Пир в змеином гнезде

Вот уже семнадцать лет брат Королевской Гвардии Эртур Дейн не нес караула и не коротал жизнь немой белой тенью у дверей короля, скользящей за его спиной. С назначением на пост десницы Рейегар освободил его от этих обязанностей; вместо них появились новые, и в дни особенно отчаянной усталости — такими были послевоенные недели — Эртур променял бы обретенное положение и власть на ночную смену с удовольствием, подобным тому, что испытывают избавляемые от колодок заключенные. Стать вновь обычным гвардейцем — вот, чего он страстно желал на самом деле, хотя формально он все еще был им. И, несмотря на то что многие были против, плащ за его спиной оставался белее снега. Сейчас он ощущался как никогда грязным; с того момента, как первые лучи скользнули по обесцвечено-синему небосводу и придали ему бледные, нерешительные краски утра, Эртур уже несколько раз почувствовал беспокойство, что на ткани у его ног расползаются бордовые пятна. Он более, чем хорошо понимал, что этого быть не должно было — плащ на нем был уже другой; тот, на котором могли и остаться следы, догорел в камине еще заполночь. И даже дым рассыпался в прохладном, пропитанном промозглостью воздухе, оставив после себя лишь удушливо-приятный, тошнотворно-сладкий запах жженой ткани. До конца он не выветрился до сих пор, но это не имело значения, ведь в камине не осталось ни кусочка темно-серой ткани. Однако новый плащ был грязным; Эртуру стоило понять это уже давно. Когда он замарал его, он не сумел бы сказать точно. Может быть, когда вопреки долгу перед королем уехал с Рейегаром за леди Лианной. Или, когда принял золотую цепь из рук нового короля. Или когда под покровом ночи нарушил обет. Или, когда тонкие руки обвились вокруг его шеи в первый раз, а губы скользнули по виску. Было ли это столь важно? Теперь уже нет, оставался только факт, и грязный белоснежный плащ, и Рассвет, на котором будто бы тоже виднелись капли крови. Эртур не оправдывал себя и не винил — он знал, что многие (почти все) рыцари гвардии изменили обету. И с тех пор, как впервые опробовал его тяжесть на себе, не стремился стать исключительным, праведным, чистым. «Мы сохраняем лишь видимость, — однажды с острой усмешкой, ныне столь свойственной Оберину, сказал сир Ливен, и серьезные глаза его впились в Эртура. — Ты обещаешь не брать жену и не иметь детей. И пока это будет так, пока ты будешь угоден, пока ты не попадешься кому-то, ничего тебе не сделают. Трахайся, сколько можешь, — его слова звучали жестко, хотя он преподносил их как шутку. — Или, — он хмыкнул. — Страдай, как Селми, шепча в забвенье одно только имя — все мы знаем, какое оно». Эртур явственно помнил громкий смех Мартелла в тот день и взгляд, которым он сопровождал его в дни грядущие после, ожидая, когда он сдастся. Не дождался — воды Трезубца и острый клинок, по слухам, Лина Корбрея настигли его раньше, чем Эртура — объятия женщины. Иногда Эртур пытался предположить, как долго он бы продержался, останься Мартелл в живых в той битве и вернись с Рейегаром в столицу; может быть, дольше, но не навсегда. Ее руки и дикое пламя в глазах сманили бы его все равно, сколько бы не противился, сколько бы не пытался отбиться. Он бы поддался ей, хотя ей не пришлось бы даже усердствовать, и забыл бы с ней о долге, о чести, о клятве и даже о попытках сохранить их любовь в тайне. Не из-за него одного Королевская Гвардия стала таковой, какова она сейчас; но его лепта была велика. Все они прогнили во лжи и спутались ею, словно паутиной, помимо разве что сира Барристана. Эртур понимал, что стоило бы его избраннице обратить на него лукавый взор, и Барристан бы упал к ее ногам, не памятуя о своем прославленном благородстве; но ей он не был люб и никогда не будет, уж Эртур-то знал. Да все это знали, разве что сам Селми не понимал и с упоением ловил каждую ноту ее серебристого смеха, каждый взмах ресниц, каждую улыбку — и все было предназначено не для него. Страшная сила, однако, любовь. Или же страсть. И человек перед ней беззащитен, даже если на нем броня.  — Не рановато ли встали, сир? — в углах рта сира Джейме залегли морщины, Эртур стал примечать их все чаще, когда он улыбался. И это ему не нравилось. Быть может, потому что он продолжал относиться к молодому Ланнистеру покровительственно; с каждым годом все сложнее было принять, что Джейме переставал быть тем, кого он посвятил в рыцари, или уж вовсе перестал. И уж тем более он не был молодым. — Бессонница? — Эртур оставил вопрос без ответа, откладывая Рассвет в сторону. В прозрачно-тонких лучах лезвие отдавало серебристо-холодным бледным сиянием. Столь идеально-белыми не бывали ни разу доспехи ни единого королевского гвардейца; Эртур знал это наверняка, потому что никогда еще не было изготовлено стали светлее его меча. Так и не получив ответа, который не особо его и интересовал, сир Джейме опустился на место лорда-командующего, подогнув одну ногу. Он сидел, вальяжно откинувшись на спинку, с таким видом, словно бы занимал не протертый годами и задом сира Барристана стул, а трон. Лорду Тайвину была несвойственна подобная раскрепощенность и естественность в движениях; и Эртур невольно подумал о его отце.  — Кем мы с вами друг другу приходимся, сир Джейме? — спросил он вдруг, вкладывая Рассвет в ножны за спину. Сир Джейме удивленно вскинул брови; рот его изогнула насмешливая улыбка, но более добрая, чем прежние. Эртур тихо хмыкнул; он знал, что — никем (хотя его мать приходилась кузиной лорду Тайвину, и это «никем» можно было оспорить), но лишь ограниченное количество лиц были осведомлены об этом, сир Джейме в их число не входил.  — Вы — брат моей матушки, — Эртур до сих пор не уловил всей эмоциональной окраски этого слова; Джейме произносил его с иронией, притворной, слишком наигранной нежностью и с весельем, но крылось в этом что-то еще. С уст Эшары «дорогой сын» слетало легче и насмешливей и звучало много мягче, чем отдающее прохладой, чистой вежливостью и такой же насмешкой «милый брат». — Следовательно дядя.  — Столько родственников сразу появилось, — Эртур покачал головой, стараясь усмехнуться. — Особенно в королевской семье.  — Это уж точно. Родство с Красным Змеем Дорнийским должно пугать или радовать? — глаза блеснули веселой весенней зеленью. Эртур загнал улыбку в край губ; не особо настоящая, но и не откровенно лживая — никакая, она не выражала ничего.  — Все еще не определился. Он знал Оберина с самого детства, которое они провели в Водных Садах, но так и не понял, что принесло родство с ним в его дом — бесчестье или подъем. Эртур никогда не был сторонником свадьбы Эшары и лорда Тайвина, хотя это была самая выгодная партия для нее и для их (уже не его, но клятвы тут не в силах что-либо изменить, поэтому его тоже) дома. Но когда она собиралась выходить замуж за Оберина, он знал, что уж эта затея ничем хорошим не обернется. И если бы она спросила, он бы сказал «я против»; она не спрашивала — с чего бы вдруг, он брат королевской гвардии, а не ее брат, и никогда им не был. А он не спрашивал ее, как погиб ее муж — был ли то яд Оберина, или же Рейегар все-таки решил избавиться от опасности, или это было ее собственным решением. Как бы то ни было, Эшара знала это наверняка. Да и Варис тоже знал. Эртуру это было не нужно.  — Боюсь, мне пора идти, — сказал он, вставая. Вспомнилось, что прежде это давалось ему с большим трудом из-за тяжести доспехов на плечах. Теперь в них не было особой необходимости, хотя вся одежда и оставалась до безобразного неудобства белой.  — Долг перед королем или тренировка с принцессой Рейенис? — Джейме улыбнулся, но улыбка вмиг сошла с его лица. Эртур решил не отвечать и лишь передернул плечами, потому что что холодок пробежался меж лопатками. От того, что сир Джейме осекся, стало паршиво; он вспомнил о мальчике. И лучше бы он вспоминал об Эйерисе или лорде Тайвине. Он чувствовал пристальный взгляд сира Джейме, провожающий его до дверей. — Как она? — помолчав, окликнул его белый рыцарь. Эртур обернулся так, чтобы его было лучше слышно, а потом понял, что не знает, как ответить. Он просто безмолвно смотрел в лицо, которое помнил еще юношеским и сияющим самодовольством молодости.  — Так же, как и король. Держится, — сказал он с трудом. Каждое слово казалось лживым, хотя это была почти правда; другой он не знал. — Но я не знаю, как. Джейме кивнул. И его идеальная, вытесанная годами притворства маска, покрылась трещинами; он дернул уголком губ, но это была не улыбка. Эртур вздохнул. Он покидал Белый Меч с тяжелым сердцем и ощущением, что не вся кровь была стерта с мерцающего лезвия его меча. В гостиной у Эшары пахло свечами, хотя ни одна не была зажжена; в комнату сквозь тонкие прозрачные занавески пробивался утренний свет. Эшара давно встала, ее волосы были убраны и расчесаны, а на это требовалось не мало времени. И даже тени под глазами она спрятала каким-то косметическим средствам; Эртур бы и не заметил, настолько мастерски она это сделала, но понял по утомленному выражению глаз, что тени должны быть. — Не ожидала того, что ты придешь, — равнодушно сказала сестра. Эртур по привычке выискивать эмоции отметил, что в голосе ее не было и толики тепла, с которым она обращалась к хотя бы сиру Джейме, несмотря на то что улыбка у нее так и сквозила радушием и участием. Он давно уж перестал верить чужим улыбкам. — Я и не собирался, — ответил он, и это была правда — если бы не утренний разговор с сиром Джейме, он бы не зашел к ней. Он даже не сумел бы припомнить момент, когда в последний раз приходил в ее покои или разговаривал с ней наедине, а не в присутствии всех. Не вспомнил, и не потому что не особо пытался. Может, года три или четыре назад. — Понятно, — Эшара опустилась напротив него в кресло и отхлебнула вина. На предложение налить и ему, он отказался и сейчас сожалел. Но бутылка вина на голодный желудок — не самая лучшая идея для напряженного рабочего дня; напряженного — определенно. Сегодня должен был вернуться в столицу Визерис — Варис сообщил об этом накануне. Эртур поморщился. Эшара безэмоционально улыбнулась и взглянула на него со спокойным, несильным интересом. — Зачем ты пришел, Эртур? — голос ее не звучал холодно, но в нем не было ни тепла, ни участия — Эртур никогда бы не обвинил в этом ее. Если перед другими они и притворялись семьей, то друг перед другом это не имело смысла. Они всегда были незнакомцами, и даже последние двадцать с чем-то лет, которые они провели, можно сказать, вместе при дворе у Таргариенов, не сблизили их. Быть может, они просто не пытались. — Я не знаю, — ответил он. — Возможно, потому что больше некуда идти, — он хотел сказать «потому что к Рейенис я не могу идти». Она была самым близким ему человеком при дворе, ближе даже Рейегара и Оберина; когда-то он относился к ней, как к дочери. Эшара кивнула и сделала еще глоток. — Точно не будешь вина? Эртур покачал головой, хотя он очень хотел. Напиться вдрызг, как никогда. Эшара помолчала, допила остатки и встала, чтобы налить себе еще, но после вновь вернулась на свое место. В глазах ее темным огнем сияла решимость. — Я была с ней перед смертью, — тихо начала она, осекшись, пояснила: — с Элией. Провела с ней всю ночь; она кашляла и бредила, снова кашляла и забывалась сном. И Рейегар был там, — Эртур был бы у ее дверей, как личный страж короля, если бы не просьба Рейегара побыть с его детьми. Агония королевы продолжалась несколько дней, и король не отходил от ее постели. Принцев лишь несколько раз в день пускали к матери, и все это время Эртур был подле них, но защищать ему приходилось их не от врагов, а от горя. Это были самые ужасные часы в его жизни. — За несколько часов до смерти, ночью, когда Рейегар спал, она схватила мою руку и попросила защитить ее детей. Она умоляла спасти Эйегона, потому что знала, что для Тайвина он всегда будет помехой, — на языке вновь горечью отозвался вопрос о смерти ее мужа, Эртур не задал его. — И я не защитила. И только не говори, что в его смерти нет моей вины, и без тебя знаю, что нет. Эртур промолчал на это. — Думаешь, его убили? — уточнил он. Эшара передернула плечами слишком резко, привычная ей плавность движений куда-то улетучилась. — Ну уж не Тайвин, хотя златоволосую королеву я бы со счетов не списывала, — она как-то непривычно окрашивала фразы, в которых бы уместно звучал яд; они были тихи и в них не сквозило ни капли злости. — Как бы то ни было, Рейенис — следующая. Эртур знал, что она права; в глубине души он понимал, что смерть Эйегона не была случайностью, но в груди тлела надежда, что это не так, потому что от одной мысли о потере Рейенис его передергивало и бросало в дрожь. А следующей — Эшара была права, как никогда, — преградой на пути к престолу стояла она. Потом — Рейегар. Подавив тяжелый вздох, он потер переносицу и почти тут же услышал переливчатый, но приглушенный смех Эшары. Прежде она не стеснялась смеяться в голос, что остановило ее сейчас? Эртур вопросительно изогнул брови, требуя объяснить внезапное веселье — не то, чтобы его действительно это тревожило. — Рейегар делает так же, — пояснила она, качая в пальцах опустевший бокал. — Хмурится, зажимает переносицу меж пальцев. Вы стали похожи. Эртур посмотрел на нее и сухо усмехнулся; можно было сказать ей, как на нее стала похожа Рейенис, с каждым годом их сходство усиливалось. В этом не было ничего удивительного, Рейенис была столь мала, когда умерла ее мать, новая королева не старалась ее заменить, да и не сумела бы, а Эшара была рядом. Смерть Элии заставила девочку повзрослеть. Эртур никогда бы не сумел забыть ее встревоженные воспаленные от плохого сна и волнения глаза и ровный голос, когда она сказала Эйегону, что их мать умрет. Ей удалось принять правду в то время, как другие не могли сделать этого, даже Рейегар, который был предупрежден о скорой смерти жены. Эйегону тоже не удалось, и Эртур стал свидетелем их ссоры, после которой принца напоили маковым молоком и уложили спать, а Рейенис долго сидела подле его кровати и говорила не то ему, не то Эртуру, что хотела избавить его от надежды. Это были тяжелые времена — зря он вспомнил о них. Сейчас наступали еще хуже. Эшара не мешала его мыслям, она сидела безмолвно и отстраненно смотрела на то, как колыхалась струящаяся прозрачно-красными волнами занавесь, ведущая в спальню. Усмешка оставалась на ее лице, словно вместо него была пришитая восковая маска. В последний раз Эртур видел ее настоящей в объятиях Вориана, она смеялась, устроив голову у него на плече, и в глазах ее искрились слезы радости. Брат осушал их губами. И Эртур почувствовал себя лишним — в их семье; с того дня, как он в десять лет покинул Звездопад, он, сам не зная того, потерял свою семью навсегда. И не был уверен, что обрел новую. У него всегда были хорошие отношения с Ворианом, в детстве они были не разлей вода, а спустя годы сохранили толику той детской привязанности. Эшару до того, как она прибыла в Красный Замок со свитой Элии, Эртур видел лишь три раза: когда ей минул год и он приехал из Водных Садов домой на неделю, чтобы после отправиться оруженосцем в столицу, когда приезжал после смерти матери и на турнире в Ланниспорте, где на его плечи возложили белый плащ. Они не знали друг друга и были абсолютно чужими людьми; то же самое было и с Аллирией — незнакомцы с одной кровью в жилах. — Вориан писал тебе, добрался ли он до дома? Она кивнула, медленно моргая, и потом повернула к нему голову.  — Хорошая попытка сменить тему, — с неприкрытой иронией проговорила она и — Эртуру впору было рассмеяться — обхватила переносицу двумя пальцами, усиленно массируя. Но Эртур лишь сделал вид, что не заметил ни этого жеста, ни шороха, поначалу раздававшегося в ее спальне за занавесью, ни изнеможения, таящегося во взгляде. — У них с Лирой все хорошо, — она явно могла добавить подробностей, например, добрались без шторма, или у Вориана опять началась морская болезнь, или видели кракена — что угодно, Вориан писал ей подробные письма. Но она не сочла нужным, и почему-то это внезапно резануло по больному. Эртур даже не ожидал такого. Эртур кивнул и встал чуть более спешно и внезапно, чем следовало бы. Эшара откинулась на спинку кресла, вытянув вперед ноги, и проводила его задумчиво-долгим взглядом.  — Удачного дня, — неестественно беззаботно пропела она вслед, когда он уже уходил. И он ничего ей не ответил. Солнце уже ярко светило, спеша к зениту; день представлялся ясный и безоблачный, свет бил в глаза. Эртуру приходилось щуриться, пока он проходил меж коридоров с окнами, ведущими на замковую площадь. Оттуда раздался стук копыт и храп коня, и Эртур выглянул наружу, прислонившись лбом к холодному камню и увидел Визериса. На белом жеребце в белоснежной, разве что слегка припыленной одеждой тот выглядел эффектно, и Эртур даже позволил себе усомниться, что Рейегар в молодости производил настолько сильное впечатление. Визерис взял от отца явно больше; даже будучи белым рыцарем сохранил за собой титул — не сир, а принц Визерис, так его величали все. Кроме разве что семьи да Эшары и Оберина. Сам Эртур звал его просто Визерисом, но им всегда было не до этого — они встречались, и сталь звенела меж ними, не давая времени на разговоры. И это казалось правильным и привычным. Оставшийся незаметным, Эртур проводил Визериса взглядом до входа в Красный Замок; юноша взбегал по ступеням стремительно, не глядя по сторонам, и ни разу не обернулся на коня, чьи подводы бросил слуге. Эртур готов был поспорить, что он направлялся к Рейегару, и даже знал, с какой целью. Разговор обещал быть тяжелым, и после него Рейегар обязательно заглянет к нему посоветоваться — на это Эртур готов был поставить свою руку, и даже не золотую, — а Визерис отправится обратно на Стену. Неприятное чувство царапнуло грудь; Эртур усилием воли подавил его, не дав развиться. Он признавал это слабостью, но не желал думать о том, что это Визерис был причастен к гибели Эйегона — уж лучше бы королева, к ней Эртур никогда не питал добрых чувств. С Визерисом они тоже не были друзьями, но он научил его всему, еще когда тот был мальчишкой, и хранил в душе подобие привязанности. Своих детей Эртур не имел, вот и любил королевских; он относился к семье, что оберегал, как к своей семье. Эртур отошел от окна, пришлось повернуть назад, хотя желание увидеть Рейенис и удостовериться, что с ней все в порядке, слабее не сделалось. И все-таки надо было быть на месте, когда придет Рейегар, догадки о том, будет ли его разговор с принцем долгим, Эртур строить не стал. В кабинете было темно, Эртур распахнул шторы и быстро написал записку принцессе. Отослав слугу с посланием к Рейенис, он уселся за отчеты мастера над монетой, но буквы расплывались перед глазами. Как он ни пытался, сосредоточиться не удавалось, и в итоге он попросту отодвинул бумаги от себя на край стола, протер глаза и, сложив руки под подбородком, взглянул вперед. Он должен был бы скорбеть об Эйегоне и не находить себе места из-за боли от его утраты, но боль была приглушенной, и больше его волновало желание удостовериться, не испачкан ли его плащ. А в ушах раздавались полный ласки, певучий голос «я скучала, милый!». Она всегда говорила так, когда они встречались в доме на окраине Королевской Гавани, выплывала из-за ширмы и протягивала к нему надушенные руки, чтобы через мгновения обвести ими его шею. Ее губы мазали ему по щеке, а он припечатывал их поцелуем и долго не мог отпустить ее, а когда все-таки отпускал, все равно не чувствовал насыщения. Она томно смеялась, положив голову на плечо, и от ее волос исходил пряный аромат земляники и лаванды. И в доме пахло лавандой. Он укладывал ее на кровать и брал по несколько раз, пока она целовала его, кричала и смеялась хриплым счастливым смехом. И это пьянило крепче вина. В последние недели все изменилось, но страсть осталась прежней. Дверь скрипнула; Рейенис закрыла ее, прислонившись спиной, взгляд у нее был взволнованный, а платье — черным и строгим, а не привычно дорнийским, столь экстравагантным по столичным меркам, но уже входящим в моду. Эртуру, признаться, нравилось, что все больше юных дев стали подражать принцессе, а до этого королеве, и облачались в невесомые, полупрозрачные шелка. Хоть какая-то утеха для рыцаря Королевской Гвардии.  — Дегустатор? — надтреснуто, но без дрожи в голосе спросила Рейенис, припоминая слова записки. Эртур посмотрел на нее серьезно, он не думал, что она придет.  — Да, полагаю, это будет уместно, ты теперь наследница престола и нужно позаботиться о безопасности, — кивнул он, убирая руки со стола. Она прерывисто выдохнула, закусила губу и покачала головой.  — Не то, Эртур, — обронила она, проходя ближе и садясь напротив него. — Ты думаешь, что Эйегона отравили? Или просто меры предосторожности? При ближайшем рассмотрении он заметил, что выглядит она лучше, чем вчера, и куда уж лучше, чем на похоронах. Оба раза она была достаточно пьяна, но держалась на ногах, и кроме Эртура и, быть может, Рейегара этого никто не заметил. Рейегару же было не до того. Сейчас она казалась живой, а не вытесанной из мрамора статуей без тени эмоций на лице, и черный оттенял белизну ее кожи.  — Я не уверен, — наконец ответил он. — Но все может быть. Рейенис тяжело вздохнула, и ему захотелось ее обнять и успокоить, но она была не в том состоянии, чтобы делать это. Она действительно неплохо держалась для того, кто две недели и три дня назад потерял брата; Эйегон сгорел в лихорадке, словно спичка на ветру, быстро и необратимо. Она не проронила ни слезинки, но опустошила больше штофов с вином, чем Тирион Ланнистер за все прожитые годы.  — Я думала об этом, — негромко обронила она, и тонкие пальцы выбили дробь по поверхности стола. У нее были руки отца, но только они так и не тронули серебристых струн арфы, а голос не взволновал, поселив терпкую печаль в души. Рейенис никогда не играла, но зато музыку любила. И при дворе ее был певец Саймон Серебряный Язык. Кто его порекомендовал, Эртур бы сейчас и при большем желании не вспомнил бы. — Все началось спустя две недели после турнира. Там Эгг был ранен, но потом все зажило без осложнений, а я их ждала с тех пор, как узнала, что за доспехами Герольда Дейна скрывался Визерис, — слова прозвучали горько, и Рейенис выдавила из себя печальную ухмылку. — Но все обошлось. А потом началась лихорадка. Яд мог занести Визерис. Она замолчала, но слова так и повисли в воздухе — это моя вина, и она хотела, чтобы он разуверил ее в этом. Эртур встал, положил руку ей на плечо, а потом обнял, не говоря ни слова. Даже если бы он попытался что-то сказать, она бы не поверила.  — И все-таки это моя вина, — на грани слышимого сказала она, уткнувшись ему в плечо. И он при всем желании не сумел бы убедить ее, что это не так, и лишь обнял покрепче. В этом была доля правды, как бы ему ни хотелось ее отрицать. Рейенис тихо выдохнула. Ее слова вмиг окунули его в отчаяние девочки, что сидела у кровати брата и, качая головой и вымученно улыбаясь, сказала тихо: «она ведь и вправду умрет». Она умела признавать правду в то время как, куда легче было бы утешаться сладкой ложью. Дар это был или проклятие, Эртур не знал. Он коснулся губами ее лба, отводя непослушные волосы с лица, когда понял, что время на объятия истекло, и отпустил ее. Узкая ладонь Рейенис перехватила его руку и сжала пальцы, но сама она не сказала ни слова, глядя куда-то в сторону; тонкий лед стыл в ее глазах, и это напоминало о Рейегаре после гибели Элии. Эртур мотнул головой, слишком уж часто за один день он вспоминал о покойной королеве. Виной тому, безусловно, стала Эшара: если бы не она, его мысли бы не путались вокруг страшных дней во время лихорадки королевы. Болезнь Эйегона была похожей; только затушила его быстрее, чем мать. Та боролась с недугом долгие два года, а быть может, с самого детства, и провела в лихорадке лишь последние три недели своей жизни. Эйегон же всегда был здоров, но сдался за восемнадцать дней. Это выглядело странным, если задуматься. Стук в дверь прервал поток мыслей, и взору Эртура предстал лорд Варис. Несмотря на ощущение, будто он плыл, колыхая воздушные шелка одеяния, двигался он достаточно стремительно; и в лице его не было ни капли извечной вежливости.  — Срочные новости, милорд-десница, касающиеся принца Визериса, — холодно начал он, наскоро кивнув Рейенис. Та напряглась — Эртур не успел сообщить ей о прибытии дяди. — Не более как пять минут назад принц имел непродолжительную беседу с сиром Герольдом Дейном; он передал ему бумаги, яд и распоряжения об убийстве короля. Эртур ни на секунду не усомнился в его словах, но как же ему хотелось в этот момент, чтобы они оказались ложью. И не столько из-за собственной привязанности к принцу, сколько из-за того, что тем, кого он любил, это принесет много боли; Рейенис тихо выдохнула за его спиной, ее пальцы буквально вцепились в его ладонь. Эртур сжал ее руку в ответ.  — Что сказал король? — спросил он. — Его уже поймали? Варис покачал головой.  — Я не говорил с королем. На убеждения его в вине брата и предоставление доказательств не имеется времени, мой дорогой сир. А принц Визерис сегодня уже должен уплыть на Стену, как ему приказал король. Но скорее всего, он отправится на Драконий Камень. Его корабль отходит в полдень. Нужно торопиться. Эртур кивнул и отпустил руку Рейенис.  — Возвращайся к себе, — сказал он твердым голосом, и слова прозвучали не просьбою, а приказом, но в этот момент ей разумнее было бы послушаться его. — Я отправлю с тобой человек десять стражи и сира…  — Джон. Он несет караул у меня сегодня, — подсказала она и, что удивительно не стала возражать, но вскинула к нему многозначительный взгляд. Эртур так и не понял, о чем молили ее глаза — чтобы он не убивал Визериса и не вредил ему или чтобы сам вернулся живым. — Обязательно, — оборонил он и, не оборачиваясь, вышел вслед за Варисом. Быстро собрав отряд из двадцати стражников, он взял их с собой и поспешил на пристань, куда, по словам Вариса, отправился Визерис. Корабль, на котором он собирался отчалить, назывался «Серебряной принцессой» — в честь малышки Дейенерис или дочери королевы, Висеньи? Эртуру показалось странным, что Визерис нашел корабль так скоро — он прибыл в столицу только утром и уже собирался отплывать. Но об этом, должно быть, позаботился Рейегар. На корабль грузили последние ящики с провизией, и лодки еще не доставили Визериса и его людей на борт. Эртур увидел его белый плащ неподалеку от берега, но как только принц услышал топот коней, он опрометью бросился к уходящей лодке, скинув оттуда бочку с водой или ромом в воду. Его люди обнажили мечи, Эртур только приближался и не мог слышать звон стали, но сей звук все равно раздался в его ушах. Визерис понял, что ему не уйти; с ним было всего десять человек, с Эртуром — в два раза больше. Исход поединка был очевиден. Он спрыгнул с лодки и пошел по песку, с вызовом глядя прямо на Эртура.  — Именем короля требую опустить оружие, — приказал Эртур, хотя знал, что мало кто послушается его приказа. И все-таки шесть из спутников Визериса вернули мечи в ножны, тот взглянул на них с презрением.  — А король вам разрешил, сир Эртур? — он явно пребывал в отчаянии, и страх отразился в его лице, в бьющейся вене на виске, в отсутствие привычной самоуверенности в глазах. Однако он надел косую ухмылку, и голос прозвучал смело. — Или вы действуете по своей инициативе? Я вышел от брата с час тому назад, и он велел мне отправляться на Стену. Хотите пойти против его приказа?  — Вскрылись новые обстоятельства, — только и ответил Эртур. — Тебе стоит проехать с нами.  — Вот как? — во вздернутой брови, в раздавшемся после смехе сквозила расслабленность, но он слишком хорошо знал Визериса, чтобы думать, будто тот уйдет с ними, не пролив и капли невинной крови. — Так король знает или все ж таки вы нарушаете его приказ?  — Безусловно, знает. За годы в столице он неплохо научился врать, и ложь была убедительна — не дрогнул ни голос, ни единый мускул на лице. Визерис нервно улыбнулся — он явно не поверил и знал, что слова не являлись правдой, но это ничего не меняло — изменило бы, если б Эртур не соврал. И все ж таки десять к двадцати — не самый благоприятный исход для Визериса, да и не все из его свиты вступят в бой.  — Я не поеду, — холодно припечатал он и развернулся; мокрый белый плащ ударил его по плечам. — Мой брат велел мне не задерживаться, сир Эртур. И я собираюсь исполнить его наказ, не отвлекаясь на всякие мелочи. Эртур тихо хмыкнул и дернул подбородком шести стражникам, остальные следили за его спутниками. Более бесчестного поступка за собой Эртур бы не припомнил.  — Задержите сира Визериса. Они явно нехотя направились к нему — все в столице были наслышаны о воинских успехах Визериса. Тот встретил их оголенной сталью и шальной улыбкой, что извечно изгибала его губы, стоило ему взяться за меч. Вокруг них уже собралась толпа зевак, глядящих на принца, отбивающего удары шестерых золотых плащей с легкостью танцующего.  — Даже не попробуете сами, сир? — сквозь лязг оружия прокричал Визерис; двое из его противников были ранены, но вскорости его силы истощились от сложного поединка. Он мог бы победить двоих, не моргнув и глазом, и троих — преодолевая усталость. Через несколько мгновений он был уже сражен, и Эртур удовлетворенно кивнул, жестом велев заковать его по рукам и ногам. Когда они выезжали с пристани, он видел презрительные взгляды некоторых жителей и с трудом удерживал равнодушное лицо. Что ж репутацию героя и самого умелого рыцаря королевской гвардии он потерял. Если бы это было самым сложным делом в тот день! По приезде в Красный Замок оказалось, что ни яда, ни бумаг у Герольда не было. Благо, птички Вариса нашептали ему о встречи того с принцессой Висеньей. По слухам, девушка кричала, когда в ее покои пришли с обыском, и в негодовании расцарапала одному из стражников лицо. Королева из-за этого едва не устроила истерику Эртуру, считая его единственным виновником происходящего, или же она попросту не добралась до Рейегара, который в тот момент находился у мейстера Пицеля. Были подозрения, что он уже употребил яд за обедом, и, несмотря на то что он не чувствовал недомогания, а ни Висенья, ни Герольд, ни тем более Визерис ничего не говорили, Эртур убедил его отправиться к великому мейстеру на всякий случай — яд в покоях Висеньи они так и не нашли, а вот неподписанные бумаги о том, что Визерис становится наследником, — да. Но слава Семерым, обошлось, и Пицель убедил короля, что его жизни ничего не угрожает. Однако Рейенис все-таки отправила слугу в бордель на шелковой улице за своим дядей, лучше которого о ядах не было известно даже мейстерам Цитадели. С его приходом облегчению наступил конец, потому что Оберин, несмотря на то, что яд был долгодействующим, распознал симптомы отравления им. Они сидели наверху у Пицеля, Оберин рылся в склянках великого мейстера, пока тот охал, поглядывая в его сторону, и трясся над книгами, ища противоядия. Эртур смотрел на него и думал, что пора менять мейстера — Пицель не сумел даже определить название отравы, хотя все знали, что она вызывает лихорадку. Рейенис сидела рядом с отцом и держала его за руку. Рейегар выглядел на удивление безразличным, словно бы не ему угрожала смерть от лихорадки. А Эртур думал, уж не травили ли Элию тем же ядом и могла бы золотая королева быть причастна к смерти Эйегона. Теперь он готов был поверить во все.  — В худшем случае у меня есть две недели, — пошутил Рейегар, улыбнувшись дочери. Та шутки явно не оценила, зато Оберин тихо хмыкнул. Эртур едва не закатил глаза, у него болела голова, и он то и дело тер виски.  — Мне впервые понравилась твоя шутка, и я пытаюсь тебя спасти. Прежде мне не хватило бы фантазии представить, что это когда-нибудь случится, а уж тем более поверить в это, — произнес Оберин, намешивая что-то в миске под подозрительным взглядом Пицеля. — Мир сошел с ума, — заключил он и протянул Рейегару стакан с каким-то настоем. — Должно сработать. Пей залпом. — Спасибо, — Рейегар улыбнулся ему, а Рейенис дотронулась до руки. Оберин передернул плечами.  — И кстати, в худшем случае у тебя есть неделя. Зависит от того, как яд действует на организм. Но вроде как Рейегару должно было стать легче, и он отправился к себе вместе с Рейенис, а Оберин обещал зайти поутру. Он пригласил Эртура выпить, но тот отказался и проверил наличие пленников в каменных мешках и принцессы — в своих покоях. Следовало запереть еще и королеву вместе с братом гвардейцем, но это он так и не решился предложить Рейегару, только устроил так, чтобы в эту ночь сир Джейме не нес караул у покоев племянницы и сестры, короля и Рейенис. Прежнего доверия не было, словно украли, даже расположение исчезло. Прожитое утро казалось далеким прошлым, он даже с трудом вспомнил о происшествии прошлой ночи, казавшемся ему столь важным в рассветный час. Сейчас ему было все равно и на перепачканный в крови певца меч, и на догоревший плащ. Глупо было требовать деньги с лучшего воина Королевской Гвардии и надеяться остаться живым. Эртур лишился чести, когда снял тот дом на окраине города, где его и увидел однажды переодетым певец принцессы. Он был дураком, раз не понял этого. Только к полуночи Эртуру удалось найти время, чтобы поговорить с Рейенис, почему-то он чувствовал, что она не спала, и оказался прав. Рейенис лежала на кровати подле столика с фруктами и вином. В комнате царил излюбленный ею полумрак, только свечи, заключенные в плен красных стекол, отбрасывали замысловатые тени на стены. Эртур вошел без предупреждения и предварительного стука, просто открыл дверь и зашел — белогвардейцы не стали ему препятствовать. И желтая полоса света упала на кружево мирийского ковра, заглушавшего шаги. Рейенис подняла на него взгляд, и ему не понравились ее глаза, чуть прищуренные и равнодушные.  — Его будут судить, когда отец поправится? — спросила она и как-то машинально оторвала от кисти винограда ягоду, и положила себе в рот. В ее жестах не было привычной грации, а на лице отпечаталась усталость. Эртур прикрыл за собой дверь и кивнул.  — Да, — сказал он, приближаясь к ней. Она помолчала и жестом указала ему на штоф с вином — он налил себе и ей и вложил хрустальный бокал в ее протянутую белую руку. — Чтобы предъявить точные обвинения, — она никак не отреагировала на это, не возмутилась, но и не засмеялась. Точные обвинения в убийстве короля или же только в покушении на его жизнь.  — Хорошо, — Рейенис сделала пару больших глотков и откинулась на вышитые серебром подушки, одна из них съехала под ее весом, но она даже не заметила этого. Она была совсем рассеянна и, казалось, думала о чем-то своем, потому и не замечала ничего вокруг. Она даже не освободила Эртуру место подле себя: не согнула ноги и не отодвинула их. И Эртур бы мог растолковать этот несделанный жест как нежелание говорить с ним и видеть его, но он слишком хорош знал ее и понимал, что дело обстояло не так. Рейенис всегда нуждалась в компании, когда пила и когда страдала — она не умела это делать молча. Он чуть приподнял ее ноги, чтобы уместиться с краю кровати, и вернул их на прежнее место, только в этот раз — себе на колени. Она улыбнулась углом губ, когда его большой палец обвел выпирающую круглую косточку на ее лодыжке, и тихо выдохнула, но тут же стала серьезной.  — Рейегар казнит его после суда, — помедлив, он выпил из своего бокала и поморщился. Вино горчило во рту.  — Он может выбрать суд поединком. И никто не сможет победить его, — сказала она, но Эртур лишь насмешливо и одновременно устало хмыкнул, смеясь над символичностью мира. Ему определенно не нужно было учить принца столь усердно — все равно теперь придется убить его.  — Так уж ли никто? — спросил он с усмешкой. Рейенис ничего не ответила — она сомневалась в нем, он это видел — и осушила до дна свой бокал, Эртуру пришлось наполнить его заново. Он перехватил ее руку, когда она потянулась за вином, и поцеловал вены у запястья. — Ты теперь наследница, — слова были призваны, чтобы успокоить и как-то утешить ее, но она ответила ему непонятным взглядом. Он никогда не умел облегчать потери, в их семье это умение с лихвой досталось Эшаре.  — Я знаю, — сказала она и потянулась к столбику у изголовья распутать ленту, собиравшую полог. Прозрачный шелк красными волнами скользнул меж ее пальцев к Эртуру и запутался неподалеку от столика, прикрывая середину кровати. Пламя свечи задрожало от порыва созданного ветра, и по стенам заплясали тени, в одной из них — в той, что с толстой шеей — Эртур узнал себя и тронул цепь, у ключиц. Кисть лежала у самого горла и натерла на шее болезненную мозоль, а он прежде и не заметил боли, настолько не до того было.  — Золотые руки всегда холодны, а женские — горячи, — пропел Эртур негромко, ответом послужил ласковый изгиб губ и отстраненный, немного удивленный, но по больше мере безразличный взгляд. — Серебряный Язык хотел передать тебе, что больше не придет петь для тебя, — он мягко провел подушечками пальцев по ее ступне и горестно усмехнулся. — Но не сумел — слишком занят.