***
— Мне стоит тебя поздравить, — Джон ответил на ее теплую улыбку деревянной улыбкой и то ли печальным, то ли угрюмым взглядом — Рейенис никогда не интересовало, какую именно эмоцию излучал его взгляд на самом деле. — Твоя невеста очень мила, просто чудо! Ее будет легко полюбить. Он ничего не промолвил, только подал ей руку, и Рейенис почувствовала, как неловко ему было. Смех подобрался к горлу, и она вспомнила, что последние лет пять в ее обществе Джон всегда тушевался, краснел и становился более замкнутым, хотя она и любезно обращалась с ним. С Эйегоном он был куда свободнее в общении, и Рейенис была бы глупа, если бы не заметила этого. Но она не воспринимала это на свой счет — Джону сложно давались разговоры с девушками. Его невесте придется расстараться, чтобы хоть немного разговорить его. — Тебе нравится праздник? — спросила Рейенис, вынуждая его поднять на нее глаза; до этого он усиленно прятал их от нее. Ее всегда поражал их цвет — серый, как у его матери. Рейенис думала о Лианне, глядя в его глаза, а эти мысли были неприятны ей. — Да, тут хорошо, — сказал Джон таким тоном, что стало ясно, он предпочел бы находиться где угодно, только не здесь. Рейенис чуть извиняющее улыбнулась — не стоило выделять ему место подле Уолдера Фрея и его семейства, подобное общество мало кому бы понравилось. То была ее вина, но нужно же ему когда-нибудь познакомиться с родственниками жены. — Почему ты не участвуешь в турнире, Джон? — она произнесла его имя, как могла, мягко. Она сделала это чисто механически, чтобы расположить Джона Сноу к себе, как делала и с другими. И это возымело успех — он слегка расслабился и даже коротко улыбнулся. — Я не слишком хорош с копьем, — по тому, как дернулись его губы, она поняла, что он соврал, но кивнула с благожелательной улыбкой. Она знала, что он врет — Эртур говорил, что в нем есть потенциал. Кому как не Эртуру это знать лучше всех? Рейенис спустила Джону эту маленькую ложь. — С ним в нашем семействе хорош разве что Визерис, — она не позволила себе смешок, показывающих двусмысленность последних фраз. — Представляешь, он как раз простудился на днях? — Это печально, — безэмоционально ответил Джон. Между ними всегда была неприязнь, Визерис считал себя лучше и никогда не забывал напомнить Джону об этом. Не то, чтобы Рейенис считала иначе. И все-таки из его короткого ответа она уяснила одно — он не знал, почему на самом деле отсутствовал Визерис; это говорили его честные, не умеющие врать глаза. — Да, пожалуй, — она провернулась под его рукой. Танец подходил к концу — мелодия постепенно замедлялась. — Тебе не надоело оставаться в тени, Джон? — он вздрогнул, но его глаза, словно покрылись корочкой льда, когда он поднял к ней настороженный взгляд. Она одарила его очаровательной, всезнающей улыбкой, одним этим говоря, что наслышена о его мастерстве в обращении с копьем. — Я бастард и всегда останусь им, — сказал он угрюмо. Рейенис нежно стиснула ему руку, мысленно едва не смеясь. Неужто он, бедняжка, не участвует в турнире, чтобы, не приведи Боги затмить брата? В это не верилось, хотя это объяснило бы многое — чтобы не затмить Эйегона, можно только не участвовать. Он обладал немалым мастерством, но слишком поддавался эмоциям и редко был сосредоточен на поле боя; в первый же день турнира злость и удача подвели его, и он вылетел из седла, выбитый копьем Герольда Дейна. То же случилось спустя пару поединков и со старым сиром Барристаном. Рейенис никогда не предполагала, что Герольд был так хорош. — Ты мой брат, Джон, и младший сын короля, — она сама не знала, зачем сказала это. Он всегда оставался для нее бастардом Лианны — пятном на репутации ее матери и на родительском браке, и хотя она не выказывала ему презрения и не кривилась, завидев его, дружбы с ним не водила. По большей части она и не помнила о нем, но, когда по необходимости вспоминала, была механически любезна. Но сейчас ей стало его жаль, и надо было оттенить холодом слишком нежную реплику. — И хотя ты никогда не назовешься принцем и не сядешь на Железный Трон, ты не должен позволять другим забывать, кто твои родители. — Я никогда не желал занять Железный Трон, — сказал Джон, удивив ее точным пониманием слов. И щеки его залились злым румянцем — бедняжка был оскорблен и распереживался. В его голосе слышались стальные — отцовские — нотки. Рейенис почувствовала — он не врал. За годы, проведенные в столице, он так и не научился лгать. Но сейчас это шло ему на пользу — почувствуй Рейенис фальшь, ему бы было не сдобровать. — Я не стремлюсь к власти и уж тем более не собираюсь отнимать у вас с Эйегоном то, что ваше по праву, — он говорил так страстно, что Рейенис подивилась. — Я никогда этого не сделаю, клянусь тебе. Она чуть улыбнулась, ласково касаясь его руки. — Это благородно, Джон. Но я имела в виду, что тебе стоит участвовать в турнирах, ты ведь очень хороший боец, — соврала она. И они оба знали, что это было ложью, но Джон промолчал, хотя она с интересом ждала его ответа. — Теперь у тебя есть дама, которую ты можешь короновать, если победишь. Он вдруг грустно улыбнулся, так похоже на отца. — Визерис вряд ли заболеет в следующий раз. Рейенис рассмеялась и, вместо реверанса обняв его, завершила танец. — Надо же, у тебя появилось чувство юмора — нам как-нибудь нужно это отметить. И твою помолвку, — конечно, она не собиралась этого делать. Но ее обрадовало правда, которую она узнала, и теперь хотелось сделать вечно угрюмого Джона счастливым. — Как только гулянья стихнут. Идет? Он только кивнул в ответ. — С тебя борское золотое, — сказала она и направилась в сторону сверлящего ее злым взглядом Эйегона. Он был изрядно пьян, и Лорас Тирелл, кажется, уже с трудом выносил его речи — это было заметно по его кислому выражению лица. Он заметил приближение Рейенис быстрее Эйегона и заметно оживился, по его мнению, крайне незаметно пихнув друга под ребра. Быть может, этот маневр бы и остался незамеченным Рейенис, если бы Эйегон не дернулся при этом, будто ужаленный. Он вперил в нее хмельной взгляд, после нескольких мгновений наполнившийся ненавистью. Рейенис с трудом подавила тяжелый вздох. — Потанцуй со мной, — попросила она, вставая напротив него. Он отвернулся, нахмурившись. В детстве он тоже предпочитал игнорировать ее, если обижался или когда она слишком надоедала ему призывами к серьезности. Словно бы, если он не видел ее, ее не существовало. С тех пор изменилось слишком много, но Эйегон остался прежним — бедный ягненочек. Даже Джон Сноу теперь казался ей разумнее него. — Нам нужно поговорить, Эйегон, — с братом фокус с именем не сработал, хотя его руки, сжимавшие кубок напряглись. — Нам не о чем разговаривать, — сказал он, все также отвернувшись. На них уже стали оборачиваться люди, а Лорас Тирелл едва сдерживал смех. Должно быть, ему нравилось то, что происходило, он не особо любил Рейенис, а она не уважала его, прекрасно зная, что его неприязнь держится на старой ревности к Эйегону и, конечно, Визерису. — Тогда мы можем просто потанцевать, — она подошла ближе, так, что он не мог игнорировать ее боле. Ему так или иначе стали видны юбки ее платья. Эйегон не поднял головы. — Нет, — был ответ. Рейенис едва не засмеялась его детской показной обиде и совсем тихо, немного грустно вздохнула. Даже вырастая, мужчины оставались детьми; ее собственный отец, разумно правящий королевством вот уже семнадцать лет, был совсем ребенком в любовных делах. И хоть и умело скрывал свои отношения с Эшарой, не понимал, как сильно выдают его взгляды, что он бросал на нее. По ним Рейенис поняла, что он сделает ее своей любовницей до того, как это случилось на самом деле. — Тогда, может, стоит попросить сира Эртура оказать мне эту честь? — от этих слов Эйегон вздрогнул и наконец посмотрел на нее. Его страшный взгляд напоминал тот, что она уже видела в шатре с утра. Рейенис вызвала его ревность, и она оказалась сильнее обиды и злости, что жили в его груди. Всегда оказывалась сильнее. Он стремительно вскочил с лавки, несмотря на сильное опьянение, схватил за руку и буквально выволок в центр зала. Другие пары уже подходили к середине танца, а он лишь чересчур низко — показательно низко — согнулся перед ней в приветственном поклоне и не дал ей ответить вежливым реверансом. Его пальцы вновь сомкнулись на запястье, и Рейенис почувствовала, что там будет синяк, но не поморщилась от боли. Теперь на них откровенно таращились все вокруг. И она поймала обеспокоенный взгляд отца. Запах хмеля, окутывавший Эйегона с ног до головы, дурманил ей голову, и ей хотелось блевать. Она и сама изрядно набралась, но рассудок оставался трезвым. — Я люблю тебя, — тихо сказала она Эйегону, который все еще не смотрел на нее — он глядел, куда угодно, кроме нее. И казалось удивительным, как еще ни разу не наступил ей на ногу. — Я не хочу тебя терять, понимаешь? Я не смогу без тебя жить. А ты ведешь себя столь безответственно. Мое сердце едва не вылетело из груди, когда Герольд Дейн выбил тебя из седла, — голос у нее срывался. Сама она говорила путано, но на то и был расчет. Эйегон должен был поверить, что эти чувства действительно бушуют в ней и мешают ей даже дышать. Она шумно втянула воздух в легкие, надеясь показать, что ей тяжело говорить. — Почему ты никогда не слушаешь меня? Как же я ненавижу тебя за это! — ее губы задрожали, будто бы она не совладала со своим лицом. И она чуть отвернулась, чтобы он видел слезы, застывшие в ее глазах. И он увидел их, потому что теперь уже внимательно смотрел на нее, она чувствовала на себе его взгляд, а потом и осторожное прикосновение пальцев к щеке. Она тяжело вздохнула, позволяя Эйегону повернуть к себе ее лицо. По его глазам она поняла, что он не может выдержать ее страдания, в них была та же боль, что силилась выразить она. Только эта боль была настоящей. Они остановились прямо посреди зала. Семеро, отец долго будет допрашивать ее, что за комедию она устроила, и, возможно, даже отчитает. Но оно того стоило. — Рейенис, — голос изменил и ему, он произнес ее имя тихо и хрипло. — Прости меня, — бедный милый мальчик. Слезы покатились по ее лицу, и, когда Рейенис позволила брату поцеловать себя, она чувствовала их соленый вкус. Люди, должно быть, прервали танец и теперь смотрели на них. Она чувствовала себя неловко, ощущая на себе их взгляды, но обвила руками шею Эйегона. Она чувствовала, что сделала все правильно. Не бросать же ей признание в любви при Лорасе Тирелле, словно мокрое полотенце, ему в лицо, не дожидаться же до рассвета в его постели, когда Эйегон наконец придет, пьяный до помутнения рассудка? Нет. Все было идеально, она отыграла роль выше всяких похвал. И когда Эйегон отстранился от нее, она улыбнулась полной горького торжества улыбкой. — Обещай мне, что больше никогда не станешь подвергать себя риску. Она знала, что в этот раз он с ней согласится.Рейенис
6 ноября 2017 г. в 17:26
Ветер бесновался и прятал от пытливого взора принцессы изображение на взволнованно черном знамени, реющим над винно-бордовым шатром. Он то комкал его, то заворачивал легкую ткань, а то, измываясь, бил в лицо и вздымал столпы серой пыли, норовящей залететь в глаза — словом, потешался изо всех сил и волновал тревогу в душе Рейенис. Его забавы лишь прибавляли масла в огонь, и страх ощущался холодом в жилах и ознобом, содрогающим укутанные шалью плечи. Предчувствие редко обманывало ее, хоть Эйегон во всю и потешался над ним; и сейчас оно напряженным ожиданием нехорошего засело в груди.
Рейенис и без того не понимала побуждений брата, гнавших его на поле боя, где каждый неточный удар мог обернуться трагедией. Его жизнь была слишком ценна, чтобы бросаться ею на ветер и подвергать себя опасности. Но мальчишка никогда ее не слушал — она так и не научила его считаться с чужим мнением, не сумела. И сейчас он собирался участвовать в турнире, даже не предупредив ее о своем решении — видимо, понимал, что она этого не оценит. Правильно понимал.
И когда ветру наскучила его забава и он рванул флаг в нужную сторону, а сощуренному взгляду Рейенис предстал кроваво-красный дракон, сжимающий в лапе золоченое копье, в ее душе не было удивления. Она и без того видела алые всполохи на черной ткани, а сир Эртур еще поутру предупредил ее о намерениях брата — еще не увидев изображение, Рейенис знала, что это флаг не отца, а брата. Сир Эртур не врал, то было знамя Эйегона — его герб, соединивший два дома, к которым принадлежали их родители: Мартеллы — отсюда и копье, и Таргариены — трехголовый дракон. Рейенис лишь горько усмехнулась.
— Ты не должен участвовать в турнире, — сказала она, заходя в шатер. Откинутая ткань зашуршала, волнами опускаясь за ее спиной. Эйегон же, почти полностью облаченный в черные доспехи, лишь расплылся в улыбке и отсалютовал ей граненным кубком, до краев полным вином, — он еще и пил, просто верх безответственности. Несколько темных капель скользнули по золоту и заискрились подобно рубинам.
— Тебе понравились тюльпаны? — поинтересовался он и отпил из бокала, пряча за ним веселую улыбку. Рейенис вспомнила пылающие цветы, которые обнаружила поутру на столе, и подавила глубокий вздох, обращенный не столько беспечному Эйегону, сколько минувшим годам, когда во время страшной болезни матери она с Эшарой на рассвете собирала в саду тюльпаны, чтобы поставить их рядом с ее кроватью. Видела бы Элия Мартелл то, что стало с ее детьми сейчас, что бы она сказала?
В глазах брата плясали игривые искорки — он ждал от нее не того ответа, который она собиралась дать, а благодарности. И Рейенис сделалось больно на душе, порой ей и самой не хотелось быть строгой с ним и из раза в раз повторять одни и те же вещи. Но, Боги, он не оставлял ей выбора! Несносный мальчишка!
— Сейчас речь не о них, — сказала она назидательным тоном, который все чаще звучал в речах отца и сделался уже привычным для нее самой. — А о турнире. Участвовать в нем значит подвергать себя опасности.
Эйегон шумно выдохнул и картинно возвел глаза к небу, жестом велев пажу наполнить его чересчур быстро опустевший кубок.
— Опять ты о своем! — простонал он, играя роль капризного ребенка, которому осточертели уроки септы. Это всегда удавалось ему на ура, и в детстве Рейенис даже смеялась над ним и многое позволяла — напрасно. — Лучше выпей со мной, сестрица, и не хмурься. Быть может, я короную тебя сегодня.
— Скорее это сделаешь не ты, — она зря промолвила это и поняла это слишком поздно, когда приметила, как изменилось безмятежное лицо брата. — Мы оба знаем, что ты не победишь, и тебя выбьют из седла, — Эйегон был славным и умелым рыцарем, но сир Эртур, сир Барристан, Визерис да и любой из Королевской Гвардии мог одержать над ним победу и даже юный сир Лорас. Особенно Рейенис опасалась Визериса; по мнению отца, он может и стал безопаснее, когда сир Барристан надел на его плечи белый плащ, но сделался злее. И это страшило ее.
— А вылететь из седла так опасно, — передразнил ее Эйегон с некой долей гнева. И она кивнула, делая над собой усилие, чтобы пропустить мимо ушей отчетливо слышавшиеся язвительные нотки, приправившие фразу.
— Да, опасно, — подтвердила она. Брат поморщился, словно бы вино отдало кислым у него во рту или вдруг возникла зубная боль, и одним глотком осушил кубок, бросив его на стол. И тот зазвенел и покатился по столу, с громким стуком упав на пал, юноша-паж бросился его поймать, но не успел и опустился на колени, залезая под стол.
Рейенис следила за ним с легкой усмешкой и не сразу заметила приближение брата. Он оказался рядом так стремительно. Его рука сковала в тиски объятий ее талию, а сладкий ягодный аромат пролитого вина дурманом ударил в легкие.
— Почему тебя это волнует, дорогая? — в его словах читался иной подтекст, он намекал на Эртура и на то, что увидел пару дней назад. Ничего такого он не увидел, но этого ему хватило, чтобы ревность вскипятила его кровь. — Почему тебя волнует моя жизнь?
— Я переживаю за тебя. Ты не должен сражаться, — он не дал ей договорить, накрыв губы жадным горячим ртом. И ее передернуло; ей никогда не нравились его поцелуи и его близость. Она отвернула голову, и его губы неловко съехали ей по щеке. Дыхание застряло в горле, и когда спустя пару мгновений они встретились взглядами, Рейенис стало страшно. Лицо Эйегона было отстраненным, но глаза пылали, словно дикий огонь.
— Ты любишь меня? — спросил он с болью в надтреснутом голосе. Ей бы ответить короткое «да» — она чувствовала, что надо соврать, но лишь отвела взгляд, не в силах читать в его взоре отчаянную любовь, неправильную и непонятную ей, болезненную пылкую ярость и калечащую душу надежду. — Я все понял. Ничего не говори, просто радуйся. Здорово будет, если я не вернусь к тебе сегодня.
Он ушел, а она не поспешила его догнать — не была готова отдаться ему, в ней было слишком мало вина и решимости даже для поцелуя.
Вылезший из-под стола паж смотрел на нее растерянным взглядом, неужто и правда думал, что она желает смерти родному брату? Какая глупость! Рейенис раздраженно махнула рукой, словно силясь отогнать глупые слова Эйегона подальше от себя. Она не желала его смерти, напротив, пыталась оградить его от всякой опасности, а он требовал от нее пресловутой любви. Только это было для него важно.
— Налей мне вина, — попросила она и улыбнулась, едва сдерживая клокочущий в груди хохот. Ей нельзя было смеяться при мальчишке, особенно сейчас, когда смех перестал напоминать перезвон колокольчиков и больше походил на карканье вороны. — И проследи, чтобы он не напился в стельку. А если напьется, то, чтобы не выезжал на турнир.
Мальчик кивнул — одним Богам было известно, что он подумал в этот момент, но его руки дрожали, когда он подавал ей кубок. Рейенис усмехнулась, осушила его махом и ушла.
Она думала о том, что любить Эйегона в детстве было намного легче. И Эртуру, возможно выжидавшему ее неподалеку, пришлось ухватить ее за локоть, чтобы остановить и обратить на себя внимание.
— Видимо, все прошло плохо, — сказал он, когда она напугано и удивленно взглянула на него расширившимися глазами. Она кивнула, долго осмысливая заданный вопрос, но его хватка не разжалась, словно призывая продолжить.
— Он не хочет меня слышать, — сказала она вместо самого главного — я не смогла соврать, что люблю его. На душе было тревожно и тошно, Рейенис чувствовала себя виноватой и правой одновременно и не знала, каково было на самом деле.
— Ты опять учила его, как жить и что делать? — в голосе Эртура слышались лукавые, снисходительные интонации, которые она сама часто подпускала в тон при разговоре с Эйегоном и сестрами. Он тихо хмыкнул, едва сдерживая смех. — Лучше бы поцеловала и, не объясняя ничего, попросила не участвовать ради тебя. Что мне, учить тебя управлять им?
Рейенис вздернула подбородок и пристально посмотрела ему в глаза. Несмотря на веселый тон и насмешку в словах, Эртур был серьезен.
— Мне нужен не влюбленный мальчишка, которым я могла бы с легкостью манипулировать, а король, полагающийся больше на разум, чем на чувства. Нужно, чтобы он научился думать, как король, и взвешивать риски.
Эртур тонко улыбнулся, сосредоточенно выслушав ее слова, а после поцеловав ее в макушку, как делал отец.
— Зачем тебе надо, чтобы он жил, а после и правил своей головой, если ты будешь думать за него, а он станет беспрекословно тебя слушаться? — спросил он, и Рейенис не понравился ход его мыслей, хотя трудно было солгать даже себе, что он не прав — он говорил разумно. Но сделать из брата марионетку! — Подумай об этом.
В устах Эртура все звучало много легче, чем было на самом деле. Чтобы лечь с Эйегоном в постель, ей приходилось порядочно выпить, и то потом долгие дни было гадко на душе. Становилось сразу же, как только он разгоряченный и утомленный валился рядом с ней на кровать, и у нее оставалось лишь одно желание — сбежать.
Она ненавидела себя и его за то, что происходило между ними, и за брак. Все было бы куда проще, если бы Эйегон не отказал ей в должности десницы при нем, смеясь и объясняя это тем, что она женщина. Они бы остались братом и сестрой, она могла бы продолжать любить его как сестра и отчасти мать, но он не оставил ей выбора. Она вышла за него замуж, потому что хотела контролировать его решения и влиять на них — потому что была разумнее и расчетливее его. Эртур был прав, как всегда был прав. И Рейенис решила последовать его совету сегодня вечером, дав брату время остыть. Сейчас это было бы все равно бесполезно, а на пиру можно было напиться. Вино добавляло ей решимости и легкости — пьяной она могла лгать с поразительной непринужденностью, заливалась, как соловей.
— Говорят, Эйегон примет участие в турнире, — проговорил Визерис, когда они встретились у самого турнирного поля. Его голос звучал равнодушно весело, но Рейенис приметила, что в нем сквозила насмешка и что-то еще — ей сложно было разбирать, какие эмоции прятал Визерис. Но фальшь она различала легко. — Не сумела отговорить? — он улыбнулся, но его взгляд был острым и оценивающим — Визерис всегда смотрел так на нее и на отца, словно пытался предугадать их дальнейшие действия. Так рыцари смотрели на противников, надеясь оценить их и понять, сильнее они или нет.
— Кто-то же должен представлять дом Таргариенов, — произнесла она нежным голосом и поглядела на него из-под ресниц с мягким выражением глаз, которое могло расположить к ней кого угодно, кроме разве что Серсеи Ланнистер. Но Визерис понял скрытый смысл ее слов, как и она — его, и усмехнулся — шпилька, вонзившаяся в ее бок, была возвращена с не меньшей остротой.
— Увы, на Эйегоне лежит вся полнота ответственности за наш великий и благородный царственный дом, — сказал он с презрительным хмыканьем. — Я-то, кажется, страшно болен.
«Скорее страшно глуп. Следил бы за одним копьем — смог бы показать умение владеть другим», — подумала Рейенис и озабоченно, словно бы верила его словам, покачала головой. Да Эртур все рассказал ей и о Висенье, и о Визерисе. Откуда же сам он узнал, Рейенис могла лишь догадываться и догадывалась — явно не от ее отца.
— Надеюсь, отдых пойдет тебе на пользу, сердце мое, — она вложила в голос ироничное ласковое равнодушие и подарила дяде теплую улыбку. — Твое отсутствие всех нас печалит, — особенно Дейенерис. Нет бы провел время с ней, посидел бы на трибунах, она ведь столько времени не видела его, что рада была бы любой минутой, проведенной вместе. Но честь, конечно, дороже — важно в глазах людей казаться не наказанным братом, а приболевшим.
— Особенно Рейегара, — Визерис выгнул усмешку краем губ. Рейенис промолчала, как бы безмолвно соглашаясь с ним. Они прошли в молчании немного.
— Давно мы не выбирались за город вдвоем, — сказал Визерис, останавливаясь. Рейенис посмотрела на него, тая удивление во взгляде, и кивнула. То было действительно давно, в последний раз ей, помнится, было тринадцать — тогда по его милости она упала с лошади и сломала себе ногу, а все из-за того, что он специально напугал ее лошадь. Но до этого было здорово: они мчались на перегонки друг с другом, и не было ни души рядом, даже Белые рыцари оставались за спиной. Только они и ветер, бьющий в лицо. — Давай как-нибудь? — в его голосе слышалась робость, что было для него редкостью, видимо, он и сам не забыл, как она упала из-за него. Или пытался показать, будто все еще не забыл и испытывал вину. Он заглянул ей в глаза, Рейенис приподняла голову и слегка улыбнулась.
— Конечно, как только ты поправишься, — сказала она и подумала, что на это раз все будет иначе — она возьмет с собой Эртура или другого белого гвардейца. Пусть то была лишь случайность — она показала Рейенис, что доверять Визерису нельзя, они по разные стороны баррикад. Рейенис выучила урок.
Визерис улыбнулся и, подавшись вперед, поцеловал ее в щеку.
— Со мной скоро все будет очень хорошо, — заверил он.
— Очень надеюсь на это, — по ее тону можно было подумать, что его слова сняли с нее большую тяжесть. Но все это было лишь притворство. Они оба знали, что Визерис ни капли не болен.
— Хорошо. Я зайду за тобой, да?
— Да, — она кивнула и только сейчас вспомнила, что когда он зайдет, у нее будет отговорка, чтобы отказать. Рука инстинктивно переместилась на живот, и Рейенис с грустью подумала о том, как они докатились до этого. В тринадцать она считала их друзьями, и он каждый день бывал у ее кровати, когда она лежала с больной ногой. Все действительно было легче раньше.
Визерис улыбнулся и ушел; он даже обернулся, чтобы посмотреть на нее. А она бездумно смотрела ему вслед и грустно и как-то бесцветно улыбалась, так и не понимая, что испортило их: жажда власти или взросление.