Коллекционер

Ты позволил мне надеть платье, покинуть комнату и разделить с тобой ужин, состоящий из твоих любимых морепродуктов и приправленный страхом — я боюсь, что ты заметишь мои пораненные пальцы и сломанные, почти под корень, ногти; заметишь то, с какой старательностью я пережевываю еду и избегаю встретиться с тобой взглядом, будто ты можешь понять, чем я занималась несколько минут назад — пыталась найти выход, прочесывая каждый дюйм стен, потолка и пола, поддевала петли ручкой от шкафа и в отчаянии царапала дверь, по-глупому надеясь, что надежная сталь сдастся под моим натиском. Не сдалась, лишь сделала хуже, в очередной раз доказав мою беспомощность. — Как тебе креветки? — Очень вкусно, — на самом деле кусок в горло не лезет, но тебе вряд ли понравится правдивый ответ. Хотя стоит признать, что добавленные в блюдо соль и специи делают вкус намного ярче. Я успела отвыкнуть от яркости, потому что ты лишил меня этого: дневного света и свежего воздуха, разнообразия вкусов и общения, лишил выбора и свободы. Ты вторгся в мою жизнь и стал единственным в ней. — Я полюбил средиземноморскую кухню после путешествия в Италию. Ты была в Италии, Кейт? — Нет, — сжимаю вилку до побелевших костяшек, замечая, как ты промокаешь губы салфеткой, и сцепив пальцы под подбородком, обращаешь на меня все свое внимание. Если бы я умела сохранять спокойствие, как это умеешь ты... но напротив — меня почти трясет от твоего проницательного взгляда. Кажется, ты прощупываешь мои эмоции, снимая их слой за слоем, обрабатывая информацию и делая выводы. Не удивлюсь, если сейчас ты озвучишь то, что я так тщательно скрываю. — Тебе идет этот цвет, — конечно, ты имеешь в виду платье. Легкое, почти воздушное, сдержанно-голубого оттенка, с дизайнерским лейблом и кричащей ценой. Все же у тебя отличный вкус, поздравляю, но тебе не кажется, что это сверхненормально? — делать вид, что так и должно быть: ты, я и чертовы креветки под сырной корочкой. — Любопытно, разве тебе не интересно узнать, как давно ты здесь? — проигнорировав мое молчание, переводишь тему, а я поджимаю губы, наконец отвлекаясь от тарелки и бросая на тебя осторожный взгляд. Знаешь, мне сложно привыкнуть к своему положению полутрупа, думая о том, что не сегодня так завтра я превращусь в нечто кровавое и пустое. — У меня нет проблем с циклом. Ты изгибаешь брови от изумления, всего на секунду выпустив эмоции из-под контроля, а потом вновь возвращаешься к былой невозмутимости. Наверное, я должна поблагодарить тебя за заботу, ведь ты учел даже это — я обеспечена всем что касается гигиены и "комфорта", если это слово применимо к моей "могиле". — Вот почему я выбрал тебя, — произносишь по-особому тихо и многозначительно, все продолжая смотреть на меня и все-таки вынуждая отвернуться, спрятаться от острых, как лезвия, щупалец, сжавших сознание в плотный кокон. — Ты не настолько беспомощна, как кажешься с первого взгляда, и ты определенно точно отличаешься от других. Хотя бы тем, что умеешь анализировать. Все глупости, я давно сломалась и лишь редкие всполохи злости на таких, как ты, заставляют меня бороться: сидеть на кровати, обняв сжатые ноги, и продумывать план, как выбраться из твоих сетей, как не пустить тебя глубже, туда, где спряталась маленькая Кейт. Ты хочешь достать ее, знаю, приходишь по вечерам с бумагами в руках и, надевая очки в темной оправе, задаешь разнообразные вопросы, изредка делая пометку карандашом. Показываешь чернильные пятна и приказываешь рисовать. Я не умею рисовать, прости, поэтому рисунки оказываются смазанными, изуродованными исправлениями и дорисовками, почти хаотичными. Ты говоришь со мной о разных вещах, при этом не опускаясь до угроз или использования физической силы, и давишь одним взглядом — проникновенно предостерегающим, рождающим во мне затравленный трепет. Так смотрят убийцы, для которых человеческая жизнь лишь пыль, ничто. Так смотришь на меня ты, когда я захожу за обговоренные рамки и позволяю себе сказать больше разрешенного, когда забываю, кто передо мной, и пытаюсь воззвать к человечности; когда шепчу тихое "пожалуйста", наблюдая за тем, как ты уходишь, оставляя меня одну. И тогда я начинаю падать, захлебываясь в безысходности, или же наоборот, взлетать, мечтая об одном только — не стать следующей. Но я уже ей стала. В комнате воцаряется тишина, и я застываю, не зная, что от тебя ждать. И именно в этот момент где-то за спиной, там, где широкий коридор, усыпанный множеством дверей: от деревянных до металлических, скрывающих за собой твой искаженный мир, — раздается громкий звук. Такой оглушительный, что я вздрагиваю, поднимая голову и вглядываясь в твое вмиг окаменевшее лицо. — Я хочу, чтобы ты осталась на месте и дождалась меня, — вкрадчиво и приглушенно, с легкостью пробиваясь сквозь сумасшедший стук сердца, от которого голова идет кругом. Я хочу вскочить и побежать навстречу непрекращающемуся шуму, но твой тон останавливает меня, пригвождает к месту как послушную собачонку. — На месте, Кейт, — повторяешь ты и неторопливо встаешь, словно ничто в этом проклятом мире не может выбить тебя из колеи и даже конец света не сотрет холодность на твоем лице. Ты уходишь, а я нервно сжимаю руки, прислушиваясь к каждому звуку и моля Бога, чтобы это были копы. Что если они нашли меня? — и сейчас, в эту самую секунду, ты стоишь под прицелом пистолетов, с поднятыми руками, с разрушенными планами. Пусть это будет так... Пусть ты сдохнешь, захлебываясь в крови и боли. — Прости, небольшое недоразумение, — плавный голос рушит иллюзии, и я чуть не плачу, осознавая что огнестрельные раны на твоей груди лишь плод моего богатого воображения. Представляешь? За то время, что ты был там, я почти поверила в твою смерть. Ты проходишь к столу с уже остывшим ужином, а я замираю от ужаса, замечая брызги крови на твоем подбородке, на груди, обтянутой дорогим кашемиром. Кровь даже на манжетах закатанных по локоть рукавов. — Больше не повторится, — пожимаешь плечами и хладнокровно стираешь кровь с подбородка, оставляя алые мазки на салфетке. Не могу сдержать слез, они скатываются вниз и виснут на линии челюсти тяжелыми каплями. — Кажется, я говорил тебе о моем отношении к слезам. Холодно, мне холодно, Алан, и твой взгляд, насыщенный животной яростью, делает еще хуже. Что же ты сделал, безжалостный ублюдок? Кусаю губы, сдерживая волну истерики, и вытираю слезы тыльной стороной ладони. Вот так, сейчас я вдохну глубже и все пройдет. — Умница, — ты подходишь, встаешь в шаге от меня и, молчанием нагнетая обстановку, доводишь до исступления. Я едва удерживаюсь, чтобы не закричать, чтобы не забиться под стол, закрыв голову руками. — Ты думала за тобой пришли, не так ли? Что сейчас в этой комнате появлюсь не я, а кучка бестолковых полицейских, заставших меня врасплох? Мне жаль тебя разочаровать, милая Кейти, но они не помогут тебе, даже если найдут. И пока ты шепчешь это, глядя на меня с мрачной строгостью, я думаю о другом — о том, кто когда-то говорил то же самое: — Даже если ты скажешь ей, она не поможет тебе, потому что предпочтет сохранить брак. Такие дела, котенок. Такие дела. Сколько раз нужно пройти через насилие, чтобы принять его? Я не чувствую твоей ладони на предплечье, не улавливаю момента, как послушно встаю, как твои теплые пальцы касаются моего виска, убирая мешающие волосы за ухо. Не замечаю, как голубая ткань платья пачкается в крови, пропитавшей твой свитер — так близко ты прижался. Не вижу тебя, вижу отца, вернее его фигуру в темноте: высокий, широкоплечий, с идеальной осанкой, он стоит рядом, обнимая горячими ладонями и прижимая к себе. Его эмоции скрыты, но я прекрасно представляю томный блеск его глаз, сухие губы, которые он то и дело облизывает, руками продвигаясь выше, к моей еще не сформировавшейся груди. Ненавижу его и каждый раз, как он приходит ко мне, я желаю его смерти. От моих рук, конечно. — Не прячься от меня, маленькая Кейти, — он целует чуть пониже уха, подозрительно нежно, и я тону в непонимании, отчетливо ощущая чужой аромат. Приятный, а не отталкивающе резкий как обычно. Он другой сегодня, совсем другой, и я не узнаю его, потому что он всегда спешил, торопился взять свое и уйти обратно в спальню, под теплый бок моей мамы, той самой мамы, что утром неловко чмокала меня в щеку и делала вид, что ничего не происходит. — Что-то ускользает, чувствуешь? Не могу уловить, — у него горячее дыхание, он ласкает им ушную раковину, параллельно поглаживая подушечками пальцев шейные позвонки. И все же приторность ласки не может снять напряжение, сковавшее тело. Я похожа на натянутую тетиву — достаточно одного движения, чтобы сорваться. — Кто же ты на самом деле, моя сильная девочка... — это не вопрос, вовсе нет, скорее рассуждение, монолог, который нельзя прерывать. Ни в коем случае. — Что ты скрываешь... — наконец, он отстраняется, ненамного, все еще удерживая меня за шею и испытующе заглядывая в глаза. Наши лбы соприкасаются и низом живота я отчетливо чувствую как реагирует его тело. Его всегда возбуждала моя беспомощность, моя покорность и послушание. — Красота притягивает как магнит, увлекает, всегда наступает тот момент, когда желание становится невыносимым, лишает разума, и это больше всего выводит из себя, потому что я не хочу быть его заложником, — зачем он говорит это? С такой откровенной злостью и недовольством, сжимая шею до боли и впечатывая в край стола, на который я чуть не падаю. Он задирает платье, медленно скользя ладонью по внешней стороне бедра, и напирает всем телом, втискиваясь между моих ног. Влажные поцелуи на шее, поглаживания спины, плеч. Вот она, потеря контроля из-за банальной похоти, позволившая незаметно сжать попавшуюся под руку вилку. Я помню как это делать. Взмах, и он ловко уворачивается, параллельно перехватывая руку и улыбаясь, издевательски иронично — он знал, что все так и будет, так ведь? Он был готов. Он искусно подвел меня к этому, чтобы узнать, на что я способна. — А вот и малышка Кейт, — ошарашенно смотрю перед собой, оглядываюсь по сторонам и не понимая, как это возможно, ведь только что мой отец был здесь, в моей спальне, как всегда в темноте, тихим голосом, чужими ласками. Ты тяжело дышишь, твоя грудь ходит ходуном, но тебе хватает нескольких секунд, чтобы вернуть контроль. От твоего возбуждения не остается и следа, до этого шумное дыхание выравнивается, и ты вновь возвращается к невозмутимости. Привычно холодной, чужой и неприступной. — Приятно познакомиться, — на этот раз делаешь взмах ты, и вилка, предназначенная для него, впивается в мое плечо, как раз под ключицей. Твоей силы хватает на то, чтобы ввести ее до основания зубьев, и я вскрикиваю от боли, шокированно хватаясь за твою руку и не давая выдернуть ее из раны. Меня бьет крупная дрожь, и я боюсь опустить взгляд на грудь, где безвозвратно испорчено красивое платье. — Ты меня не разочаровала, — улыбаешься, все же выдергивая вилку и отступая в сторону, и, пока я прижимаю ладонь к груди, чуть ли не падая с ног от пережитого, отпиваешь воду из стакана. — Продолжим? Нас ждет десерт — твои любимые фрукты со сливками и напоследок латте с карамельным сиропом. Присаживайся, Кейт, и расскажи о том, как умер твой отец. Я хочу знать твою версию. — Я не понимаю, что вы от меня хотите. Зачем вам это? — Господи, разве нельзя оставить меня в покое и не задавать глупых вопросов. Между пальцев просачивается кровь, превращая голубой в грязно-бордовый, но ты делаешь вид, что ничего не происходит, пододвигаешь креманку с десертом ближе и собираешь кончиком ложки воздушные сливки. — Зачем вы копаетесь в моей голове? — Потому что я нашел там кое-что интересное и как практикующий психолог не могу не воспользоваться моментом. — Ваша одежда... она в крови. — Твоя тоже, так что здесь мы на равных. — Но я никого не убивала. В отличие от вас. — С чего ты взяла? — ты переводишь на меня серьезный взгляд, и я хмурюсь, в очередной раз убеждаясь в твоем безумии. В какой из сеансов психоанализа ты сделал такие нелепые выводы? Это даже смешно, отчего я улыбаюсь, мотая головой и не веря собственным ушам. Я не убийца, Алан, и не нужно сравнивать меня с собой. — Не заставляй меня ждать, уже поздно. Поздно, да, поэтому покончим с этим...