Eels — I need some sleep
Нога уже давно прошла, а я всё так же целыми днями лежу в постели. Друзья переживают за меня, но никто не переживает так, как Бренни. Я успокаиваю его, что это временно, и мне просто нужно отдохнуть, хотя понимаю, что это начало конца. Я понимаю, что мне надо выбираться из этого болота, стоит снова и снова пробовать забыть его, просто отпустить эти чувства, но я не могу. Я так уже не могу. Это слишком, и выдержать эту пытку — выше моих сил, поэтому я просто сплю. Во сне правда получается хоть ненадолго забыть, отпустить, вдохнуть полной грудью. Во сне он меня любит, мы вместе, а то и замужем друг за другом, а если нет, то я скачу на единороге в закат и вообще ни о чём не думаю. Во сне не больно. Я только что проснулся и сейчас пребываю в полудрёме. Бренни ходит по комнате, то ли в поиске чего-то, то ли просто от нервов. Мой милый, если бы только я мог уберечь тебя от всего плохого… — О, ты проснулся, — заметил Бренни, выдавив улыбку, хотя тоска и тревога в его глазах выдают его.- Как ты? Только что поймал себя на мысли, что не хочу больше просыпаться. — Нормально, — ответил я, потянувшись и потерев глаза.- Не знаю, как отсюда вылезти… — Это проблема, — согласился Бренни, хихикнув.- Там так тепло… Это обычная фраза, просто фраза для поддержания разговора, но я уже представил, как мы лежим под одеялком в обнимочку и греемся. Он прикасается своим холодными носиком к моей шее, и я обнимаю его крепче, играя с его волосами и целуя в макушку… — Ага, — в подтверждение этого я накрылся почти с головой, снова строя между нами невидимый барьер. Я этого не вынесу, не вынесу… — Ри, — обратился ко мне Бренни, присев на край кровати.- Я понимаю, что там тепло, но ты ни разу не тусил с нами вечером… — Да? — я состроил из себя дурачка.- Хм, сегодня обязательно выползу… — Давай, без тебя не то, — с улыбкой сказал Бренни, и меня затрясло. Он не имеет в виду ничего такого, но моё больное сердце и уже не менее больной мозг бурно реагируют на обычные слова и переиначивают их, заставляя меня снова надеяться и верить, хотя надежды уже никакой и быть не может. — А ты чего такой нервный? — поинтересовался я, стараясь не звучать чересчур обеспокоенно.- И грустный, или мне кажется? — Да нет, всё окей, — заверил меня Бренни, хихикнув и покачав головой.- Просто, ну, знаешь, мне не хватает витамина «Ч»… Я закрыл лицо руками, чтобы он не увидел мои багровые щёки, и громко засмеялся. Да, это очень забавно, и сам Бренни веселится, но на самом деле мой смех больше походит на истерику. Одно дело — представлять, как мы лежим под одеялком, и совсем другое… — Ну, там же вроде много парней, и я видел как минимум двоих «наших», — напомнил я, одновременно сходя с ума от ревности, страсти и безысходности. Как же восхитительно советовать ему подходящие кандидатуры и помогать устроить личную жизнь, представляя при этом, как целую его и выражаю всю свою любовь ночь напролёт… — Да ну, — скучающе произнёс Бренни, пожав плечами.- Как-то не цепляет… Нет, малыш, пожалуйста, прекрати, не мучай меня так! Я безумно хочу тебя «зацепить», сделать тебе очень-очень хорошо, но я всего лишь твой лучший друг, и я не смею даже мечтать об этом… — А ты попробуй, — посоветовал я с совершенно невозмутимым выражением лица, будто у меня в голове я не целую его животик, поддерживая руками талию, а он не стонет так сладко, буквально срывая простынь с постели… — Ага, наверное, стоит, — со вздохом произнёс мой любимый мальчик и взъерошил мои волосы.- Ждём тебя в холле вечером. Я кивнул, и Бренни медленно поднялся и направился к выходу, улыбнувшись мне напоследок. Волнующие картинки всё ещё терзают мой бедный мозг, а сердце разрывается от осознания того, что это никогда не сбудется, что мы никогда не будем вместе, он никогда меня не полюбит. Я всё ещё не могу в это поверить, это просто не укладывается у меня в голове! По логике, я уже на стадии депрессии, плавно переходящей в принятие, но во мне всё ещё так много отрицания! Я этого не вынесу. Я этого не приму. Я неизлечимо болен. хХх Состояние: стабильное, тяжёлое Я потерял счёт дней. Я даже не могу понять, плывут ли они медленно или пролетают мимо на невероятной скорости. Я постоянно сплю, даже когда бодрствую. Я проспал весь февраль, как сурок, и просуществовал до середины марта, как сонная муха. Помню тот день, когда я растянул лодыжку, и ностальгирую: сейчас даже представить сложно, что я готов был взорваться, сойти с ума, лезть на стену от чувств. Чувства остались, но они больше не зажигают во мне огонь — они вытягивают из меня энергию, превращая в пустую оболочку. — О, обожаю посты про соулмейтов на Тамблере, это так мило! — заулыбалась Сара, дочитав очередную историю с хэппи эндом. Я закрываю глаза и ощущаю, что мой энд уже близко, и он совсем не хэппи. — Фу, небось про пидоров! — Фрэнки скривился, уронив ложку на тарелку, и Бренни легонько ударил его по плечу. — Слышь, Айеро! — возмутился мой мальчик.- Ничего, что у тебя как минимум два друга-гея?! Случись это на месяц раньше, я бы уже трясся от эйфории и приятного волнения, но сейчас я только иронично улыбаюсь. Нет в его словах никакого намёка. Мы с ним два лучших друга, которые дружат с Фрэнки и при этом геи, отдельно друг от друга. — Так, брейк, — успокоила их как всегда спокойная и благоразумная Бесси.- Мне, кстати, такие посты тоже очень нравятся. — Ну, правда, представьте, что у вас есть родственная душа, предназначенная свыше, — вдохновлённо произнесла Сара, мечтательно глянув вверх.- Живёте себе и живёте, как тут обнаруживаете у себя на запястье имя или метку, или начинаете внезапно стареть после двадцати трёх… Смешно сказать, но я все эти истории назубок знаю. Я читал их взахлёб, представляя, что наша с Бренни любовь развивается по одному из фантастических сценариев, что однажды он чудесным образом поймёт, что вот он, я, его соулмейт, родная душа, и мы будем жить вместе долго и счастливо с метками на запястьях, седыми или цветными волосами и чем-то там ещё… — Стареть? — удивился Спенс, оторвавшись от телефона. Я усмехнулся. Я ведь могу ему рассказать эту версию от и до, чёртов эксперт! — Ну, типа, до восемнадцати ты меняешься, а после — нет, пока не встретишь соулмейта, — воодушевлённо тараторит Сара с огоньком в глазах. Она всё ещё ждёт свою родную душу, и это явно не Энни. Вот оно какое, принятие. Я думал, что с ним придёт долгожданное спокойствие, а за ним и счастье. Действительно, спокойствие пришло, но в виде отчаяния и безысходности. Чувство, из-за которого я не спал по ночам, теперь усыпляет меня, а призрачная надежда, которой я раньше жил, исчезла вместе с ревностью. Какой смысл ревновать, если у меня в любом случае нет никаких шансов? — А как вообще в таком возрасте можно понять, что ты стареешь? — удивился Бренни, нахмурившись. Я всё ещё чувствую это, то, как моё сердце замирает, когда я на него смотрю, даже во сне, даже когда я больше ничего не чувствую… — Сама не понимаю, — Сара пожала плечами.- Надо подумать над этим… — Тогда, по идее, можно пару лет прожить с соулмейтом, ни о чем не подозревая, — продолжил мой мальчик, играя с ложкой. — Ну, типа, если это родная душа и всё такое, то ты как бы сразу это почувствуешь, — заявил Фрэнки, и повисла пауза — возразить ничего. И ведь правда, по логике, сразу всё почувствуешь, всё настолько просто! Только почему тогда так много людей всю жизнь проводят не с теми, мучаясь и задыхаясь? Почему мы с Джереми были вместе? С чего я взял, что он мой соулмейт? Перепутал старение с усталостью? Всё простое — сложно. Точнее просто, но больно, поэтому мы предпочитаем самообман. Мы не можем принять, что никогда не будем с теми, кого любим. — Да ладно, это всё преувеличение, — равнодушно произнёс я, отодвинув от себя пустую тарелку.- Надо быть с тем, с кем легко и хорошо, вот и всё. А я уже принял. Не знаю, есть ли смысл обманываться дальше, если правда мне уже известна. — Ага, наверное, — Бренни согласился со мной, и я вымученно ему улыбнулся. Сара недовольно нахмурилась, мысленно объявив нам бойкот, и мы все нехотя поднялись с мест и направились к выходу из столовой. Очередная пара, во время которой мой мальчик не возьмёт меня за руку под партой и не положит ножки мне на колени, а потом — очередной вечер, когда он не позовёт меня ночевать в комнату, которая раньше была нашей, и между нами ничего не случится. Легче жить, когда знаешь всё наперёд и не боишься разочароваться. Легче, но не лучше. хХх Нет, серьёзно, я больше не боюсь разочароваться. — Так ты правда возвращаешься?! — обрадовался Бренни, начав прыгать на месте.- Ура, наконец-то! Я иду и широко улыбаюсь, на сей раз искренне. Мне очень редко это удаётся, но сейчас я действительно рад, что могу вернуться к моему мальчику, к этой милой счастливой зажигалочке! — Да, завтра ближе к вечеру, — сообщил я, и Бренни улыбнулся ещё шире. Терапия окончена, в ней нет смысла, это не лечится. Мне уже просто всё равно, я плыву по течению и медленно тону, наслаждаясь последними солнечными лучиками. Теперь я могу спокойно следить за его жизнью в соцсетях без страха наткнуться там на то, как он с кем-то целуется или просто проводит время. Мне уже всё равно, но не потому, что я больше ничего к нему не чувствую, а потому, что я смирился с тем, что нам никогда не быть вместе. Не это осознание было целью терапии, но она ведь и не сработала. Три пары прошли, как в тумане, улица, метро, радостный Бренни — всё, как в тумане. Точнее, я всё прекрасно вижу и понимаю, но это будто происходит не со мной. Я словно лунатик, который гуляет с открытыми глазами, не просыпаясь. Мы с Бренни прощаемся до вечера и обнимаемся, как обычно. По-дружески. Это никогда не перерастёт во что-то большее, а я на это уже и не рассчитываю. Расходимся в разные стороны, и я плетусь до общаги Пита, которая за эти пару месяцев успела стать мне родной. — О, вернулся, блудный сын, — проворчал Пит с набитым ртом. Он увлечён поеданием вчерашней пиццы, которую я в себя запихнуть так и не смог.- Что, бросаешь меня? У меня сил ответить, поэтому я просто улыбаюсь в ответ. Пит хмурится, бормочет что-то невнятное, просит объяснить, что со мной происходит, и почему Бренни и ещё несколько наших знакомых уверены, что они с Трики сначала расстались, а потом снова сошлись. Он узнал об этом? Как жаль… Мне должно быть стыдно, я должен оправдываться, но вместо этого я выгружаю из шкафа вещи и складываю их в сумку. Аккуратненько, шов ко шву, рубашки к рубашкам, джинсы к джинсам, футболки к футболкам. Пит злится, ведь отношения с Патриком для него — святое, и я его понимаю, я так его понимаю, и мне стыдно, где-то там, в душе, но я отрастил слишком плотный слой безразличия, чтобы эти чувства могли до меня добраться. — Ри, просто объясни мне, я пойму, — мягко говорит Пит, осторожно отодвинув сумку ногой.- У тебя всё в порядке? — Да, всё окей, — заверил его я, подняв сумку с пола и положив её на кровать.- Прости, правда, я как-нибудь тебе всё объясню. Прости… Пит обескураженно смотрит на меня, позабыв даже о пицце и позволив ей остыть. Я продолжаю мысленно извиняться перед ним, сортируя вещи. Зарядка, подводка, сигареты, презервативы, смазка… — Ладно, пойду к соседям, пиццу разогрею, — растерянно произнёс Пит и вышел за дверь. Он пошёл скорее не ради микроволновки, а чтобы не оставаться со мной наедине. В кого я превращаюсь? Думаю, все эти штучки для секса мне не скоро понадобятся, если понадобятся в принципе. Я потратил последние силы на Джереми, и одна только мысль о близости с кем-то, кроме Бренни, вызывает у меня отвращение. Я больше не вынесу нелюбимых губ, запаха чужой кожи, холода чужих рук. У всех, у всех холодные руки, только у Бренни они идеально тёплые! Мне противно слушать чужой шёпот, ощущать чужое дыхание, прижиматься к чужому телу, жить с чужой душой. В этом мире есть только одна родная душа, и это мой Бренни, мой милый мальчик, моя любовь. Я лучше останусь одиноким до конца жизни, чем ещё хоть раз почувствую тошноту и отторжение, обнимая или целуя кого-то другого. Фенечки, тоннели, штанга для языка…о, нет, только не этот кулон. «Теперь мы кровные братья!» За грустной улыбкой последовали слёзы. Я помню, я всё помню. Помню, как мы резали ладони, как я сжался от боли, когда он провёл лезвием по коже, как безумно хотел прикоснуться губами к его свежему шраму, чтобы тот быстрее зажил. Помню, как наша кровь капала в прозрачные кулончики, как мой мальчик обматывал мою ладонь бинтом, как мы гладили ладони друг друга, и он не придавал этому никакого значения, а я умирал и воскресал раз за разом. Помню, как он вешал кулончики на нити, как я любовался его милыми ладошками, как хотел нежно прикоснуться к ним, несильно сжать в своих, переплести наши пальцы, ощутить его тепло. Помню, как он надел подвеску мне на шею, и я еле сдержался, чтобы не поцеловать его хотя бы в щёчку. Такой чувственный, такой нежный, такой прекрасный! Нам было по пятнадцать, и мы были одержимы тупыми идеями, а я уже был одержим им. Мы были детьми, ветреными, легкомысленными и беззаботными, мы лазали по крышам, мешали водку с пивом, текилой и вообще всеми возможными напитками, бродили по ночному Вегасу, и всё вместе, всегда вместе. Я был ребёнком, который столкнулся с настоящими сильными взрослыми чувствами и не знал, как с ними совладать. Любовь заставляет быстро взрослеть, защищая при этом внутреннего ребёнка, сохраняет наивность, вонзая всё больше ножей в сердце. Тогда я носил этот кулончик, не снимая, частичка моей любви всегда была со мной, и я был в эйфории, всецело отдаваясь этому чувству, всё больше погружаясь в него. Я тонул в карих глазах и везде следовал за ними, как за путеводной звездой. Тогда всё казалось возможным, любовь была ласковой, мягкой и приятной, даже ревность на вкус была не горьким ядом, а острой приправой, которая только раззадоривала. Это было прекрасное время, когда я только осознал, что-то, что я чувствую, и есть самая настоящая любовь, но когда ещё не понял, какой ошеломительно жестокой она может быть. Теперь я больше не ношу кулончик. Я снял его, чтобы доказать себе, что всё контролирую, что могу всё исправить, что могу снова стать для Бренни просто лучшим другом. Бренни никогда не снимает подвеску. Частичка меня всегда с ним. Я полностью в его власти. Ему принадлежит моя кровь, моя боль, моё сердце, мои слёзы, моё счастье. Он владеет мной, даже не подозревая об этом. Любовь выпила куда больше моей крови, чем поместилось в маленькой колбочке. С тех пор я познал болезненную сухость в горле и влагу в глазах, разводы от подводки на мокрой подушке, ощущение мелких осколков, впивающихся в грудь и лёгкие изнутри, и постоянный недостаток кислорода. Это звучит чересчур пафосно и сентиментально, но мне действительно тяжело без него дышать. Я задыхаюсь, когда его нет рядом и когда он слишком близко, вдыхаю его снова и снова, несмотря на собственный запрет. Каждое наше объятие — это глоток свежего воздуха. Я живу им. Я дышу им. Но я больше не надену этот кулончик. Она и так выпила слишком много моей крови, слишком, слишком много… Бросаю кулон на дно пакета, застёгиваю сумку и рюкзак, провожу по комнате холодным взглядом и иду в соседнюю комнату, чтобы попрощаться с Питом и отдать ему ключ. Я возвращаюсь к Бренни, моему воздуху, моему ветру, моему смыслу. Куда бы я ни уходил, я всегда к нему возвращаюсь. Куда бы я ни шёл, меня всегда будет преследовать она, сладкая, горькая, острая, ядовитая, но такая нужная, и он, такой любимый. хХхALEKSEEV — Пьяное солнце
Плетусь по темноте, обводя взглядом потрёпанные ветром верхушки деревьев. Уже апрель, но сегодня всё по-зимнему мёртвое. Всё окутано сном, и пробуждение никак не прорвётся сквозь густой туман. Даже звёзды на небе покрыты тяжёлыми тучами, и луна блекло светит сквозь толстый слой облаков. Кругом влага, сырость и холод, и это не только погода, но и эмоция. Иду по пустому коридору, от которого я успел отвыкнуть, и сердце начинает биться немного быстрее. Мигает яркая лампа, освещая проход бело-голубым светом, и холод всё глубже проникает в меня, хотя сердце из последних сил вырывает из груди. Сейчас я увижу моего мальчика, сейчас он меня обнимет, сейчас станет теплее… — Би, а я уже…- начал я, но потерял дар речи, войдя в комнату. — Фак, да, ещё! — стонет Бренни, скача на каком-то парне с верхних этажей, который вечно стреляет сигареты около курилки. На его бледной шее с ярко-красными синяками висит кулончик, тот самый, и этот белобрысый пытается схватить его губами и потянуть на себя…- Чёрт! Было слишком поздно, когда они меня заметили. Бренни тут же накрыл их одеялом, а тот парень еле сдержался, чтобы не засмеяться в голос. — Блин, Ри, — Бренни хихикает, краснея, и я тоже глупо улыбаюсь, пытаясь не обращать внимания на то, как от боли ломаются рёбра.- Прости, я немного время не рассчитал… — Какой ты рассеянный! — кокетливо произнёс тот парень, взъерошив волосы моего мальчика, и Бренни мило захихикал. Я выдавил улыбку, толкнул сумку ногой к своему шкафу и вылетел из комнаты, закрыв за собой дверь. Надеюсь, я сделал это спокойно, и Бренни не заметил моего раздражения. Это не раздражение — это медленная и мучительная смерть. Я будто весь в огне и бегу как можно дальше от пожара, но всё равно сгораю. Холод лучше, холод гораздо лучше. Выхожу на улицу, зажигаю сигарету, потом вторую, третью, и мне всё мало, мало, и в глазах снова стоят предательские слёзы. Я чувствую эти ожоги. Они съедают меня изнутри, как хищное кровожадное животное. Как же я ошибался, когда подумал, что поборол ревность, как же ошибался! Это уже не та ревность, от которой любовь становится сильнее и желаннее — это чума, раздирающая мою грудь, ломающая мои кости. Я должен радоваться за Бренни, но вместо этого рыдаю и бью стену кулаками. Он такой прекрасный, такой прекрасный, это невыносимо! Я давно не видел его обнажённым, а таким страстным и сексуальным мне повезло увидеть его впервые. Такая рельефная спинка, ямочки на пояснице, сбивчивое дыхание, припухшие губки, растрёпанные волосы, румянец на щёчках…я готов был прямо там подхватить его, такого хрупкого и чувственного, на руки, и показать, как сильно я его люблю, но я даже думать об этом не смею! Хотя, кого я обманываю, разумеется, я об этом думаю, проклиная всё сущее, особенно эту жестокую суку, которая пьёт мою кровь литрами. Я хочу, чтобы ему было настолько хорошо, чтобы он кричал, чтобы мял простынь, срывал её в кровати, чтобы не заметил, как ночь плавно перетекает в рассвет, чтобы понял, насколько он любим и какого отношения заслуживает. Я мечтаю обнимать его, уставшего и тяжело дышащего, но такого счастливого, нежно прижимать к себе, гладя по головке и шепча что-то милое на ушко, доведя его перед этим до оргазма не меньше десяти раз, мечтаю целовать его милые ручки и пальчики, и носик, и лобик, и красные щёчки, и шею, мечтаю слушать его голос, громкий и тихий, разговаривать с ним обо всём до самого утра, без остановки говорить, как сильно я его люблю… Некоторые мечты навсегда останутся мечтами. Чёрт, этот парень вообще осознаёт, насколько ему повезло?! Он вообще понимает, какое сокровище сейчас дрожит в его руках?! Надеюсь, это кто-то действительно стоящий, а не очередная тварь вроде Уикса, которая плюнет моему мальчику в душу и бросит его страдать в одиночестве. Мой самый яркий лучик света, ты любим, ты настолько любим, и ты нужен, ты мне так нужен, если бы ты только знал! Если бы ты только послал всех мудаков и осознал, насколько ты восхитителен, если бы только ты был счастлив! Докуриваю уже пятую сигарету и достаю шестую, захлёбываясь слезами. Плевать, всё равно я с трудом дышу, хуже уже быть не может. Надеюсь, тот белобрысый всё-таки сорвал кулончик. Может, таким образом я наконец освобожусь. Я тешу себя этой мыслью, на самом деле осознавая, что не хочу свободы, не хочу разлюбить самого прекрасного мальчика на планете. Я хочу и дальше жить им, и дальше стараться сделать его счастливым и заботится о нём, как ангел-хранитель, хотя я далеко не ангел. Это замкнутый круг, из которого нет выхода. Как бы я не пытался, я не вырвусь, потому что не хочу. Я принадлежу ему. Я буду любить его до конца, до последнего вздоха. Сейчас меня спасёт только он, мне нужен только он, но он не мой, он свободен, и я никогда не посягну на его свободу. Мне нужен только он, но он не мой, поэтому мне нужна бутылка вина. Мне нужны красные реки, моря, океаны. Красные, как моя кровь в кулончике. Если я не могу утонуть в нём, я утону в вине.