Коллекционер

Я едва переставляю ноги: замерзшие, негнущиеся, и обнимаю себя за плечи, стараясь унять дрожь и скрыть от тебя нарастающий страх; я отчаянно хочу запомнить переплетение коридоров, по которым мы идем, но будто назло все они сливаются в изломанный углами лабиринт, запутывая меня все больше и больше. Что это за место, Алан, и сколько твоих тайн скрыто за каждой из дверей, попадающихся на нашем пути? Ты молчишь, идешь рядом, почти касаясь моей руки своей, и даже не подозреваешь, как сильно я хочу вгрызться в твою глотку, чтобы просто выжить. Выйти из этой ловушки и вернуться в мир нормального человека, ноющего на проблемы с работой или личной жизнью, и на самом деле не знающего, какое это счастье — жить. Хоть как-то. Дышать без страха. Не вздрагивать от звуков. Не прятать слезы. Не бояться молчания. Оно сводит с ума, и я почти сошла, раз позволяю себе обронить вопрос: — Что это за место, мистер Коулман? Или мистер Харрис? — Алан, — ты слегка поворачиваешь голову, глядя на меня сверху вниз и вынуждая меня сжать губы, потому что твой строгий взгляд вбивает в меня гвозди, призывая к покорности. — Это мой дом, Кейт. Вернее, его часть. Как ты понимаешь, скрытая его часть. Удивленно изгибаю брови, представляя размеры дома, и останавливаюсь вслед за тобой, вставшим перед двустворчатыми дверьми. Деревянные и высокие, с позолоченными ручками и декоративными элементами, они не вписываются в общий аскетичный интерьер, и я понимаю, что за ними находится действительно что-то важное для тебя. — Тебе понравится, — слегка улыбаешься, нажимая на обе ручки одновременно и толкая створки вперед в почти театральном жесте. Я зажмуриваю глаза и мысленно считаю до трех, чтобы взять себя в руки и не развернуться назад, не убежать прочь от тебя, твоего сада и навязанного сумасшествия. В нос ударяет стойкий цветочный аромат, обволакивая разными нотами, и я хмурюсь, непонимающе вглядываясь в полумрак перед собой. Господи, это всего лишь сад. Я распрямляю плечи, словно скидывая с себя тяжелый груз, и делаю осторожный шажок внутрь, вслед за тобой. Здесь тепло и влажно. — Цветы очень капризны, поэтому им необходимы условия, которые я поддерживаю: температура, влажность, свет. С некоторыми из них легко, с некоторыми... скажем так, они более требовательны, особенно это касается орхидей. Дай мне руку, — ты вновь протягиваешь мне руку ладонью вверх, и я, зная, как ты отреагируешь на промедление, вкладываю в нее пальцы. От этого касания меня передергивает, но, слава богу, ты не замечаешь этого, лишь сжимаешь их крепче и тянешь за собой, к стеклянной стене, разделяющей нас и спящий, покрытый покрывалом теней сад. — Сейчас ты поймешь, не можешь не понять, за что я люблю красоту. Ты включаешь свет на электронном табло с указателями температуры и влажности, и я отшатываюсь назад, пока ты не останавливаешь меня резким рывком. Ты чокнутый придурок, Алан, потому что там, за толстым стеклом я вижу твой сад. И вопреки здравому смыслу нахожу в нем что-то прекрасное. Я не замечаю момента, когда стекло перед нами ускользает вверх, и мы проходим дальше, по широкому проходу, по обеим сторонам которого находятся каскадные полки с цветами: начиная от банальных незабудок и заканчивая королевскими розами. Но разношерстность цветов не интересует меня, потому что вся я проваливаюсь в стоящие на круглых подиумах стеклянные цилиндры с теми, кому не повезло или повезло? стать твоим садом. Ведь это такая честь, да? — Ты хотела увидеть. Смотри... — ты отходишь в сторону, наконец отпуская меня, и я обнимаю себя за плечи, чувствуя как липкий холод покрывает кожу, пробирается внутрь и сковывает сердце. Я не могу сделать ни вдоха, и от избытка эмоций грудь сдавливает болезненный спазм, который перерождается в тихий всхлип. Я проглатываю его и подхожу ближе, касаясь стекла кончиками пальцев и всматриваясь в парящую в формалине девушку. Ее глаза закрыты и всего на миг меня посещает мысль, что она просто спит — так естественно она выглядит. Кажется, стоит постучаться, спугнув ее сон, и она встрепенется, дернет руками, желая выплыть, и покинет ядовитую постель. Но проходит время, а ее лицо остается прежним: бледным и очень красивым, с бледно-розовыми, чуть приоткрытыми губами, чувственными и пухлыми. Развевающиеся вокруг головы длинные черные волосы, тонкие запястья, идеальная фигура в облаке полупрозрачного платья, очерчивающего грудь и ноги с изящными лодыжками. Я близко, мне приходится задрать голову, чтобы рассмотреть ее лучше, и ты, стоящий рядом и не спускающий с меня пристального взгляда, шепчешь: — Black Baccara — чайно-гибридная роза, одна из самых любимых мною роз. Не слышу тебя, потому что заворожена ее красотой, ее совершенством, твоим умением создавать истинные шедевры, и наверное, это аморально видеть в них прекрасное, поэтому сквозь плотный туман зачарованности я ощущаю едкий укол стыда, который вынуждает меня отшатнуться, сделать шаг назад и отвести глаза от мертвой девушки. Куда угодно, но только не на нее. И, как только я прекращаю смотреть на нее, эмоции возвращаются: на смену восхищению приходит страх, привычный, навязчивый, от которого я мерзну даже здесь. Потому что я знаю, как ты назовешь меня. — Призрачная орхидея. — Что? — ты прищуриваешь глаза, пытаясь уловить мой шепот, и подходишь ближе, отчего твой аромат смешивается с цветочными нитями и обволакивает меня вяжуще-горьким облаком. — Вы назовете меня призрачной орхидей, когда... когда убьете. Да? — заглядываю в твое лицо, на самом деле не требуя ответа, и ты киваешь, медленно поднимая руку и слишком нежно для убийцы убирая прядь волос с моего виска. Мне до тошноты противны порхающее прикосновение твоих пальцев на скуле, затем на линии челюсти, на подбородке, но я послушно склоняю голову, следуя за твоей рукой и принимая ласку. Желание отодвинуться нарастает по мере того, как тянутся секунды, но я перебарываю себя и прячу отвращение вглубь, туда, где желание жить оказывается сильнее. — На самом деле мы с тобой похожи, — ты накрываешь ладонью мой затылок и склоняешься ближе, так, что я ощущаю твое дыхание на губах. Шепчешь в них, успокаивающе поглаживая волосы и заполняя собой каждую молекулу воздуха. — Знаешь, что я увидел на твоем лице, когда ты смотрела на нее? Восхищение, — ты целуешь меня, обхватываешь мои губы своими и ненавязчиво подчиняешь рот, проталкивая язык глубже. Мои мышцы гудят от напряжения, и тело превращается в камень, и ты, конечно же, замечаешь это, поэтому прекращаешь поцелуй и изучаешь мое лицо строгим взглядом. — Признайся, Кейт, она великолепна. Врать не имеет смысла. — Как ты понимаешь, в мой сад попадают лишь избранные, так что ты можешь гордиться собой. Ты избранная, Кейт, среди всей это серой массы, безвкусных лиц, посредственной внешности. Среди пустых слов и одинаковых эмоций. Нечто особенное и ценное. Твоя красота не увянет и не сотрется временем, я позабочусь об этом, обещаю, — твоя эпичная речь вызывает лишь отторжение, и я едва сдерживаюсь, чтобы не плюнуть тебе в лицо. Ты болен, Алан, и это доказывает жуткий блеск твоих глаз, когда ты переводишь внимание на молчаливую свидетельницу нашего разговора. На мгновение я зажмуриваюсь, пытаясь удержать слезы, а ты как ни в чем не бывало продолжаешь: — Она не единственная здесь, пойдем, я познакомлю тебя с остальными, — ты перехватываешь мою дрожащую ладонь, переплетаешь наши пальцы, будто нас ожидает приятная прогулка, и жестко тянешь за собой, туда, где среди цветочного безумия затерялись мертвые девушки. Странно, я нахожу в себе силы принять душ, и пусть моя жизнь висит на волоске и зависит от твоего настроения, но в соблюдении привычных ритуалов я нахожу некоторое успокоение. Образы убитых тобой девушек въелись в сознание, но сейчас, спустя несколько часов после того, как я вернулась к себе, они смазались, остались одни очертания и тихое безразличие к происходящему вокруг. Я просто опустошена и устала от груза эмоций, которые ты во мне возродил. Их слишком много, понимаешь? Мое похищение, правда о смерти отца, маленькая Кейти, живущая во мне, законсервированная в формалине красота... Безумие. Прохладные капли воды капают с волос на грудь, и я оборачиваюсь полотенцем, отодвигая шторку душа и натыкаясь на тебя, стоящего посреди моей могилы. Ты заменил привычный свитер и рубашку на серую футболку и такого же цвета джинсы, но не изменил своей привычке держать руки в карманах. И сейчас, глядя на тебя настороженным взглядом, я думаю о том, что ты убиваешь именно в этом. С идеальной прической и в идеальном образе. Сцепляю пальцы, поддерживая края полотенца на груди и встаю как вкопанная, пока ты оценивающе оглядываешь меня с ног до головы. — Я забыл, как прекрасно твое тело. Сними полотенце, Кейт. Сердце бухает вниз и в районе груди нарастает водоворот паники, который отдается бешеной пульсацией в висках. Ты забыл о моем теле, а я забыла, что ты мужчина и что тебе не чужды простые человеческие инстинкты, которые могут разбудить во мне прошлые раны. Цепляюсь взглядом за принесенный поднос с едой: за бокал на высокой ножке, наполненный рубиновой жидкостью, и за цветок гиацинта, перевязанный кружевной тесьмой. Это символично, не правда ли? Гиацинты при первой встрече и сейчас, при последней. Мне даже не интересно, как ты меня убьешь, главное, чтобы не было больно. Разжимаю пальцы, и полотенце беспрепятственно соскальзывает вниз, оседая на пол махровым облаком. Ты прищуриваешь глаза, скрывая зарождающийся в них огонь, а я думаю о том, что месяцы, проведенные здесь, нельзя считать жизнью, лишь ее подобием. — Ты похудела. Это моя вина, теперь я буду внимательнее относиться к твоему рациону. Я хочу знать, у тебя была физическая близость с кем-нибудь, кроме отца? Вскидываю подбородок от неожиданности вопроса и, не задумываясь, мотаю головой. Знаешь, Алан, сложно быть женщиной, когда всякое прикосновение противоположного пола вызывает отвращение. И да, я пыталась устроить личную жизнь, но все заканчивалось так и не начавшись. Слишком много барьеров нужно преодолеть, а я не умею прыгать, только не после того, что сделал со мной отец. — Хорошо. Второй вопрос: твоя мать. Она знает правду? Знает, что ты убила его, или ее устраивает официальная версия? — Я не знаю. Мы никогда не говорили на эту тему, не ворошили прошлое, словно его смерть перечеркнула все, что происходило в стенах моей комнаты. Осталось только чувство вины и неловкости, когда мы оставались с ней наедине. Думаю, после того, как она оплакала его, она почувствовала раскаяние. Слишком поздно для меня, для нас. Зачем вы это спрашиваете, мистер... — при этих словах ты слегка поводишь подбородком, и я поправляюсь: — Ал-лан? — Я хочу понять тебя, так же, как ты хочешь понять меня. Я не так часто сталкивался с диссоциативным расстройством личности, и твой случай уникален, Кейт, по многим причинам, например, в том, что ты даже не догадывалась о существовании другой, спасшей тебя от насилия личности. Прошло шесть лет с момента ее проявления, и если бы не наша встреча, вполне возможно, ты никогда не узнала бы о ней, — неуловимо пожимаешь плечами и впиваешься в меня взглядом. Представляешь, я почти забыла, что стою перед тобой обнаженной, потому что внезапное откровение выбило почву из-под ног. — Я не здорова? Психически... — Не обязательно, тем более Кейти проявляет себя лишь при определенных условиях — агрессивном насилии. Думаю, не столкнувшись с ним, ты бы никогда не столкнулась и с ней. — То есть я могу не бояться, что она... — поджимаю губы, не зная, как подобрать слово, а ты киваешь, прерывая мои стенания. — Можешь. Она не навредит тебе, меньше всего в жизни ты должна бояться ее, — знаю, на что ты намекаешь, но собственные тараканы не менее страшны, чем ты. — Подойди ко мне, — ты достаешь руки из карманов и слегка хлопаешь по бедру ладонью, будто подзывая испуганного зверька, а я не могу пошевелиться, потому что ярды между нами превратились в трясину. — Смелее, Кейт, не испытывай мое терпение, — в голосе звучат стальные нотки, и я заставляю себя сделать шаг, еще один, пока ты не оказываешься совсем рядом, так, что моя грудь почти касается твоего тела. Проклятые звезды вспыхивают перед глазами, и в этой яркой круговерти мне сложно наблюдать за твоими эмоциями. — Ты должна смотреть на меня и понимать, кто перед тобой. Здесь нет твоего отца и не будет. Ты можешь произносить мое имя, если от этого тебе будет легче. Ты должна слушать мой голос. Впрочем, сегодня все будет по-другому. Ты говоришь загадками и смотришь прямо в глаза, обдавая холодными искрами, проводишь по плечам ладонями и, сжав мои руки, целуешь. Нежно. Я даже думаю, что твоя мягкость не вписывается в общий портрет хладнокровного убийцы. Они должны быть жестоки, разве нет? Много позже я узнаю, что была права, и что твоя приторная нежность в этот вечер была лишь очередным экспериментом, а пока с натянутыми нервами принимаю твою ласку и верю, что так называемая "уникальность" дает мне шанс. Шанс, которого не было у убитых девушек. Шанс подстроиться под тебя и найти выход. И неважно, чего мне будет это стоить, потому что я хочу жить. — Раздень меня, Кейт...