чуть потянул за прядки, вынуждая открыть лицо, и принялся покрывать его мелкими неторопливыми поцелуями. — Маленький… ну что ты… все хорошо… Я не позволю ничему плохому случиться с собой, потому что тогда будет некому защищать тебя… Тимур… мальчик мой… — Не важно… не важно, что будет со мной. Сегодня, когда смотрел на тебя, я думал — пусть что угодно, пусть забудешь, пусть разлюбишь, лишь бы ты открыл глаза. Лишь бы только ты был в порядке, — Тим задыхался от переполнявших его эмоций. — Ты поймешь утром… а сейчас я счастлив, Марек, что ты смотришь на меня, что говоришь со мной. Я счастлив. — О, Господи… — Марек замер на миг и прижался лбом к его лбу. — Что случилось там такого, что ты так испугался, маленький? Я мало что помню. И последнее — это как разрушался Абсолют, а я не мог его удержать. Но нет, давай лучше действительно до утра. Ты немного успокоишься. Иди ко мне. Он обнял Тимура, притягивая к себе еще ближе, переплетая ноги, делая дыхание одним на двоих. — Спеть тебе песенку? — смех в глазах, чертенята бесятся. Словно и не он провалялся без сознания всю ночь. Невозможный. — Если голова не болит, тебя медики подлатали, но кто может поручиться за то, что твой драгоценный разум не пострадал? — шутка вышла блеклой, но Тимур старался, и даже уголки его губ дрогнули в бледном подобии улыбки. — Я неадекватно себя веду? — Марек нахмурился, но отпускать его не собирался. — Я хотел сказать, что если не болит, то спой. Я не знаю, как ты поешь. Этого ты еще не делал. Обещаю никому не рассказывать, потому что это только для меня, — тихо-тихо шептал в его губы Тимур. Да уж, поющий Марек Арестов это только его и только ему. Марек рассмеялся. — Только если обещаешь успокоиться. Он не пел вот так, кому-то, очень и очень давно. Один-единственный раз он так успокаивал Генри, когда у того начались проблемы в семье. Но сейчас все было по-другому. Совсем по-другому. Он не очень хорошо помнил слова, но они сами всплывали в голове. И голос, отвыкший от вокальных упражнений, хрипевший поначалу, мягчел, наполнялся силой, теплом, нежностью к такому взрослому ребенку в его руках. Генри был его первой настоящей любовью. Марек Арестов очень надеялся, что Тимур будет и останется его последней. Даже если он еще мальчишка. Даже если в его жизни будет десяток таких, как он, Марек.  — Спи, малыш. Спи. Его не трогали. Не задевали. Не цепляли. Его даже не вызвали для общения с членами комиссии. Его просто перевели в медблок, устроили с удобством. Кровать, окно, приборы, и рядом у окна еще одна кровать. Удивительно, что здесь нет кучи охранников. Или что лежащего на второй кровати Игоря к бортам не приковали наручниками. Хотя какой смысл заковывать в браслеты материалиста? Все равно уйдет. При условии, что выйдет из комы. К нему заглядывали. И Лемешев, и Линдстрем, одногруппники. Спрашивали, как он себя чувствует и косились на бесчувственного Игоря. Из всех, кто его посетил — Шафранского не боялись только двое. Испанец — собственно, Гектор Хименес, и Александр Эмметт. Они словно понимали и принимали причины, которые двигали Игорем. И не винили его. И они же, похоже, настояли на том, чтоб Чеда и мятежного куратора-материалиста разместили в одной палате. Все верно, Чед же сам признался, что Игорь его партнер. Пусть не до конца состоявшийся… Так муторно быть здесь. Занятия приостановили, студентов проверяют, связываются с родными и Советом, чтоб выяснить что происходило в других анклавах технологов… И только в маленькой палате тихо. Только попискивают датчики да перемигиваются индикаторы. И ровно размеренно дышит Игорь… Чед привычно взялся за книгу и обернулся пледом. В кресле рядом с постелью Игоря сидеть приятнее. Просто потому что можно потянуться и сжать его пальцы, прикрыть глаза и пуститься мысленно вдоль тонкой нити, что привязала его к Игорю. И виться, виться, всем собой, своими мыслями, чувствами, своим даром, все дальше и дальше, все глубже погружаясь в странный не то сон, не то бред, владеющий чужим разумом, и снова и снова пытаться дозваться, достучаться, докричаться… только бы услышал! Пусть услышит!.. пожалуйста… На исходе второго дня пришел Гилрой. Коротко стукнул, открыл дверь, вошел и остался на пороге, чуть подслеповато щурясь. Несколько долгих мгновений смотрел на словно спящего Игоря, на сидящего рядом Чеда и кивнул, даже не пытаясь улыбнуться. Он устал. Вокруг глаз залегли черные круги. Только осанка была прежней. — Как он? — спросил еле слышно. Словно боялся разбудить Игоря. — Никак, — пожал плечами Чед. Он окинул взглядом фигуру корректора и улыбнулся. А ведь Гилрой ему сначала нравился. И Марк нравился. Наверное, потому что в них остался слабый оттиск Игоря? — Я чувствую его, он очень далеко, и я просто пытаюсь его звать. Надеюсь, что он сумеет вернуться, если будет слышать меня. — Сумеет. Он всегда был упрямым, — Генри улыбнулся. — Мой самый лучший ученик. До сих пор. Несмотря на то, что окружающие считают его моей ошибкой. Я ошибся только в одном. Не рассказал ему всего, несмотря на то, что он знал даже больше, чем было позволено. Он… всегда был одиночкой. Неприкаянный. Технолога, который смог бы выдержать запечатления с ним, не было. Даже для насильного. И он все больше закрывался, чувствуя свою чужеродность. Я был его учителем, а Марк… Сначала мы думали, что он сумеет составить пару Игорю, но в один год дар Игоря вдруг резко сменил направленность, а дар Марка — ориентацию, при которой запечатление не просто невозможно, но и запрещено. Это ударило по Игорю очень сильно. Он взбунтовался, сотворил небольшую революцию в масштабах одного филиала, а когда началось разбирательство — устроил Совету форменный допрос. Но тогда ответственность за него нес я, и я отвечал за все те знания, которые ему давал, хоть и не должен был. Игорю грозило лишение Дара, но я настоял на исключении и присмотре. Наверное, тогда уже было все решено. И вся эта вероятность начала реализовываться. — Он сказал, что все понял, но слишком поздно чтоб что-то исправить. Но ведь для этого я и был нужен. Я его противовес. А он тот, кто совпал со мной. Это тяжело, совпадать так и при таких обстоятельствах. Сейчас я рад, что Рома и Сима совпали раньше и… что… в общем я рад, что мир в очередной раз уцелел. Но мне нужен Игорь. Без него я обречен, как бы драматично это не прозвучало, но это так. Я знаю это. Планар слишком многое показал. Чед подобрал под себя ноги и вздохнул. Слишком много. И слишком большая ответственность. Если Игорь не вернется, он повторит путь Эмметта. — Рома и Сима, так же, как ты и Игорь — создания планара от начала до самого конца. Вы, как бы обидно это ни звучало, лишь пешки и только поэтому вам всем позволено быть здесь. Потому что пешка свой ход сама не выбирает, она делает лишь то, что ей предопределено. Вам вряд ли расскажут, что вообще это было, но я — расскажу. И, надеюсь, что ты донесешь это до Игоря, когда он очнется, иначе он сожрет сам себя за все то, что натворил. Вам не могли не рассказать о том, что было раньше. Средние века, Возрождение… Очень узкая и отредактированная версия. Для обычного технолога более, чем достаточна, но это не ваш случай. У Гектора, помнится, была версия Планарного Обнуления. Когда напряжение Хаоса достигает предельного значения. В чем-то он прав, в чем-то с ним можно поспорить, но факт есть факт: пару дней назад случилось нечто подобное. Правда, причина у этого была немного более прозаичней. Ты ведь знаешь, как и зачем на самом деле появились костры Инквизиции. Почему появился Темный планар. Когда в одном поколении рождается слишком много сильных технологов, это не может не влиять на тонкий мир. Особенно, если эти технологи стихийны, необучены, но горят желаниями, их воздействия зачастую прямо противоположны друг другу. Так случилось и в Средние века. Все эти маги, колдуны, ведьмы, появившиеся вдруг — на девяносто процентов это были именно такие технологи. Способные, но слепые. Их воздействия сталкивались, приводя в хаос планары. И это надо было остановить. Но способ, которым это было сделано, породил самый мощный откат. Некрическая энергия умирающего мучительной смертью технолога подобна огню или кислоте. А когда ее много… Так появился Темный планар. Место, где нет разницы между живым и мертвым. Но даже не о нем речь. А о том, что умирающий человек способен на многое, очень и очень многое. Говоря древним языком, на планар было наложено проклятие. Сейчас бы мы сказали, что кто-то исключительно силой своего желания и дара создал вероятность, превратив ее в узел от начала и до конца. Игорь и стал этим узлом. Тем, кто уничтожит планар. С его появлением на свет эта вероятность начала реализовываться. И тогда планар создал Романа. И Симу. И тебя. Противовес. Спасение. Мы скрыли обстоятельства запечатления Романа и Симы, а это значит, что лишили Совет возможности вмешаться и предотвратить все, что случилось. Но именно по этой причине ни Игорю, ни тебе не грозит лишение Дара. — То есть, отвечать будете вы, ректор, Арестов?.. — Чед кончиками пальцев погладил запястье Игоря и осторожно отпустил его руку. — Учитывая обстоятельства и условия — не слишком честно. Я бы даже сказал, что планар выбрал и реализовал все сам. Это целиком и полностью его воля и его право. — Он выбрал исполнителей для своей защиты. Ты, Роман, Сима. Но если бы об этом узнали раньше, кто знает, может, Игоря удалось бы остановить. Если бы только вы с ним встретились до всего… Эта вероятность бы так и осталась нереализованной. Или все было бы гораздо мягче. Напряжение Хаоса уменьшили бы другим путем и всего того, что случилось — не произошло бы. Слишком большая цена за все эти игры. Натан выгорел. Дар Романа истощен почти полностью, и никто не знает, восстановится ли он когда-нибудь хотя бы до уровня обычного технолога. Игорь застрял где-то в междумирье. За все это кому-то надо ответить. — Все всё понимают, но все равно накажут. Вы ведь тоже знаете, что ситуация сама по себе была узловой и потери были неизбежны, — Чед говорил так, как не говорил еще никогда в жизни. Словно через него говорил кто-то другой. Или нечто другое. — Вероятность все равно бы свершилась, попытался бы Совет минимизировать потери, или пустил бы все на самотек. Это не имеет значения. Может, именно тот факт, что все сложилось именно так и привел к тому, что потери оказались минимальны? Может, если бы Чед Шеннон и Игорь Шафранский встретились бы много раньше, привело бы к катастрофе? — Нет. Просто тогда это был бы кто-то другой, на месте Игоря, — Генри улыбнулся одними глазами. — Знаешь, я не оракул, но чувствую его совсем рядом. Словно он здесь, слушает. Просто ждет, когда я наконец свалю. Так что я пойду, а ты зови его, Чед. Просто зови. И он вернется. А на тебя сегодня хватит откровений. Ты студент, тебе нужно учиться, а не слушать бредни старого дурака. — Категорически с вами не согласен, — Чед улыбнулся. — Не старого, не дурака, и не бредни. Вы мне нравитесь, лорд Гилрой… И Планару вы нравитесь… в какой-то момент я даже думал, что это вы. Или Марк. И мне этого даже хотелось. Но я надеюсь, что есть кто-то другой. Что вас тоже позовут. — Я корректор, малыш. И мою связь Игорь сжег. Но тебе это вряд ли интересно, — Гилрой выпрямился со вздохом, тускнея на глазах. — Я пойду. А ты отдыхай. — Я видел, — медленно кивнул Чед. — Но уверен, что если что-то уходит, что-то непременно должно появиться. Чтобы наполнить сосуд чем-то новым, этот сосуд стоит опустошить. Так что… я буду молиться за вас, лорд Гилрой. — Спасибо, — в синих глазах того немного потеплело, а спустя секунду он закрыл дверь, оставив Чеда с Игорем наедине. За окном снова темно. И снова снег. Уже почти весна, но до того момента, когда снег растает, а перевалы освободятся — еще очень долго. Чед потянулся, снова взял руку Игоря и, прижав ее к щеке, устало прикрыл глаза. Адски хотелось спать. Это выматывает: зов, мысли, тонкая связь с планаром, время от времени приходящие посетители. Безумно хочется в свою комнату, в блок. Тимур больше времени проводит с Арестовым, так что он уже давно предоставлен самому себе. Когда комната в блоке стала домом?.. «Где ты?.. Возвращайся ко мне, Игорь, пожалуйста, возвращайся…» Но Игорь молчал. Отдавался вибрацией где-то на самом краю сознания, разливался теплом, словно убаюкивая беспокойный рассудок, погружая его в то состояние, когда явь только-только начинает сливаться со сном. Дымка. Совсем… как… снег… …- Малыш? — голос хриплый. Знакомый. И, кажется, зовет его давно. Деликатно, мягко, немного устало. И касание. Теплое, уводящее в сторону прядку от лица. — Здравствуй, — Чед открыл глаза, облизнул пересохшие губы и зажмурился. Слишком ярким показался блеклый свет ночника у его собственной постели. — Ты же мне не снишься? — Не знаю, — Игорь провел пальцем по его зажмуренным векам. — Может, это ты снишься мне? — Надеюсь, что нет, — Чед поймал его руку и прижался к ней губами. Теплая. Живая. — Я тебя чувствую. Губы Игоря дрогнули. — Жжется. Внутри. — Он, как зачарованный, погладил целующие его руку губы, шею, зарылся пальцами в волосы, перебирая пряди и массируя затылок. — Хочу. Тебя. Прости. — Мне казалось, что тебе не помешает завтрак, раз уж предыдущие три ты пропустил. Смущение. Оно накатило и схлынуло, оставив после себя странное ощущение. Он чувствовал желание и легкое волнение. Что, если их все-таки разорвут. Что, если все, что он видел на планаре — иллюзия. Что если Игорь прямо сейчас снова закроет глаза. Или в палату, привлеченный голосами, кто-то зайдет. — Сколько я понимаю, на улице глубокая ночь, так что до завтрака еще далеко. И я не хочу никого видеть. Не хочу думать. Не сейчас, — Игорь подался вперед и обнял его за плечи. — Я тебя смутил. Прости. Мне всегда было сложно сдерживать эмоции. А сейчас их слишком много. — Ты слышал, что говорил Гилрой? — бортик кровати был опущен и Чед, поколебавшись, все-таки перебрался на краешек кровати, вытянулся на постели рядом, потеснив его самую малость. — И об этом я тоже думать не хочу. Не сейчас, — Игорь чуть подвинулся, давая Чеду пространство, а потом коснулся уголка губ. — Можно? Всего один раз. — Можно. И не раз. Чед вздохнул, устраиваясь поудобнее. Ощущение присутствия рядом — слишком уютное. Такое, точно так должно быть с самого начала. И теперь все наладилось. Теперь все хорошо. Уже хорошо. — Спасибо, — Игорь выдохнул еле слышно, подался еще чуть-чуть вперед и накрыл губами его губы. Не невинно, хоть и мягко. А жарко, по-взрослому, словно заявляя права. Раз и навсегда. Словно делясь тем огнем, что кипел у него внутри. Потребностью. Жаждой. Желанием. Таким правильным, таким нужным. «Я не смогу тебя отдать… я не смогу позволить им тебя отобрать у меня… ты мой…» — восторг Чеда смешивался с болью рвущейся из груди нити, и удержать ее никак не получалось. Игорь отпустил его. Сполз пониже, губами прижимаясь к солнечному сплетению и дыша тяжело. — Уходи. Пожалуйста. Иначе я возьму тебя прямо здесь. Пожалуйста. Его трясло, колотило просто, а пальцы беспомощно комкали тонкую ткань одежды Чеда. А тот почти обернулся вокруг него, сжался, обеими руками зарылся в волосы и судорожно вздохнул. — И это тоже можешь… — Ты не понимаешь, — Игорь дышал тяжело, почти загнанно. Потянулся, задрал край одежды и вжался губами в теплый, чуть подрагивающий живот. — Это по-настоящему. Словно не в состоянии удержаться, подтянулся повыше, покрывая короткими мелкими поцелуями торс, пока не добрался до маленького аккуратно соска. Лизнул, втянул в рот и отпустил, чуть сжав губами. — Я не смогу, не захочу сдерживаться. Как-то совсем уж фоном по палате разливался надсадный писк. Мониторы наблюдения сходили с ума. Ещё минута — и набегут медики, спасать агонизирующего пациента. Неужели его жажда настолько велика? Неужели Игорь желает его настолько сильно? Это запечатление. Чед задохнулся, глядя на него огромными почерневшими глазами. Жадно глотнул обжигающий воздух. Сердце рвется прочь из груди, вырывается ему на встречу, но дверь уже распахивается… — Сможешь, еще совсем немного. Игорь зарычал и откатился в сторону, сжимаясь на другом краю больничной палаты. С силой закусил губу, но когда дверь открылась, распрямился пружиной, словно отшвыривая стоящих за ней невидимой рукой. Встал с кровати, чуть пошатываясь и оглядывая палату шалым, почти безумным взглядом, а потом и себя. — Пора уходить. Чед сел на постели. — Тебе нужно позволить им провести тест. А потом мы вместе пойдем в твой блок. Ты и я. Ты никуда не уйдешь. А я никуда не денусь от тебя. — Ты не понимаешь, — Игорь поднял руку, раскрыл ладонь и на ней затанцевал огонек. — Меня не отпустят. Я полон энергии под завязку. И мой арест — всего лишь вопрос времени. — Это ты пока еще не все понял, — Чед поднялся на ноги, подошел к нему и взял за руку, ту самую в которой горел язычок пламени. Обернулся к доктору, покачал головой. — Я твой арест, Игорь. Я твои наручники. Огонек обласкал его руку и погас. — Я щит, созданный планаром для того, чтоб защищать тебя. И защищать от тебя. Ты возненавидишь меня однажды, потому что все что у тебя останется — я. Игорь растерянно замер, глядя на него почти неверяще, а потом обмяк, позволив ворчавшему на беспокойного пациента доктору осмотреть себя. А когда тот закончил и вышел, прикрыв за собой дверь, подтянулся на кровати повыше, подбирая под себя ноги, и снова раскрыл руку, на ладони которой затанцевало пламя. — Это… так странно… Так просто. И хитро. Я чувствовал, как ты меня держишь, пока был там… Слышал все, что слышал ты. Так мечтал вырваться. А теперь не знаю, что сказать. Это не… больно. И не тяжело. Просто странно. Потому что я все равно чувствую тебя своим. — Гилрой просил тебе сказать… что ты не виноват, что никто не виноват и чтоб ты себя не мучил виной, — Чед обнял его за шею. — Я буду держать тебя. Потому что хочу тебя. Потому что меня тянет именно к тебе. Потому что ты мой. — Я не знаю, что делать дальше. Не знаю, что будет дальше. Может, ты мои наручники, но ты — мой, а это значит, что нам не позволят быть вместе. Потому что однажды ты можешь последовать за мной. — Они не станут увечить мой дар. Слишком редкий, слишком нужный. Я ж и обидеться могу, и разозлиться, и выгореть… Нас не разделят. — Можно не разделять дар. Просто развести на разные стороны планеты, — Игорь вздохнул, стряхнул рукой и огонек погас. — Когда-то я мечтал о паре. Якоре, запечатлении. Чтобы больше никогда не быть одному. И когда год шел за годом, а вероятность появления пары слабела, я… перестал верить, что для меня это вообще возможно. Я хотел понять: как это, когда все время чувствуешь кого-то. И по-черному завидовал одногруппникам. Смотрел на них и думал: почему не я? Чем я хуже? Я почти обезумел там, на этом чертовом Сверх-планаре, когда увидел Романа и Симу. Не просто пара, а одно целое. Я думал, что все это сказки, и мне было легче, а когда увидел… тут же забыл зачем я там, обо всем забыл. Я просто хотел уничтожить их. То, что мне недоступно и никогда доступно не будет. Я был таким идиотом… — У тебя есть я, — тихо сказал Чед. — И если мы сейчас выйдем из палаты и доберемся до блока, это случится. У тебя будет якорь. И будет запечатление. И ты никогда не будешь один, что бы дальше не происходило. Сима и Рома — они навсегда, это верно. Но ты и я — мы просто всегда. Игорь вскинул на него тяжелый взгляд. Несколько секунд вглядывался в лицо, а потом медленно встал, откидывая одеяло. — Пойдем. Ненавижу больницы. Чед подошел к своей кровати, обошел ее и достал из кресла куртку и шарф. Он был куда более одетый, чем Игорь, облаченный в больничную пижаму, так что куртка досталась ему, как и обувь. Надеялся на то, что Игорь придет в себя? Или просто знал это? Чед самолично одел его, обернул шею шарфом, и только после этого сам нырнул в пуховую жилетку. — Пойдем, пока не началось. Потому что я за себя тоже не ручаюсь. Игорь хмыкнул, чмокнул его в кончик носа и повлек за собой. Мимо дежурного медика они просочились легким туманом, а дальше было еще проще. На улице действительно царила глубокая ночь. Замок подлатали, и больше ничего не напоминало о том, что произошло всего пару дней назад. И можно было взяться за руки и бежать до учебных корпусов, чувствуя, как начинает звенеть что-то внутри. Что-то, чему плевать на то, какая разница у них в возрасте, положении и все то, на что принято обращать внимание там, в том мире, которому они больше не принадлежали. Пройти мимо дремлющего коменданта было сложнее, но они справились и с этим. И по лестницам взлетели вихрем. И рассмеялись, когда дверь блока захлопнулась за спиной, легко, почти счастливо. Забавно, но блок, в котором все это время прятался «Марк» не разнесли. Скорее всего обыскали, но потом просто навели порядок, и все оставили. Так что постель была чистой, вещи на местах… а бросить на пол куртку не противно, потому что даже пол был чистым. «Готов?» — спрашивал взгляд. Только руки не замерли, стаскивая шарф и больничную рубаху. «К чему?» — глаза Игоря смеялись. Тепло, лукаво, горячо. Словно дразнил, манил. — Вы все еще хотите этого, мистер Шеннон? — Игорь обнял его за талию, привлек к себе, согревая дыханием прохладную с мороза кожу. — Хочу, — неожиданно серьезно ответил Чед, обхватывая его обеими руками за шею. — Хочу, Игорь, и слишком долго жду. — М-м-м… тогда… — он не закончил. Лишь потянул за кончики волос, вынуждая откинуть голову, и накрыл поцелуем губы, раздвигая языком, почти вламываясь в рот. И снова не невинно, почти непристойно. С громким влажным звуком. Целуя и целуя, терзая, почти насилуя. А где-то внутри, не голосом, но волей звучал и звучал приказ — «Еще! Еще! Еще!» И вроде покорно запрокинута голова, тихий-тихий стон, пальцы ерошат волосы, скользят по шее, цепляются за плечи, но звенит и звенит повелительное властное «Еще!» Шорох одежды тонул в негромких стонах, в сорванном дыхании. Шелест простыней показался слишком громким. Так правильно — кожа к коже, так близко, чувствуя чужое возбуждение и стук сердца, как свой собственный. Нет стыда, нет страха и сомнений. Это так, как должно быть. Раздвинутые бедра, запрокинутая голова, припухшие губы. И даже боль — первая, резкая — правильная. Как и движения внутри горячего желанного тела. Как волосы, колышущиеся от каждого толчка. И как пальцы, до белых следов вцепляющиеся в сильные, покрытой испариной плечи. Так сильно, так правильно. Непристойно и громко. И с каждым движением, каждым всполохом перед глазами — ближе и ближе. Пока тело не скользит по телу, словно пытаясь втереться в него, прорасти. Под зажмуренными веками — алые и черные круги, и силуэт, кажется, выжженный на фоне белого окна. Вскрик оседает на губах медно-соленым, а из груди будто проламывает себе путь на свет какое-то чудовище. И пульс становится одним на двоих. Быстрый, запредельный просто, как ток крови по венам, как коротящее нервы удовольствие, как расплескавшееся внутри ощущение жизни. Разве должно быть так больно? Разве они должны чувствовать всем собой, каждой клеткой, как их связывает, сшивает невидимая нить. Вот это вот — то, что так тянуло друг к другу Рому и Симу, вопреки всему, всем приказам и опасностям? Отдышаться, глотнуть воздуха, заглянуть в затуманенные шальные глаза и шепнуть в приоткрытые губы: «Я хочу ещё». Словно того, что уже было — мало. Словно мало было в том, что после оргазма они так и не разъединились. «Я хочу ещё». Еще, пока хватает сил, пока хватает дыхания, пока за окном не зарозовеет рассвет, бросая в стекла бриллиантовые искры снежных граней. Еще одна маленькая борьба боли и удовольствия, дара и дара, беззвучных просьб и невысказанных слов. Когда аркой выгибается над смятой постелью напряженное тело, когда с зацелованных губ срывается хриплый стон, а на светлой коже выступает испарина. — Спасибо… — еле слышно выдохнул Игорь, когда наконец закончилось это безумие и вернулась способность дышать и говорить. Он вытянулся рядом, обнимая, перебирая влажные прядки. Так спокойно. Так тепло. — Мне хорошо сейчас. В первый раз за всю жизнь мне так хорошо. Словно вернулся домой. Ты — мой дом, малыш. — Никогда не забывай об этом. Странно, с Тимуром Чед ощущал неправильность происходящего, то, насколько это противоречило его сущности. Он был якорем для Тимура пока не появился Марек, но любое прикосновение Тима вызывало в нем волну неправильности, волну протеста. Сейчас же секс с мужчиной не вызывал отторжения, не вызывал в нем чувства вины и стыда. Это Игорь. Игорь — его. — Ни-ког-да. — Никогда, — эхом повторил Игорь, с трепетом и нежностью касаясь поцелуем опухших губ. — Надеюсь, я сделал тебе не очень больно. — Об этом я узнаю только когда встану на ноги, но, думаю, что здешний медперсонал в курсе как справляться с такими проблемами у студентов, — усмехнулся Чед, осторожно потягиваясь всем телом. Пока что терпимо. — О, в этом они должны быть настоящими профи, — Игорь улыбнулся, отпуская его. Оглянулся на окно, сморщил нос. — Уже почти утро. Надо поспать хоть немного. Пока не начались танцы с саблями. — Ничего, с этим тоже справимся, — выдохнул Чед. Непривычно ныло тело. Вообще все было непривычно, как и чувство связи с человеком, что уютно дышал ему в макушку. Игорь тепло усмехнулся. — Ты даешь мне силу. И уверенность. И да, вместе мы справимся. А теперь все-таки давай спать. Ты устал. Да еще и я тебя измотал. — Доброго тебе утра, Игорь Шафранский, — Чед невесомо тронул губами его губы и прикрыл глаза. Усталость навалилась как-то сразу, но не была тревожной. Она приняла его в объятия и мягко погрузила в сон. Доброго утра, Чед Шеннон, доброго утра. Блок встретил его тишиной. И пустотой. Он вернулся первым? Матей прислушался к себе, но внутри было слишком много всего. Обрывки, ошметки связи. Вот это — та, что связывала его с Ромкой, до нее почему-то очень больно прикасаться. Вот эта — Ванька, а это — Анж. Натянутые нити, чуть тревожно вибрирующие. Ваньке почему-то плохо, и от этого больно Анжу. А вот это… Это Сан. Тепло, беспокойство. Что-то еще на самой грани восприятия. Матей помнил, как было страшно там, на Сверх-эфире. И как было больно, когда огонь Игоря почти добрался до того, что осталось от их связи. Санада маячком светился где-то совсем рядом. Он пришел спустя всего-то минут десять, в обнимку с термосом и коробкой. Явно шел через кафе. Как всегда рассудил, что именно чай и печенья необходимы его любимым для того, чтобы прийти в себя. Он прошел в блок, опустил свою ношу на столик и, подойдя к Матею с силой обнял его, пряча лицо на плече. — Я все равно чувствую тебя. Нас пощадили или нас спасли? — Спасли, — выдохнул тот, обнимая его в ответ. Сильно, крепко, отпуская наконец себя. Застонал едва слышно, еще не до конца веря. — Спасли, Сан… Я так боялся тебя потерять, что тебя заберут. Я так тебя люблю… — Все хорошо, все уже хорошо, — привычный запах тела, привычное тепло рук, а ведь они могли потерять это, потерять друг друга. — Нас не разделят, не разорвут, мы вместе, мы всегда будем вместе, потому что мы этого хотим. Я твой, моя душа, твой. Матей всхлипнул, цепляясь за него. Кто сказал, что он сильный? Ни черта! — Я не смогу без тебя, мое сердце. Прости, но я без тебя не смогу. — Уязвимый. Слабый. И пусть. — Я чувствую, — Сан принялся баюкать его, нежно перебирать прядки волос, гладить затылок, пытаясь передать свое спокойствие, почти умиротворение. Они вместе, несмотря ни на что, и это прекрасно. Матей судорожно вздохнул в последний раз и заставил пальцы расслабиться, отпустить. Несколько мгновений просто стоял вот так, зажмурившись и беря дыхание под контроль, а потом вскинул лицо, криво улыбаясь. — Прости за эту истерику. Не смог сдержаться. Как ты? — Ты же помнишь, я сильнее чем кажусь. Но я не мог больше кричать, и, если честно, в какой-то момент почти смирился, но потом понял, что без тебя я снова останусь один и снова замкнусь… и я решил что лучше умереть, чем так, так что сначала даже дрался, а потом Рома что-то сделал и отрезал меня от драки, но я чувствовал тебя, знал что ты есть и что мы все еще мы, — Сан потянул его на диван, усадил и сел рядом, обнимая. — А я его еще девочкой-эмо обзывал, — криво усмехнулся Матей, утыкаясь лбом его в плечо. — Кажется, я созрел для извинений и даже маленького подарка. И даже готов обсудить это с остальными. Когда они изволят вернуться. Ваньке плохо. Но я надеюсь, что ничего серьезного. — Ты же знаешь, он по природе защитник, и дико переживает если что-то идет не так, — Сан зарылся пальцами в его волосы и вздохнул. — Если я все верно чувствую, они появятся через пару минут. Просто Айвену нужно немного времени. — Мне он всегда казался самым сильным из нас. Этакий инфантильный медвежонок, основательный как стена. И если он так себя чувствует, значит, действительно было что-то серьезное. Хотя последний месяц и утончившаяся связь нас ослабила, — Матей вздохнул и поднял голову, глядя на дверь. — Надо накрыть на стол. Знаешь, я тут подумал, что мы давно не пили чай вот так, вместе. С тех пор, как нас начало накрывать, а Анжа скручивать от боли. — Даже сильные рано или поздно ломаются, — шепнул Сан и осторожно его отпустил, поднялся, принимаясь расставлять чашки, а потом и высыпал печенья в вазу. — Надеюсь, это не про нашего Ваньку, — вздохнул Матей и встал. Поколебался немного, подошел к двери и распахнул ее, встречая на пороге. — Тей? — Айвен, не дошедший до порога пару шагов, на мгновение опешил и улыбнулся. — Решил встретить и убедиться, что не свернем не туда? Матей фыркнул. Ехидничающий Иван — это как константа этого мира. И сейчас он чертовски рад, что она осталась неизменной. Значит, не все так страшно. Значит, спросить о его переживаниях можно потом. И Анжея. — Что-то вроде. Считай, что просто соскучился. — Хм? — Айвен дошел до него, заглянул в глаза и, обняв за талию, глубоко поцеловал. — Забавно, но я тоже. Анж прикрыл за ними дверь, подошел ближе и обнял обоих, а следом, лишь на шаг отстав от него, обнял всех Санада. — Такое чувство, будто мы не виделись целую вечность. — Так и есть, — Матей отпустил губы Айвена, на миг прижался поцелуем к губам Анжея и счастливо вздохнул. — Мы же все понимаем, что ничего не закончилось, да? — Айвен снова напрягся, и Матей погладил его по спине. — Закончилось, любимый. Самое страшное — закончилось. А все остальное мы переживем. Вместе — переживем. — Но как раньше, уже не будет. Не после того, что случилось. — Все это время мы лишь краем коснулись Сообщества, Ваня. И изменения отразятся на нас не сильно, если вообще отразятся. — Я слушал разговоры… — Айвен поколебался, словно неуверенный, что стоит это говорить. — Говорят, что филиал могут расформировать. Но это в худшем случае. В лучшем — просто сменят весь кураторский и преподавательский состав. — Ну… нам уже не принципиально, но вот первогодкам и второму курсу, — задумчиво протянул Санада. — Я против того, чтоб влетело Амфимиади или Арестову. Или чтоб сняли Линдстрема, — закусил губу Анж. — Столько, сколько сделали они, мало кто способен сделать ради сообщества и студентов. — Боюсь, это не примут во внимание, — Айвен вздохнул. — По сути, они нарушили кучу правил. О том, что здесь происходит, должны были сообщить еще когда Ромку с Симой запечатлило. — Но будут опрашивать всех, и мы сможем повлиять на происходящее, если продумаем линию поведения, — пожал плечами пан Михновский. — Можем попробовать. — Это не то, что стоит делать в одиночку, — Матей задумался. — Если кураторы уже продумали свою стратегию, наша не должна выбиваться или чем-то отличаться. Иначе спалим всех. — Нужно будет поговорить с кем-нибудь. И понять, чего нам ждать и что делать, — кивнул Санада. — Но я согласен, я бы тоже не хотел, чтоб у кураторов возникли настолько глобальные проблемы. — К ректору сейчас не подберешься, — Матей поджал губы. — Именно. Но у нас Амфимиади — член Совета. И я слышал, что ждут Гилроя, он в пути, — добавил Айвен. — Можно попытаться поговорить с ним. Он тоже в деле. Он помогал держать Абсолют. Так что все это касается его лично. — В любом случае это будет не сегодня. И, подозреваю, что даже не утром. Здесь Шафранский. Думаю, сначала займутся им. — Кто бы мог подумать… — Анжей отпустил всех и устало опустился на диван. — А я все гадал почему Марк нас избегает. И почему меня перестало к нему так тянуть. Все оказалось очень просто. Все это время это был Шафранский. — Он не ходил на уроки к Лемешеву. Видимо, боялся, что тот его раскроет. Матей потемнел лицом. — Я не заметил. Что это не Марк — не заметил. — У тебя были другие проблемы, — Айвен лаской провел по его волосам и отошел к Анжу. Устроился рядом, сплел их пальцы, словно это было выше его сил — не касаться. — Мы теряли друг друга. — Отговорки, — проворчал Матей. Похоже, то что он оказался не слишком хорош, больно по нему ударило. — Тей, иди сюда, — протянул ему другую руку Анжей. — Прекрати себя грызть. Даже кураторы ничего не поняли. Не сразу заметили. Так что нечего винить себя. — Черт… — тот взъерошил волосы и подошел к нему. Погладил протянутые пальцы, скользнул по ладони и сел на пол, глядя на Санаду отчаянными глазами. — Мы все устали, — выдохнул Айвен. — И нам еще нужно поверить в то, что мы снова вместе. Так что предлагаю выпить чая и лечь спать. Всем вместе. — Не могу не поддержать твое предложение, медвежонок, — улыбнулся японец, скользнув к ним. Он стащил с кресла подушку, бросил ее на пол, к ногам Матея и устроился на ней, запрокинул голову на колени любимого человека и прикрыл глаза. — Всему свое время. И для всего необходимо время. Особенно теперь, после всего что мы пережили. — Аминь… — заключил Матей, с нежностью погладив его губы. — Аминь.