Пир в змеином гнезде

Рейегар никогда не доверял своей жене и ее отцу, потому Дорн и получил Эйегона в воспитанники в Водных Садах на долгие пять лет, а Черно-белый дом — имя старого льва и много золотых драконов. Слишком много, на взгляд короля, но такова уж была цена. Заказ был исполнен быстрее, чем через месяц, и это ввергло Рейегара в страх на многие недели — ни набитые кошелек, ни сундуки золота, спрятанные в подвалах, ни огромное влияние в государстве, ни должность десницы, ни королева-дочь не помогли Тайвину Ланнистеру избежать смерть. Ничто не могло спасти от Безликих, если враг оказался быстрее, а имя было получено. Осознание этого и пугало, и утешало Рейегара, когда муки совести за грязное убийство становились невыносимыми. Он говорил себе, что спасал сына. У Тайвина Ланнистера было достаточно денег, чтобы оплатить убийство кронпринца, и желание у него могло появиться — появилось бы сразу, как только у новоиспеченной королевы родился сын. Сын у Серсеи так и не родился, несмотря на ее усердные попытки произвести его на свет, но тогда Рейегар не мог так рисковать — он должен был успеть первым. И он успел, и благодаря этому Эйегон до сих пор дышал и наслаждался жизнью со всеми ее прелестями. Рейегар готов был ответить перед Неведомым за свой грех и трусость, но о содеянном не жалел уже давно. Он всегда любил старших детей больше, чем дочерей Серсеи. Об этом однажды сказал ему Эртур, и было несомненно глупо отказывать в правдивости его словам. Любви Серсеи было для девочек достаточно, а Элия ушла из жизни слишком рано, и он должен был если хоть не заменить ее, то стать хорошим отцом. Он пытался, несмотря на то что обязанности короля тяжким грузом давили на плечи. Ничего не переменилось с тех пор, лишь стало запутанней. Корона по-прежнему впечатывалась в виски и оставляла после себя долго не сходящий красный след на лбу. А тайны продолжали прятаться меж сомкнутых дверей среди стен, у которых порою имелись уши, и, узнавая их, Рейегар частенько задумывался, что было бы куда проще, коли он о них не ведал и лорд Варис не появлялся в его кабинете с неизменной тонкой улыбкой и кипой документов каждый вечер. Было бы спокойнее, и спалось бы всяко крепче. Но лорд Варис приходил, шелестя хранящими чужие секреты бумагами, в которые даже не заглядывал, говоря, и садился напротив короля, не опуская взгляда от его лица. В моменты его прихода Рейегар особенно остро чувствовал себя обессиленным и, сжимая пальцы на переносице, давил в себе тяжелый вздох.  — Начинайте, милорд, — говорил он. И Варис улыбался, прежде чем открыть рот и просветить его о шепотах и помыслах двора; Рейегар терпеть не мог его спокойную улыбку, которой он одаривал его в редкие моменты наедине, как и ту — заискивающую, когда вокруг были люди. Он, наверное, даже ненавидел бы самого Вариса, если б не был так унизительно зависим от него.  — У сира Эртура была тренировка с принцессой Рейенис, — на этот раз сообщил Варис; он мог бы и не говорить этого — его стараниями Рейегар прекрасно знал, чем его десница занимается с дочерью за несколько часов до полудня. — А с час назад сир Эртур покинул Красный Замок, сняв белые доспехи, и направился к дому на окраине города, и… — Паук замолчал, но явно не из необходимости подбирать слова, скорее желал выдержать эффектную паузу и дать Рейегару подумать о том, что последует дальше. Рейегар отмахнулся от его слов. — Дальше, — и понимая, что Варис может продолжить рассказ об Эртуре, он добавил нетерпеливо. — Визерис? Варис спрятал смешок за широким рукавом и без доли веселья поглядел на Рейегара внимательными, режущими глазами.  — Принц не сделал ничего нового. Утром он покинул покои принцессы Висеньи, а на ночь вернется в них. Рейегар никак не переменился в лице, надевая маску абсолютнейшего безразличия, хотя ему не было все равно, и помолвка Висеньи и Эдмара Талли служила тому доказательством. Дочери не минуло тринадцати, а она уже была порченым товаром, который необходимо было в ближайшие сроки сбыть с рук и удалить от дядюшки. Визерис — Рейегар знал — не питал к ней ни толики любви, а она его, видимо, обожала. Но к своему удивлению жалости к ней Рейегар не испытывал — душа зачерствела.  — Позаботьтесь, чтоб если во время праздника Визерису заблагорассудится посетить покои сестры или же племянницы, никто об этом не узнал, — отдал приказ он, и лорд Варис кивнул. Иногда Рейегару казалось, что Паук презирает его за нерешительность, но Рейегар не хотел злить брата, права которого ущемил еще в детстве. Да, он нарушал клятвы, но так он хотя бы был безопасен, и Рейегар не имел права требовать от него что-то еще, потому как отнял все. Точнее имел, но было много легче, было спокойнее позволять ему спать с женщинами и закрывать на это глаза. Он мог бы заставить Визериса прекратить или хотя бы попытаться, но это обострило и без того хрупкие отношения меж ними и могло бы посеять смуту в беснующейся душе Визериса; Рейегар боялся этого разговора, братских упреков и ненависти в его глазах, поэтому по-тихому выдавал его любовниц замуж и ничего не говорил. Так он уже сделал с Дейенерис, так намеревался поступить и с Висеньей. Визерис наверняка догадывался, но тоже молчал, и воздух пульсировал, когда он обращал к Рейегару пристальный темный взгляд и изгибал губы в острой кривой усмешке. Однако доказательств у него не было; если Висенье в следующем месяце должно минуть тринадцать, то Дени была уже готовой к замужеству леди, и в ее браке с наследником Тиреллов не было ничего подозрительного, помимо отсутствия крови на брачном ложе. Но Уиллас смолчал. — Нынче Белая Гвардия совсем потеряла страх, — послышался вкрадчивый голос лорда Вариса, выводящий короля из тягостных раздумий, Рейегар бездумно усмехнулся, и его руки, лежащие на столе, дрогнули. — Сир Герольд Дейн в открытую ухаживает за леди Элией, — Рейегар вспомнил очаровательную дочь Эшары, внешне только вороным цветом волос походящую на мать, а зеленью глаз уродившуюся в отца. Что-то в ней всегда пугало его: то ли острый ум, то ли жесткость в глазах, то ли почти не улыбающийся рот. Никогда он не мог доверять Ланнистерам, даже нечистокровным.  — И что Элия? — спросил он, и имя жены горечью воспоминаний отдалось во рту. Первые годы после ее смерти он часто ловил себя на ожидании ее появления на пороге его кабинета, заботливых рук на плечах и поцелуя в ухо, он никак не мог свыкнуться с ее смертью, хотя знал, что она умрет, задолго до того, как это свершилось — Элия долго болела. — Отвечает на его ухаживания? — он только сейчас вспомнил, что они, должно быть, дальние родственники, и едва не засмеялся — надо было спросить у Эртура, кем там сир Герольд ему приходится, да сказать, чтобы заставил рыцаря прекратить, или же отправить с этим поручением сира Барристана. Как-никак он Лорд-командующий, а не Эртур.  — Нет, Ваша Милость. Она равнодушна, миледи больше занимают книги и дружба с принцессой Висеньей. Рейегар кивнул — хоть одна непорочная дева при дворе, которая не интересуется развратом и не готова отдаться первому поманившему красавцу. В последнее время подобное стало редкостью.  — Сообщите мне, если расположение дел переменится, — приказал Рейегар, подумав, что надо бы сказать Эшаре. Вряд ли это станет для нее новостью — как Рейегар знал, с дочерью они были достаточно близки. Лорд Варис покорно кивнул.  — Разумеется, Ваша Милость, — его слова потонули в хлопке двери и в оглушительной брани. В кабинет влетела Серсея; красные бархатные юбки развевались у ее ног, подобно парусу, а глаза яростно мерцали. Растерянный сир Барристан проскользнул в комнату белой тенью, желая объявить о ее приходе, но было поздно, и он поспешно удалился, придержав дверь для бледной Висеньи, по щекам которой струились слезы. Рейегар едва успел отметить это, как жена грозно нависла над ним, уперев руки в края стола, и он уже догадался, что послужило причиной ее гнева, и сделал лорду Варису знак уходить.  — Твой чертов брат, — задыхаясь от негодования, прорычала Серсея. — Твой чертов брат… он… обесчестил нашу дочь! Дверь за Пауком закрылась бесшумно, во всяком случае Рейегар ничего не услышал, глядя в пылающие диким огнем глаза жены. А он только подумал о том, что хочет обрести покой и сон без сновидений сегодняшней ночью…  — Успокойся, — сказал он холодно. — И сядь. Я налью тебе воды. — Мне не нужна вода! — она заслонила лицо руками, но тут же убрала их и впилась в него взглядом. Рейегар чувствовал ее пылающий взор даже спиной, и на миг ему стало жаль Висенью, которой пришлось пережить еще более яркую вспышку материнского гнева — на ее щеке алел след чужой ладони. Плеснув в бокал из-под вина Серсее воды, он поглядел в бесцветное лицо дочери, пытавшейся быть незаметной. Ее губы дрожали, она ожидала худшего, но Рейегар ничего не собирался ей делать: ни ругать, ни жалеть, ни тем более бить. — Он не просто ее обесчестил, — Серсея заломила руки. — Она ждет его ребенка. Лунных Кровей у нее нет уже три дня.  — Может быть, это просто совпадение? — только этого ему еще не хватало — мало того, что пришлось в тайне на всякий случай давать Лунный Чай Дейенерис все три дня до церемонии венчания, что Визерис провел в ее покоях, так еще и это… Нет, Рейегар давно уже разочаровался в людях и их способности трезво мыслить, но подобная легкомысленность удивляла его. Как изумило его и желание Дени понести наследника от брата, а не от мужа. Он всегда полагал, что она умнее, но чего только любовь не делает с людьми.  — Какое совпадение? Ты слышишь меня, она понесла от твоего брата! Почему ты так спокоен, Рейегар? Неужели ты не понимаешь! — она предприняла попытку встать, чтобы заглянуть в его глаза, но он удержал ее, положив руку на плечо. — Я задушу этого не умеющего следить за своим членом ублюдка собственными руками!  — Ты говоришь о моем брате, Серсея. Не забывай это, — холодно сказал он и, бросив поверх золотистой головы супруги взгляд на дочь, потребовал: — Попроси сира Барристана позвать Визериса. Мне нужно поговорить с ним.  — Поговорить? Тебе нужно только поговорить?! — порой он готов был сделать, что угодно, только бы Серсея замолчала; ему так не хватало терпеливого понимания Элии и ее нежных успокаивающих речей, не спасали даже редкие мудрые слова и прикосновения к его волосам. — Да его убить мало! Таким, как он, отрезают член!  — Тогда мне следует отрезать член и твоему брату, дорогая, — знала ли она о том, что у сира Джейме в городе была любовница с изумрудами глаз и золотом волос, как у нее? Нет. Она думала, он говорил об Эшаре и ее ласковых улыбках, посланных белому рыцарю, и замолчала. Он выпустил ее из своих рук и обошел стол кругом, опустившись на свое место; руки привычным жестом, сложившись замком, подперли подбородок, а глаза устремились к Висенье. Она была красива, хоть дорожки слез и портили ее лицо, а гримаса искажала его до неузнаваемости — материнская черта, а может, и отцовская. Рейегар никогда не знал, как выглядел со стороны, но черты его отца тоже часто портила гневливость. — Тебе придется выпить Лунный Чай.  — Нет! — он был удивлен, что на этот раз возмутилась не Серсея. Висенья дернулась, словно он ударил ее плетью или обрек на смерть, и посмотрела на него с таким отчаянием во взгляде, что он почувствовал себя предателем. — Я не хочу пить Лунный Чай! Я рожу Визерису этого ребенка, и мы поженимся! «Точнее наоборот, — подумал Рейегар, заслышав раздраженное хмыканье Серсеи и хруст ее заломленных рук. — Вы поженитесь, а потом родишь — так было бы правильнее».  — Вы не поженитесь. Ты выпьешь Лунный Чай и выйдешь за Эдмара Талли, как и было обговорено, — твердо сказал он. И боль в дочерином взгляде царапнула острее меча. Он определенно не хотел, чтобы вышло так. За дверью раздались тихие шаги — в обязанности Белых Рыцарей входило ходить неслышно и почти бесшумно. — Сядь, — повелел Рейегар вскочившей было Серсее за мгновение до того, как дверь распахнулась и в кабинет вошел Визерис. Его серебристые волосы были забраны в хвост, а белоснежный плащ, подхваченный черным драконом на плече, развевался, оббивая ноги; усмешка плутовским изгибом кривила губы.  — Ты вызывал меня, брат? — спросил он, обводя комнату ленивым взглядом, и прислонился плечом к стене. И, несмотря на то что в лице его не переменилась ни одна черта, Рейегар был уверен, что он отметил и искаженное злобой лицо Серсеи, и дорожки слез на щеках Висеньи, и мрачное лицо самого Рейегара и все понял.  — Да, — произнес он, тщательно продумывая дальнейшие слова. Его тяготила сложившаяся ситуация. Всяко лучше было, если б Серсея ни о чем не узнала, он бы попросил лорда Вариса позаботиться о том, чтобы в питье дочери добавили Лунный Чай, и она бы уехала в Риверран через пару месяцев. Он должен был спросить, спал ли он с Висеньей, но он и так знал ответ, и Визерис догадывался об этом. Смог бы он отрицать свою связь с девушкой, глядя Рейегару в глаза и понимая, что он осведомлен о его лжи? Рейегар так и не узнал этого, потому что не успел озвучить вопрос. Если он думал, что кто-то кинется на Визериса, так полагал, что-то будет Серсея — да и то с целью лишь задушить, расцарапать лицо и глаза твердыми ногтями. Но, всколыхнув светлые шелка мятного платья, к нему с отчаянным всхлипыванием рванулась Висенья, сразу как только взгляды их встретились на миг. Она обвила его шею руками и лицом прижалась к его груди, несмотря на то что он отступил на шаг назад и попытался ее отстранить. Намеренно или ища защиты и совсем отчаявшись, она не дала ему сказать, и Рейегар почувствовал некое облегчение вперемешку с тоской. Любовь и игра престолов — вот две самые жестокие вещи на свете. Визерис хотел с помощью Висеньи вернуть себе красно-черный плащ и второе место в очереди на Железный Трон. А она верила ему.  — Прошу, скажи им, что нас не разлучить! Что мы поженимся! Я так тебя люблю! — громким шепотом бормотала Висенья, и по лицу Визериса было видно, что это ему неприятно, пока он не пришел в себя и не надел маску. Он провел по ее серебристым волосам рукой и взглянул на Рейегара поверх головы. «Не нужно было звать его, — подумал Рейегар со злостью на самого себя. — Теперь он поймет, что мы враги. Когда попросит снять с него плащ, а я откажу и убью его ребенка». Но было поздно сожалеть о принятом решении, да и Висенья все равно бы рассказала Визерису о ребенке и поступке отца. И все-таки Рейегар вынужденно отметил, что стал плохо соображать в напряженной ситуации — это отвратительно характеризовало его как короля.  — Отпусти мою дочь немедленно ты, ублюдок! — угрожающе прошипела Серсея, и по одному ее взгляду стало понятно то, что она в любой момент может кинуться на Визериса с ударами и словами ненависти. Вряд ли из этого вышло бы что-то хорошее, Визерис бы не стал терпеть ее побои и он был куда сильнее ее. После этих слов Висенья лишь крепче прижалась к нему. — Обрюхатил ее, а теперь не хочешь нести ответственность!  — Ради Семерых, Серсея, — осадил ее Рейегар, едва не отмахнувшись от нее, словно от надоедливой мухи. Этот жест был инстинктивным, и ему стоило огромного труда не сделать его. — Неизвестно, ждет ли Висенья ребенка или нет. В конце концов, Лунные Крови могут прийти у нее на следующей неделе или позже… Серсея ничего не сказала, а Рейегар заметил то, как, услышав его слова, Визерис сильнее прижал племянницу к себе.  — В любом случае, это ничего не значит. Вы оба сделаете вид, будто между вами ничего не было: Висенья выпьет Лунный Чай и спустя меньше полугода отправится в Риверран, а ты, Визерис, я придумаю тебе достойное наказание. Висенья подняла на Визериса заплаканные глаза, и Рейегар не видел их выражения, но с уверенностью сказал бы, что смотрела она на Визериса, как на последнюю надежду.  — Сделай что-нибудь, не дай нам расстаться. Мы ведь любим друг друга! — сказать бы ей, что любит только она, да не поверит… Девочка теряла голову от любви, и Рейегар понимал. Но было ли то любовью? Ей не исполнилось еще тринадцати. Мысль о ее возрасте дрожащей болью напомнила о Лианне.  — Прошу тебя, брат, позволь…  — Нет, — холодно оборвал брата Рейегар и постарался не выказать никаких эмоций, тем более — усталости. Она была непозволительна. — Возвращайся в свои покои, Висенья, и не покидай их без моего указа.  — Но, отец, пожалуйста! Ты же знаешь, каково это любить, но не иметь возможности быть с любимым! — она говорила о Лианне, почему-то все, когда пытались напомнить ему о любви, говорили о Лианне. Да, он любил ее, и это чувство было восхитительно сладким и свежим, как легкая прохлада для вышедшего из пустыни путника. Но Элия всегда оставалась для него солнцем, без которого он не мог бы видеть, и воздухом, без которого не смог бы жить. Да, Лианна была самым ярким и самым счастливым, что было в его жизни, но в Элии он нуждался много больше, хоть порой и не замечал, насколько сильно. Когда он потерял ее, он мучился долгие годы и отчасти сильнее, чем когда узнал о гибели Лианны. С Элией будто бы умер он сам. — Ты ведь сам пренебрег клятвами ради любви! Пожалуйста, дай и нам быть счастливыми! — он пренебрег клятвами не ради любви; в нем еще билась надежда на три головы дракона, что возродят спасительных чудовищ из пепла и защитят мир, и ради этого, а вовсе не ради любви он оставил жену и детей. Если бы Элия могла родить ему еще ребенка, он бы никогда этого не сделал. — Мы заслуживаем этого!  — Ты помнишь, что случилось после того, как я пренебрег клятвами, Висенья? — спросил он. — Клятвы священны. Иди к себе. И она повиновалась, хотя ее взгляд пылал ненавистью.  — Ты подлый лицемер и всегда думаешь только о себе! — сказала она напоследок, и дверь закрылась с громким стуком, прищемив подол платья. Ей пришлось, краснея открывать ее вновь, чтобы высвободиться и идти. Лицо ее было пунцовым, то ли от гнева, то ли от стыда, то ли от слез. «Быть может, ты права, — подумал он. — Но сейчас мои мысли только о королевстве. А оно не перенесет еще одного танца драконов. И он будет, если я сниму с Визериса белый плащ. Будет, возможно, даже если я не сниму. Я сам взрастил в нем жажду власти, когда лишил его титулов и земель, возможности иметь жену и детей, и заставил служить себе. А может, она бушевала в нем всегда, и не будь на нем белого плаща, он бы давно стал первым в очереди на трон».  — Тебе тоже лучше оставить нас, Серсея, — сказал Рейегар, обратившись к жене. Он не хотел говорить с ней жестко, но говорил с ней как король, а не как муж — в его голосе зазвучали стальные ноты. И она почувствовала это и все-таки не пожелала повиноваться.  — Висенья и моя дочь тоже. И я хочу знать, как ты накажешь человека, который испортил ее жизнь, — испортил — громко сказано, хотя Рейегар ни в чем уже не мог быть уверенным. Юные девы столь порывисты. Следовало бы приставить к ней стражу, чтобы она, не приведи Боги, не сбежала, хотя Визерису это, безусловно, не нужно.  — Я сам разберусь с этим, — Рейегар нахмурился и, приурочивая жест к словам, движением подбородка указал супруге на выход. Она вскочила, как ошпаренная, и метнулись темные юбки. — Не смей хлопать дверью, Серсея. Это приказ. И, что самое странное, непокорная Серсея подчинилась.  — То была глупая попытка, — сказал Рейегар, как только ее стремительные шаги стихли в коридоре, и оценивающе и тяжело взглянул на брата. Тот дернул плечами, и белый шелк плаща зашуршал, волнами перекатываясь за его спиной.  — Быть может, я хочу быть его отцом? — запальчиво произнес Визерис. Рейегар невесело усмехнулся. — Быть может, я люблю ее? — слишком много «быть может», любил бы — сказал «люблю» и «хочу». — Ты не можешь. — Сними с меня обеты — ты имеешь право. И я смогу. Я женюсь на Висенье, стану отцом ее ребенка, ей не придется пить Лунный Чай и выходить за нелюбимого человека — за этого треклятого Эдмара Талли, у которого бастардов больше, чем у Красного Змея. — Нет, — его слова не всколыхнули ничего в душе Рейегара, ему была удивительно безразлична судьба дочери. Внутри было пусто и ничего не откликалось при мысли о том, что она будет несчастна. Он чувствовал, что это неправильно — то, что он ничего не испытывал, а не то, что не давал ей стать женой Визериса. В этом браке она не нашла бы счастья. — Ты вступил в белую гвардию, ты дал обеты перед богами — это пожизненно. От этих клятв нельзя избавиться, их нужно лишь послушно исполнять. — Я не верю в богов! Я врал! Ты теперь это видишь? — Визерис оскалился, а потом, помолчав, добавил: — У меня не было выхода. По твоей милости меня с детства готовили в Королевскую Гвардию, и никто не спрашивал, чего я хочу. Ты никогда этого не спрашивал. И я думал, что это потому что ты видишь, что мне ближе. Я надеялся стать достойным рыцарем. Но ты ошибся — эта служба не по мне, — он не ошибся, он не надеялся, что он будет нести службу честно и исправно. Он хотел уберечь страну и сына. Потому — и еще из-за клятвы Элие — и Джон остался неузаконенным бастардом. Быть может, они и не представляли угрозы Эйегону, Рейегар страшился этого, потому что знал, как падки до власти Таргариены и как кипятит их кровь жажда обладания Железным Троном. — Я не могу выполнять свои клятвы, я нарушаю их. Моя плоть, соблазны сильнее меня. Я хожу по борделям и не исполняю свои клятвы. Я ненавижу и презираю себя за это, я слаб. А это сильнее меня. Прошу тебя, Рейегар, брат, избавь меня от них. Я не в силах исполнять их — ты ошибся. Рейегар знал, что брат врал, он чувствовал в каждом его слове липкую ложь, но, стоило признать, что врал Визерис умело и убедительно. Он бы поверил в его помыслы, если б не видел на дне его глаз то, что брат так старательно пытался скрыть. Ему вдруг вспомнилось, что отец желал, чтобы Визерис стал наследником, а не он. Интересно, говорил ли он ему об этом, дурманил ли голову мечтами о Железном Троне?  — Мы никогда не ошибаемся, и ты должен оправдать наше доверие и служить нам исправно в дальнейшем, — сказал он, и Визерис поморщился. Рейегар бы и сам скривился от этого «мы». — А за твой поступок ты будешь наказан и лишен возможности участвовать в турнире, — он знал, что турнир был отдушиной для Визериса, единственной усладой. Только там он мог проявить себя и купаться в восхищении и любви народа — это ему нравилось. Но серьезные поступки требуют серьезных наказаний. Корона давила на виски — становилось все больнее. — Но это не все, что тебе положено — мы решим после, как сделать так, чтобы ты усвоил урок. А теперь ступай. Визерис заломил отвратительную усмешку в углу рта и, низко, издевательски низко поклонившись, вышел. Рейегар знал, что за этой усмешкой было скрыто много больше, чем он хотел показать. Рейегар подождал немного, выпил глоток воды из бокала Серсеи, к которому она даже не притронулась, а после тоже вышел. Сир Барристан дожидался его у двери. Рейегар хотел было сказать ему, чтобы провел беседу с Герольдом Дейном, но почему-то махнул рукой и не стал этого делать, а направился в покои Вариса, по пути словив слугу и велев ему передать Сандору Клигану приказ по усилению охраны Висеньи, к которой нельзя будет никого впускать. Евнух, естественно не спал, а ждал его. Он улыбнулся, когда дверь в его покои растворилась.  — А, Ваша Милость, всегда рад вас видеть. Что привело вас ко мне? — спросил он и суетливо добавил: — Вина, быть может? — видимо, Рейегар выглядел совершенно измотанным. А ему-то казалось, что удалось сохранять властный вид.  — Нет, благодарю, лорд Варис. Я хочу, чтобы вы тщательно следили за моим братом и дочерью, — сказал он. — Висеньей, — Варис, конечно же, понимал, за какой дочерью. Следить за Рейенис Рейегар ему запретил, потому что беспрекословно доверял ей, другие же были слишком малы, чтобы затевать хоть что-то. — Особенно тщательно. Лорд Варис улыбнулся.  — Мои пташки расскажут мне все о их высочествах.  — Хорошо, — кивнул Рейегар и вышел. Усталость давила на плечи, но он не лег спать, а напротив, отослав наполнивших ванну слуг, подхватил единственный зажженный подсвечник и направился к спальне, где нужно было нажать лишь на один камень, чтобы стена со скрежетом освободила проход во тьму. Даже без света Рейегар бы смог ориентироваться там, столько раз были хожены эти лестницы и коридор, ведущий в чужие покои. В первый раз он воспользовался им на четвертом году брака с Серсеей и с тех пор не прекращал: ему был знаком каждый поворот и каждая ступенька, а на кирпиче, что он нажимал, чтобы другая стена отъехала, давно появилась вмятина от его ладони. Этот коридор много лет назад показал ему Варис, когда понял, что Рейегар не собирается прерывать свои отношения с Эшарой и рискует быть услышанным и правильно понятым стражей. Будь у него мозги, он, конечно же, никогда бы не связал себя страстью с нею — слишком уж опасным это было и много грозило разрушить. Но он был удушающее уставшим от обязанностей короля, несчастья и жены, которая так и осталась для него никем, но жаждала его любви. Эшара же его понимала и ничего не требовала, помимо того, что он мог дать ей в постели. И он чувствовал рядом с ней удовлетворительное спокойствие — а это было очень много на тот момент. Непозволительно много, но он разрешил себе это. Подойдя к стене, ведущей в ее покои, он прислушался, внутри было тихо — она должна была давно уже лечь спать. Выходя из спальни, Рейегар специально бросил взгляд на окна ее комнат и заметил, что в них не было света, а значит, не было и слуг. Он осторожно нажал на камень, который отодвинул перед ним стену и оглядел комнату, на которую с его подсвечника длинными полосками лился дрожащий свет. Кровать была пуста, в спальне Эшары не было, но шелковая занавесь, разделяющая спальню от прочих комнат, колыхалась, неподалеку послышался звук захлопнувшейся щеколды. И вскоре женщина вернулась; она только что приняла ванну: ее волосы были еще мокрыми, и струи воды, стекающие с прядей, расчертили кружевную сорочку темными линиями следов.  — Я услышала твои шаги, — сказала она с легкой улыбкой, не задержавшейся на ее лице. — Что-то случилось? — голос звучал тихо и малую долю обеспокоенно — она настолько хорошо знала Рейегара, что теперь видела, как он устал. Она бы увидела это, даже если бы он подумал притворяться — слишком давно они были знакомы и были вместе, чтобы скрывать что-то друг от друга. — Ты пришел ко мне за советом? Он взял ее руку и скорее из привычки и из понимания, что так надо, поцеловал пальцы, а потом утянул ее за собой, садясь на ее кровать. Эшара без слов последовала за ним и застыла рядом, когда он взглянул на нее снизу вверх. Белый цвет делал ее еще более смуглой, чем она была, и ее золотисто-медовый загар ласкал взгляд — Рейегару захотелось покрыть поцелуями обнаженные плечи и руки и забыться в терпком сладком запахе ее тела.  — За Лунным чаем, — сказал он, и она как-то так понимающе улыбнулась, будто бы ведала, кому предназначался отвар. А может, и ведала, но даже если и нет, могла догадаться, потому как он обратился за травами к ней, а не к мейстеру Пицелю, которому давно уже перестал доверять. Она всегда была умнее, чем Рейегар думал прежде. И ошиблась разве что один раз — в выборе второго супруга, правда сама Эшара ошибкой это решение не считала. С ней была не согласна добрая половина двора — в их представления о счастливом браке никак не вписывались четыре дочери ее мужа, рожденные другой женщиной, связь с которой он даже и не скрывал. Но Эшару это вовсе не тревожило.  — Я найду тебе его, — сказала она, склонив голову набок и коснулась ладонью его щеки. Рейегар поморщился — боль пульсировала в висках, — и накрыл ее ладонь своею, но теплые пальцы ускользнули от него. — Как только ты захочешь уйти.  — Спасибо, — сказал он негромко, и она избавила его от венца, причинявшего столько страданий. И седалище, которое устроил для себя Эйегон-Завоеватель, так воспламеняющее умы многих поколений и кипятящее жаждой обладания собой кровь в венах, и обруч из валирийской стали, что он носил, никогда не были удобны; Рейегар познал это на своей шкуре.  — Расскажешь мне, что случилось? — она отложила обруч на тумбочку рядом с ними, и ее руки вернулись к его волосам, мягко поглаживая голову. Он прикрыл глаза, позволяя ей делать то, что вздумается.  — Висенья беременна от Визериса и надеется выйти за него замуж. Визерис хочет покинуть Королевскую Гардию и использует ее. Серсея знает обо всем этом.  — Ты правильно делаешь, — да, ему были нужны ее успокаивающие, поддерживающие слова; они бальзамом лились на воспаленную рану. Единственно в этом Эшара напоминала ему Элию — она умела говорить так мягко, что он забывал, какой он на самом деле идиот. — Лунный чай — единственный выход из сложившейся ситуации. Визерис и в Королевской Гвардии опасен, а уж обретя свободу, он пустится во все тяжкие. Нам это не нужно, — она вздохнула, словно понимая, что сказала не то; Рейегар поднял отяжелевшие веки и взглянул на нее, стараясь вложить во взор как можно больше благодарности — она любила его детей и заботилась о них, когда он не мог, даже несмотря на брак с Тайвином и на обязанности фрейлины деспотичной Серсеи. — А Висенья… Возможно, она поймет все потом, когда увидит, как Визерис смотрит на сестру.  — Если увидит — влюбленные мало что замечают. Эшара негромко рассмеялась своим раскатистым, хриплым смехом.  — О нет, они замечают, — сказала она с толикой веселой горечи и самоиронией. — Просто не хотят придавать этому значения, — и он понял, что она имела в виду свой брак. Он поцеловал ее, прежде чем она успела расстроиться. И она с привычной страстью вернула поцелуй, опускаясь ему на колени. Спустя час, когда они снова заговорили, она наливала им вина, а он застегивал пуговицы на дублете. Нескольких не хватало.  — Ты должна будешь убедить мужа открыто не выступать против меня во время турнира, — сказал он. И Эшара никак не отреагировала на его слова, лишь спустя несколько мгновений обернулась на него с лукавой улыбкой, делавшей ее еще более прелестной. — Король позволяет? — спросила она с искрами в томном взгляде. — Просит, — Рейегар, понимал, какой способ убеждения она собиралась применить, — через постель, как истинная дорнийка, только так она могла задурманить голову мужу. — Это будет сложно для тебя? — Не думаю. Оберин никогда не может отказать женщине. Особенно той, что любил когда-то. Рейегар тяжело вздохнул, вспоминая, что когда-то Красный Змей и вправду был без ума от нее. Он воспылал к ней любовью, когда она вышла замуж за Тайвина Ланнистера по просьбе Элии — чтобы шпионить за ним. На удачу лорду Тайвину тоже нужен был шпион, который докладывал бы ему о здоровье королевы — в последние годы своей страшной болезни Элии потребовала из Цитадели личного мейстера и не подпускала к себе Пицеля. Оберин страдал. И как только Старый Лев умер от разрыва сердца — на деле, от яда — сразу же сделал его вдове предложение руки и сердца. Но спустя полгода брака ему было совершенно плевать на супругу. А вскоре Эллария Сэнд, привезенная им из Дорна в Королевскую Гавань и делившая с ним покои, родила ему Обеллу. — Он тебя не любит, — сказал Рейегар очевидное. Эшара усмехнулась, пригубив вина. — Ты тоже, дорогой. На это ему нечего было сказать — действительно не любил, — поэтому он промолчал, но ей и не требовались его разубеждения. Она никогда не нуждалась в его любви и никогда не молила о ней — они оба выучили урок о том, что любовь не приводит ни к чему хорошему. Особенно страстная и бушующая, словно штормовое море, обрушивающееся волнами на берег. После бури остается лишь хаос.  — Ты перестал играть на арфе, мой принц, почему? — он не был уверен, что ее интересовал ответ. Она спросила скорее для того, чтобы заполнить откровенную тишину, слишком интимную для них двоих. — Мне казалось, что это успокаивало тебя.  — Больше нет, — он почти не соврал. Он уже пять лет не прикасался к инструменту, стоящему в его покоях, а последние несколько попыток становились крахом. — Я больше не хочу петь. Виной тому была власть. Она вытягивала из него все соки, и к стыду своему порою он не тяготился ею, а упивался. Власть заменила ему все и не оставила ни времени, ни желания для чего-то другого. Он больше не чувствовал себя удовлетворенным, когда касался струн арфы и силился вывести голосом мелодию.  — Можно я останусь у тебя на ночь? — спросил он. Было глупо просить ее об этом — его отношения с шурином и так оставляли желать лучше: Оберин не скупился на отвратительные шутки в его адрес, но хоть дальше не заходил. И все же она разрешила, и он снова взял ее, а потом уснул в ее объятиях. *** Висенья не ложилась спать ночью, а потому заснула прямо за письменным столом. Когда Рейегар вошел, она не проснулась, и он долго смотрел на ее умиротворенное бледное лицо, усыпанное растрепанными серебряными прядями, и пытался понять, что он чувствует. Понял он только одно — будь это Рейенис, он никогда бы не разбудил ее. Он поставил флягу с Лунным Чаем на стол и осторожно тронул Висенью за плечо. Ее ресницы дрогнули, прежде чем она открыла глаза.  — Визерис, — прошептала она благоговейно, со сна не сразу признав его, но через считанные ее взор омрачился. — Отец, зачем вы пожаловали? — голос звучал сипло, и ей это не понравилось. Она-то хотела выглядеть величественно.  — Выпей, и покончим с этим, — сказал он голосом не требующим возражений. Висенья вздрогнула всем телом — в ее груди еще теплилась надежда, что он передумает — и взглянула на него с просьбой и решимостью.  — Я этого не сделаю.  — Сделаешь, — он усмехнулся. — Я ведь не только твой отец Висенья, — я твой король, осталось несказанным. — Ты должна мне подчиниться.  — Ты жестокий король, — выплюнула она и осушила флягу одним глотком, словно бы боясь, что иначе не решится. Он не знал, чтобы сделал, если бы она отказалась исполнять приказ. Не заливать же чай ей в рот, зажав нос.  — Да, короли должны быть жестоки. В этот момент без объявления зашел Эртур, и Рейегар бездумно отметил, что его глаза на несколько тонов темнее глубоких очей его сестры.  — Королева потеряла ребенка, — сказал он. — Только что.