Коллекционер

Меня тошнит от безликости стен, от горькой тишины, жадно съевшей пространство, тошнит от хаоса мыслей и потерянности после нашего разговора. Он длился недолго: череда наводящих вопросов, пронизывающий взгляд, четкость слов и невнятность ответов, алые кляксы на твоей одежде и прилипшее к коже платье. Дрожь рук, искусанные в кровь губы, тихое "нет", раз за разом, до начавшейся истерики, которую ты вовремя предотвратил, закончив копаться в моей голове и оставив меня в полном непонимании, с зияющей дырой вместо здравого смысла. Потому что я не могла этого сделать, не могла убить отца и не помнить об этом. — Одна, две, три, четыре... шесть, семь...— раскачиваюсь из стороны в сторону, обхватывая колени руками и прижимая их к груди. Все крепче и крепче, пока россыпь звезд не обрывается на пятнадцати, а тяжелая дверь, издав знакомый скрип, не впускает тебя. Пожалуйста, Алан, я не выдержу больше. Вскидываю голову, с опаской наблюдая за тем, как ты медленно приближаешься держа руки в карманах брюк. Встаешь ровно напротив, почти касаясь ногами кровати и окатываешь меня ледяным взглядом. Едва уловимый запах стирального порошка прорывается сквозь аромат парфюма, и я хмурюсь, не веря в то, что начался новый день. Еще один день моего ада. — Судя по твоему виду ты не спала всю ночь, — голос тихий, плавный, успокаивающий и он не вяжется со строгостью эмоций на твоем лице. Ты брезгливо смотришь на испорченное платье, присохшее к ране, и протягиваешь руку ладонью вверх, от которой я отшатываюсь словно от ядовитой змеи. — Рану нужно обработать, Кейт, иначе у нас могут быть проблемы. — Я умру не так, как вы того хотите? — нет сил произнести это громче, поэтому тебе приходится чуть нагнуться, чтобы разобрать шелест слов. Ты смотришь на меня исподлобья, и я с ужасом замечаю, как расширяются твои зрачки. Злишься. Только ты умудряешься замаскировать злость под толстым слоем невозмутимости, впрочем, за время, проведенное здесь, я успеваю изучить нюансы твоего настроения. Вкладываю дрожащую руку в ладонь и послушно встаю на затекшие от долгого сидения в неудобной позе ноги. Они подкашиваются, но я не ищу в тебе поддержки. Ты ведешь меня в душевую, ту самую, в которой я мылась в первый раз. Ее сияющий лоск обдает холодом, и я с безразличием рассматриваю золотистые узоры кафеля, пока, оставив меня стоять у раковины, ты ищешь аптечку в шкафчике. Передо мной большое зеркало, но я упорно отвожу глаза от своего отражения, потому что боюсь увидеть там другую — девочку, умершую во мне вместе со смертью отца и благодаря тебе воскресшую. Один, два, три, четыре... Не замечаю того момента, как ты спускаешь платье до талии и выставляешь под обозрение обнаженную грудь и раны чуть пониже ключицы. Не пытаюсь прикрыться, точно зная, что ты не смотришь на меня как мужчина. Как врач, как ценитель прекрасного, как жестокий убийца, но только не как мужчина. — Почему я ничего не помню? — холодный ватный диск, смоченный в какой-то жидкости, вызывает мурашки, и я передергиваю плечами, вглядываясь в абсолютно бесстрастное лицо. При этом вопросе ты поднимаешь взгляд и я вижу в твоих глазах отражение себя. Себя — не ее. — Потому что ты не можешь помнить того, чего не совершала, — на удивление ты отвечаешь, при этом сильнее нажимая на рану и вынуждая меня поморщиться. — Амнезия психогенного характера, вследствие которой произошло вытеснение воспоминаний о травматических ситуациях. Вытеснение до определенного момента. Проще говоря, я создал условия, при которых удаленные "в корзину" воспоминания смогли восстановиться, а уснувшая в тебе личность проявить себя. — Я не убивала его, мистер Коулман, не убивала, я не могла, — кусаю губы, мечтая избавиться от твоих слов, просто выжечь их из памяти, как выжгла многое другое. Например, истинную смерть отца: взмах руки, его перекошенное от боли лицо, кровь - пульсацией и мое немое участие. Я молча наблюдала, как он умирает. — Ты? Нет. Конечно нет, а вот маленькая Кейти.... — ты не договариваешь, не заканчиваешь фразу, ввергая меня чуть ли не в отчаяние, потому что как бы я не пыталась понять — я не могу, ты не даешь мне всех ответов. Ты прячешься за профессиональными терминами, которых я не знаю. — Она оказалась смелее тебя и избавила вас от домогательств отца. Ты ее должница, Кейт, — шепчешь, между делом избавляя меня от платья. Тепло твоих прикосновений вызывает дрожь, ты нежен, когда проводишь ладонью вдоль по изгибам тела, когда цепляешь ткань нижнего белья и тянешь его вниз, к коленям, которые я рефлекторно свожу. Никто после него не касался меня так, не видел меня настолько обнаженной. Твои действия вырывают из прострации и я хмурюсь, замечая, как твое дыхание сбивается, становится частым и чуточку шумным. По обыкновению ледяной взгляд тает и в нем появляется что-то горячее и пламенное, пугающее не меньше, чем привычная бесстрастность. Сейчас ты не похож на того Алана, к которому я привыкла за дни заточения. — Мистер Коулман? — я прикусываю губы до боли и сдерживаю слезы, наблюдая за тем, как ты, встав в шаге от меня, медленно сканируешь мое тело, как задерживаешься на груди, животе, как зависаешь на уровне сжатых бедер. Я отчетливо вижу твое возбуждение и пячусь назад, прикрывая грудь руками. — Мистер Коулман, я прошу вас, пожалуйста. — Т-ш-ш, — прижимаешь палец к губам и резко оказываешься рядом, впиваясь в мое лицо безумным взглядом. — Я хочу тебя кое-с-кем познакомить, — у тебя сильные руки, Алан, и ты сжимаешь меня в объятиях, блокируя всякое сопротивление. Целуешь, на удивление нежно, почти трепетно, наплевав на то, что я не отвечаю, даже не двигаюсь, сразу сдавшись и превратившись в живую статую. На секунду мне кажется, что сейчас я дома, в своей комнате, в объятиях того, кто утром целовал меня в лоб и провожал в школу, но твой аромат — он отличается от того, которого я боялась в детстве. Он другой: свежий, с тонкой ноткой горчинки. Твои прикосновения тоже другие: неторопливые, обжигающие, в моменты, когда ты сжимаешь ягодицы, толкаясь в меня эрекцией, чуть-чуть болезненные. Потому что ты, в отличие от него, не боишься оставлять на моем теле отметины. Ты отрываешься от моих губ и заглядываешь в глаза, опаляя кожу рваными выдохами. Что ты хочешь увидеть в них, Алан? — Где же ты, моя маленькая Кейти? — произносишь, поглаживая мой подбородком пальцем, а второй рукой зарываясь в волосы на затылке. Чуть тянешь назад, вынуждая меня запрокинуть голову, и проявляешь грубость, подталкивая к раковине, до тех пор, пока холодный фаянс не касается поясницы. Я чувствую это, но не чувствую твоих прикосновений, я словно проваливаюсь в вакуум, абстрагируясь от творящегося надо мной насилия. И пока я с силой цепляюсь за края раковины, вымещая на ней свою беспомощность, ты отпускаешь меня, но только для того, чтобы снять с себя свитер, а затем футболку. Закрываю глаза и считаю звезды, сквозь собственный бессвязный шепот слыша звук расстегиваемой ширинки. Один... два...три... пятнадцать, один... два... Ты не прилагаешь абсолютно никаких усилий, с легкостью разворачивая меня спиной к себе, и упираешься в мои сомкнутые ягодицы членом. Я ощущаю его твердость и шепчу уже громче, упрямо не открывая глаз. Я просто хочу, чтобы это поскорее закончилось, наступило утро и его прикосновения, запах и следы спермы на бедрах смылись под горячими струями душа. — Открой глаза, Кейт, — тихий шепот проникает сквозь пелену отвращения и я мотаю головой, ожидая проникновения. Сейчас он сделает толчок и внутренности обожжет болью, мышцы заноют от глубокой наполненности и ритмичные движения во мне вызовут приступ тошноты. — Ну же, открой глаза, — уже громче, настойчивее, с приказными нотками. Он никогда не разговаривал со мной так и в его голосе сквозила мягкость, припорошенная уговорами и обещаниями, изредка угрозами о том, что маме не понравится моя ложь и она разлюбит меня. Не разлюбит, просто отвернется, выкинет меня из своей жизни, спрятавшись от совести в крепких объятиях любовника за сотни миль от Атланты, где медленно угасает ее дочь. Я распахиваю глаза одновременно с болезненным спазмом внутри и натыкаюсь на свое отражение в зеркале. Царапающий звук ногтей по фаянсу нагнетает обстановку, и я не вижу ничего, кроме своего лица: бледного, со струйкой крови, текущей по подбородку из прокушенной и вспухшей губы. Но не внешний изъян привлекает внимание, а чужой и ненавидящий взгляд потемневших глаз, смотрящих на меня в упор. Это не я, не Кейт Стефенсон, а что-то другое и безликое, наполненное безумием и ненавистью. — Ты хотела знать, кто убил твоего отца, познакомься... — ты отходишь, возвращая мне личное пространство, и я не замечаю того факта, что вся твоя одежда на месте, в идеальном, как и обычно, порядке: брюки, застегнутая ширинка, футболка, спрятанная под тонким свитером. Невозмутимость на лице и ровное дыхание. Ты не пытался меня насиловать, только заставил поверить в это. Для того, чтобы увидеть маленькую Кейти. Поздравляю, Алан, у тебя получилось.