Коллекционер

Ты приходишь ко мне на следующий день, не делая резких движений берешь стул и садишься напротив, доставая планшет с бумагами и ручку. Я крепче прижимаю колени к груди и забиваюсь в угол, боясь не тебя, не боли, что ты можешь доставить, а слов, которые перевернут меня наизнанку, выпотрошат лабиринты мозга и покажут новые грани. Разбудят ту, что несколько секунд смотрела на меня в отражении зеркала, ту, что живет во мне, со мной, в моем сознании. И да, Алан, я боюсь ее, даже несмотря на то, что благодаря ей я до сих пор жива. Ведь только из-за нее ты держишь меня здесь. Тебе интересна не я, а та, что убила своего отца. Маленькая Кейти. — Ты так и не спала? — поправляешь очки, удобнее устраивая их на переносице, и что-то отмечаешь, а я под этим изучающим взглядом ощущаю себя подопытным кроликом, должным выдержать очередной эксперимент. Подозреваю, какой. Ты пришел, чтобы увидеть ее, не так ли? — Ты нарушаешь правила, Кейт, сон, как и прием пищи, обязателен. Хочешь, я расскажу, что тебя ждет, если ты продолжишь бодрствовать? Мотаю головой, но ты все равно продолжаешь: — По моим подсчетам ты провела в режиме "онлайн" более тридцати шести часов. После двух суток начнутся проблемы с координацией, ухудшится речь и световосприятие, не говоря уже о том, что тебя ожидают неприятности со стороны желудочно-кишечного тракта. Но самое интересное произойдет потом, когда твой мозг начнет отключаться самопроизвольно. Провалы будут длиться от трех-четырех секунд до двадцати минут с учащающейся периодичностью. И это не сон, Кейт, а отключение контролирующих участков мозга. Заметь, контролирующих. Ты понимаешь, к чему я веду? Прикусываю губы, превращая их в тонкую линию, и вновь мотаю головой. Я не понимаю, слышишь? Я ни черта не понимаю в твоей психиатрии. И мне хочется закричать, чтобы ты услышал. — Ты приблизишься к тому, от чего так отчаянно убегаешь. — Что вы имеете в виду? — напрягаюсь, до боли впиваясь пальцами в предплечья, и наклоняюсь в твою сторону, будто этот жест сможет подтолкнуть тебя к более развернутому ответу. Комната как-то странно покачивается, и я резко дергаюсь, чтобы словить равновесие и не завалиться набок, как неловкая детская игрушка. — Тебе лучше знать, — ты кривишь губы, и твое спокойствие рождает во мне ярость. Я забываю, кто ты, какая роль уготована мне и как близко я нахожусь от смерти. Я просто бросаюсь вперед, неуклюже вставая на колени и пытаясь впиться в твое невозмутимое лицо ногтями. Господи, какая я дура, раз рассчитывала выбить тебя из колеи — ты будто ожидал такой реакции, слишком быстро избавившись от предметов в своих руках и перехватив мои запястья. У меня не хватает сил, чтобы бороться с тобой, и одновременно с вырвавшимся из меня криком ты опрокидываешь меня на кровать и наваливаешься сверху, зафиксировав мои руки над головой и прижав их к подушке. Я дергаюсь, пытаясь избавиться от тяжести твоего тела, но слишком быстро устаю, в конце концов просто затихая. Безумный стук сердца успокаивается, и я с безразличием смотрю в склонившееся надо мной лицо. Ты никогда не был настолько близко, Алан, и теперь я могу рассмотреть каждую твою морщинку, каждую крапинку в серой радужке глаз, почувствовать тепло твоего дыхания и жар тела. — Забыл предупредить: всплеск эмоций тоже является последствием бессонницы, — твой голос звучит строго, но не угрожающе, с более выраженной хрипотцой чем обычно. Последние силы уходят и под воздействием твоей близости я расслабляюсь, уже точно зная, что ты не позволишь ей прийти. Только не сейчас. А значит, я могу поспать. Веки слипаются, и где-то на границе сознания я удивляюсь тому, что вообще способна заснуть рядом с тобой. Видимо, бессонница окончательно лишила меня разума. — Я убегаю от нее, я боюсь ее, мистер Коулман, — шепчу, практически бессвязно, наблюдая за тем, как ты склоняешься еще ближе, так, что твое лицо совсем размывается перед глазами. Ты осыпаешь поцелуями линию подбородка и я проваливаюсь во что-то тягучее и одновременно легкое — полусон-полуреальность, в которой не испытываю страха: ни перед ней, ни перед тобой. — Тогда ты должна поспать, Кейт, всего лишь поспать... Мне хорошо, я окончательно засыпаю, уже не чувствуя, как ты отпускаешь мои руки и, приподнявшись на локте, трепетно обводишь контур лица кончиками пальцев, как убираешь прилипшие к вискам волосы и, вставая, накрываешь меня одеялом. Стоишь, несколько минут наблюдая за тем, как я сплю, и достаешь из кармана наполненный снотворным шприц, который так и не понадобился. Не сегодня.

***

Мое пробуждение оказывается на редкость тяжелым, я едва открываю глаза, щурясь от яркого света, а потом закрываю их вновь, чтобы проанализировать собственное состояние. У меня ничего не болит, но это не умаляет странного ощущения раздавленности и усталой лености, когда я не хочу даже пошевелить рукой, чтобы поправить сползшее с плеч одеяло. От холодного потока воздуха кожа покрывается мурашками и в конце концов это вынуждает меня резко открыть глаза, чтобы удостовериться в своих догадках. Неверяще смотрю на ненавистную дверь, приоткрытую на несколько дюймов, и медленно, боясь спугнуть удачу, поднимаюсь с постели. Я боюсь каждого шороха, поэтому, когда под ногу попадает уроненная тобой ручка, откатываясь под кровать, я замираю на месте и от страха зажмуриваю глаза. Мне кажется, ты уже знаешь, что я задумала, и стоит мне открыть глаза, как я увижу тебя стоящим передо мной, но проходят секунды, а вокруг ничего не меняется. Бог мой, неужели у меня появился шанс выйти из этой могилы? Больше я ни о чем не задумываюсь и действую только лишь на инстинктах: подкрадываюсь к двери, напрягая слух; аккуратно приоткрываю ее, чтобы рассмотреть коридор, и, не заметив ничего подозрительного, выскальзываю из комнаты. Я не думаю о том, что все слишком просто, что ты не из тех людей, которые просчитываются в мелочах, и, ослепленная надеждой, крадусь по коридору, усыпанному дверьми. Я не знаю, что за ними, и не хочу знать, потому что твой мир ужасен, Алан, ты пропитал его жестокостью и смертью, скрытой в мутном растворе формалина. Ступни вмерзают в пол по мере того, как я продвигаюсь дальше, и разум ищет подсказки, те малые крупицы знаний, которые помогают мне сориентироваться, не пойти неверным путем, где меня ждет тупик — комната с большим столом, где мы несколько раз ужинали. Вместо этого я поворачиваю в совершенно другую сторону и за поворотом коридора-лабиринта надеюсь найти хоть какой-нибудь выход. Но вместо этого отчетливо слышу звук открываемой двери: щелчок, приправленный тихими шагами. В сгустившейся тишине они кажутся раскатами грома, и я прижимаю ладонь к губам, чтобы не обронить истеричный всхлип, не выдать себя, хотя бы несколько мгновений до того, как ты обнаружишь меня, провести наедине с надеждой. Она угасает по мере того, как я пячусь назад, толкаясь в попадающиеся на пути двери и раз за разом натыкаясь на неприступный металл. И лишь одна из них поддается, впускает меня в абсолютную тьму и холод, от которого я отшатываюсь к стене, прижимаясь к ней спиной. Мне не видно ничего, никаких очертаний, форм, намеков, поэтому я опускаюсь на колени и, шаря по гладкому ледяному полу руками, осторожно продвигаюсь вперед, желая спрятаться хоть где-то, превратиться в точно такую же тьму, слившись с ней воедино. Окружающий холод начинает щипать ладони, и на пути попадается что-то странное, напоминающее звенья цепи, звякнувшие от моего касания. От моего ли? Ведь я едва прикоснулась к ним кончиками пальцев. И среди оглушительного стука сердца я начинаю улавливать чье-то дыхание, сначала спокойное и глубокое, а потом, рваное и частое, будто тот, кто находится в этой темноте, понял, что уже не один здесь. — Кто здесь? — испуганный женский голос вынуждает отшатнуться, сжаться от подступившего страха и отчаяния, что я попала в ловушку ничуть ни лучше, чем моя комната. — Господи, помогите мне, пожалуйста, помогите. Я не понимаю, где я, пожалуйста, кто вы? Прошу, скажите, что вам надо от меня? Мне холодно, слышите? — и пока она шепчет, повышая ноты, я прихожу в себя и пытаюсь заткнуть ее, потому что ты можешь услышать, прийти сюда и сделать ужасные вещи. Со мной, с ней. — Молчи, не говори ни слова, иначе он услышит. Но ее прорывает, она громко всхлипывает, пытаясь до меня дотянуться, и цепь, наверняка удерживающая ее на месте, звонко ударяется о пол, из-за чего я в ужасе бросаюсь в сторону, не думая о том, что могу на что-нибудь наткнуться. В комнате загорается холодный больничный свет и, перед тем как ты открываешь дверь, я успеваю скользнуть за высокий анатомический стол, стоящий невдалеке. Рыдающая девушка затихает, я слышу, как громко стучит цепь, когда она отползает как можно дальше от тебя, и вновь прижимаю ладонь к лицу, чтобы даже дыхание не смогло меня выдать. Сложно это сделать когда зубы стучат от холода. — От тебя слишком много шума, — я узнаю эту приторную вкрадчивость и даже представляю, как ты опускаешься перед ней на корточки и впиваешься колючим взглядом в заплаканное лицо. — Ты испытываешь мое терпение, Миа. Молю бога, чтобы она не рассказала про меня, и прикусываю губы, роняя крупные слезы. Я правда хочу перестать плакать, Алан, потому что тебе это не нравится, но страх быть обнаруженной сильнее твоих правил, сильнее жалости к той, что оказалась замурована в этом металлическом холоде. — Простите меня, мистер Харрис, я больше не буду, не буду. — Т-ш-ш, тихо, — ты выдерживаешь паузу, и я улавливаю лишь ее рваные всхлипы, думая о том, что ей нужно перестать плакать, ведь ты не любишь слез, от них раздражается кожа. И будто читая мои мысли, ты произносишь: — Перестань уродовать себя слезами, — ты недоволен, я ощущаю это даже через расстояние между нами, и моя и без того замерзшая кожа покрывается инеем страха. От затянувшейся паузы колени начинают трястись, и я сильнее сжимаю их, будто боясь, что они издадут шум, точно такой же, как внезапное падение оков, от которого я вздрагиваю как последняя параноичка. Неужели ты отпустил ее, Алан? — Я хочу рассказать тебе кое-что, — что-то странно булькает и после этого короткого звука я слышу лишь твой плавный голос, ни ее дыхания, ни истеричных всхлипов — ничего. Как же легко ты смог успокоить ее. — Рассказать о том, как консервируется красота. Это несложно, если соблюдать технику, но достаточно трудоемко, если ты хочешь сделать истинный шедевр, — тяжелые шаги приближаются к моему укрытию, и я напрягаюсь, еще сильнее поджимая ноги и впечатываясь в ледяную поверхность спиной. Стол дрожит, всего секунду, и я задираю голову вверх, надеясь увидеть хоть что-нибудь из того, что происходит между вами. — Впрочем, шедевры стоят того, особенно такие. Для чего ты говоришь ей это, Алан? — Сначала нужно вытолкнуть кровь из сосудов, — при этих словах раздается звук падающих капель, постепенно перетекающий в сплошное журчание, будто что-то сливается в металлическую емкость. Я верчу головой, чтобы понять, откуда он разносится, а ты неторопливо продолжаешь: — Для этого я ввожу в бедренную артерию слабый раствор формалина до тех пор, пока выталкиваемая жидкость не становится бледно-розовой. Вызывающий тошноту металлический запах забивает легкие, и я часто сглатываю, чтобы сдержать рвотные позывы и не выдать себя. Внутри что-то переворачивается, мелькает смутная догадка, но я отметаю ее прочь, потому что... Потому что ты не можешь разговаривать сам с собой, ведь ты не настолько безумен. — Тебе придется подождать несколько минут. Забываю дышать и напрягаю слух, из десятков звуков пытаясь выловить один, свидетельствующий о том, что эта девушка жива и ты разговариваешь с ней. А не со мной, ведь ты не знаешь, что я здесь, так ведь? Ты не мог загнать меня в ловушку, не мог просчитать каждый шаг. Или мог? — Мне понадобится твоя помощь, Кейт, потому что сейчас я приступлю к основному этапу. Распахиваю глаза и в ужасе кидаюсь прочь от стола, мои замерзшие ноги не слушаются, и я неуклюже падаю в нескольких футах от двери. От собственной беспомощности хочется выть, но я лишь прокусываю нижнюю губу до крови и, не оборачиваясь, достигаю двери. Закрытой двери. Прижимаюсь к ней лбом и дышу, дышу, быть может, в последний раз, ведь я нарушила одно из твоих правил — покинула стены комнаты без твоего разрешения. — Я попросил тебя о помощи, Кейт, — мотаю головой, пытаясь выкинуть из головы твой жесткий приказ, и по-детски глупо зажмуриваюсь, словно это спасет меня от дальнейшего развития событий. Не спасет, знаю, ведь ты не исчезнешь, не испаришься как ядовитые пары формалина. — Ты успела познакомиться с Мией? Милая девочка, — ты приближаешься, я чувствую твой ледяной взгляд на затылке, от которого вниз по позвоночнику растекается парализующая волна. Я не могу пошевелиться, лишь легонько вздрагиваю, когда ты встаешь за моей спиной и касаешься плеча горячим дыханием. Не удивлюсь, если сейчас ты достанешь скальпель и одним взмахом перережешь мне горло. Это милосердней, Алан, много милосердней, чем изо дня в день умирать от страха. — Послушная и посредственная, ни чем не примечательная студентка юридического колледжа. Она не смогла бы понять меня так, как можешь понять ты. Что за чушь ты говоришь? Потому что я тоже не понимаю тебя. — Повернись, я хочу тебе кое-что показать. То, из чего я делаю шедевры. Мои цветы. — Я не хочу, мистер Коулман. — Кейт... — тихий шепот страшнее крика, и я медленно поворачиваюсь, стараясь глядеть только на тебя, никуда больше. Досконально уложенные волосы, чувственные губы, пронзительный взгляд. Гладко-выбритый подбородок и белый воротничок рубашки. Три расстегнутые пуговицы и закатанные рукава светлого свитера. Подбородок-губы-правильный нос. Воротничок рубашки-широкие плечи-латексные перчатки в разводах крови. — Пойдем. Ты поводишь головой чуть назад и тут же делаешь шаг в сторону. Спазм в желудке скручивается сразу же, как мой взгляд падает на лежащую на столе девушку. Мертвую девушку. Бледная кожа, идеальное тело. Я сгибаюсь пополам, но ты не даешь передышки, хватая за предплечье и силой подтягивая ближе к столу. Я пытаюсь отвернуться, затеряться вниманием в многочисленных инструментах, лежащих на металлических столах у противоположной стены, или в таких же металлических раковинах, шкафчиках, полках, но ты фиксируешь мою голову, жестко впиваясь в нижнюю челюсть пальцами. — Смотри, насколько она прекрасна. Достойное дополнение к моему саду. Действительно, прекрасна, прекрасна настолько, что я провожу параллель с куклой —они тоже красивы, правда, мертвы. Против воли рассматриваю ее лицо, тело, изящность линий, плавность изгибов и прекращаю сопротивляться, вдруг превращаясь в покорное желе. Ты можешь проделать со мной тоже самое, Алан, только избавь от своего безумия. — Она напоминает мне белую лилию, — ты отпускаешь меня, уверенный в том, что я ничего не предприму, и подходишь к ней, скользя кончиками пальцев от тазовой косточки до стопы. — Ее красота в простоте линий, в идеальности кожи, в невинном выражении лица. Хочешь знать, с каким цветком ассоциируешься ты? — слегка изгибаешь брови, ожидая моей реакции, и не дождавшись, продолжаешь: — Дендрофилакс Линдена, проще говоря призрачная орхидея. Это очень редкий цветок, Кейт. Как и ты. Я не слышу тебя, полностью провалившись в смертельный сон Мии и разглядывая торчащие из ее бедренной артерии трубки. Небольшой надрез под левой грудью указывает на причину смерти, и я удивляюсь тому, как быстро ты это сделал. Прятавшись там, за столом, я даже не поняла, что ты забрал ее жизнь. И сейчас, под тяжестью твоих слов и в непосредственной близости от распластанной на столе девушки я начинаю ощущать стойкое желание жить, не стать одной из тех, кто пополнит твой сад. Я не хочу быть на ее месте, слышишь? А для этого мне нужно понять... — Я хочу увидеть ваш сад, мистер Коулман.