Коллекционер

Я лежу на кровати, пропитанная твоим запахом, растерзанная твоим желанием, и прижимаю простынь к груди, до онемения впиваясь в нее пальцами. Ты не произносишь ни слова: молча одеваешься, молча поправляешь растрепавшиеся волосы, молча приводишь себя в порядок, а я собираю себя по крупицам, пытаясь избавиться от ощущения наполненности. Той самой, когда ты вошел в меня, и я впервые за долгое время почувствовала в себе мужчину. Ты был нежен со мной, Алан. Более чем. И терпелив — ты не применял силу и не угрожал, но добивался покорности одним лишь взглядом, в котором полыхали то блики холода, то искры пожара. И знаешь, что было самым сложным? Осознавать, что у меня нет выбора, что я должна следовать за твоим голосом и исполнять твои желания. Каждый раз, как я сталкивалась с мужчиной, у меня не было выбора. Я не чувствовала возбуждения: ни когда ты целовал меня, ни когда ласкал грудь, ни когда касался меня там. Я сжималась от взмаха твоей руки и закрывала глаза всякий раз, как взгляд падал на твою наготу, потому что я не могла принять факт того, что ты будешь во мне. Но ты был — глубокими настойчивыми толчками, вызывающими непроизвольные спазмы мышц внутри — мое тело сопротивлялось и делало только хуже, потому что ты возбуждался сильнее. Ты рвано дышал и рычал сквозь зубы, когда я сжимала тебя, пытаясь не пустить глубже, и я не помню, что ты шептал, когда двигался во мне, единственное "моя Кейти" въелось в сознание, налипло грязными комьями, от которых, как и от твоего запаха, хочется отмыться. Я только дождусь, когда ты уйдешь. — Твой ужин, Кейт, ты должна все съесть, — наконец, ты поворачиваешься ко мне и смотришь на меня затяжным проникновенным взглядом. Что-то в твоем лице неуловимо изменилось, и я не успеваю найти отличие, потому что уже в следующую секунду ты резко разворачиваешься и покидаешь комнату, непривычно громко хлопнув дверью. Тогда, лежа в облаке твоего аромата и ощущая остатки твоих прикосновений на коже, я не знала, что этот вечер был переломным для нас, для меня, для прежней Кейт Стефенсон, которая уже никогда не будет прежней. Я выберусь отсюда другой, перерожденной и перевоспитанной, с въевшимся навсегда страхом, который ты взращивал во мне с фанатичной любовью, такой же безумной, как и твоя любовь к цветам. Проходит несколько дней прежде чем я избавляюсь от твоего присутствия в моем теле и голове: твой аромат, впитавшийся в постельное белье, заменяется на запах стирального порошка, твои поцелуи и ласки смываются водой и мочалкой, которой я безжалостно растираю кожу, болезненный дискомфорт от глубоких толчков притупляется и я вновь нахожу в себе силы бороться за жизнь: съедать все, что ты приносишь, с натянутой улыбкой говорить спасибо, покорно отвечать на вопросы и заглатывать глубже отвращение к тебе. Ты не должен знать моих истинных чувств, Алан, иначе у меня не будет ни шанса, и, пока ты считаешь меня особенной, я буду пользоваться этим. Сейчас мы сидим за столом, сервированным, как и всегда, с утонченным вкусом: белоснежная скатерть, салфетки, блеск столового серебра и английский фарфор — меня тошнит от твоего педантичного порядка, и я боюсь нарушить его так же сильно, как мечтаю разрушить. — Сегодня я выбрал французскую кухню: "бёф бургиньон", салат "нисуаз" и на десерт профитроли, — ты открываешь серебряный колпак и изящные всполохи тумана, идущего от льда, скрывают за собой наполненный мороженым десерт. Интересно, когда ты успеваешь готовить? Между уходом за цветами и кровавыми убийствами? Ты медленно обходишь стол и, взяв по дороге бутылку вина, подходишь ко мне. — Наверное, это кощунство: запивать французскую кухню итальянским вином, но я предпочитаю тосканские вина. Палео Россо — изумительное переплетение ноток вишни и шоколада. Тебе понравится, Кейт, — протягиваешь наполненный бокал и смотришь на меня цепким пристальным взглядом, будто пытаясь разгадать, что скрывается за моей молчаливой покорностью. Я подношу вино к губам и делаю маленький глоток, едва справляясь с нервным дыханием. Господи, просто не стой так близко ко мне, Алан, иначе я не смогу даже сглотнуть. — Ну как? — Я не разбираюсь в винах, мистер... Алан, но оно не отталкивающее. Твои губы чуть подрагивают в уголках и ты, постояв около меня еще несколько секунд, возвращаешься на место. — Хочешь знать, чем занимается твоя мать? Вскидываю голову, слишком резко для незаинтересованной, смирившейся жертвы, и ты прищуриваешь глаза, откидываясь на спинку стула и наверняка анализируя мою реакцию. Что-то жуткое и жестокое появляется в серой хмури, и я поджимаю губы, виновато улыбаясь. — Нет. — Почему? — Потому что одно то, что она находится не здесь, делает ее куда более удачливой. И я не хочу думать, что в этой жизни ей всегда везло больше. С самого начала, — ты опять тянешь правду, не даешь время уйти от ответа и придумать ложь, впиваясь в меня строгим требовательным взглядом. Твое лицо каменеет и профессиональный интерес подталкивает к дальнейшим вопросам. — Что ты имеешь в виду, говоря "с самого начала"? Ее детство? Я прав? Ее отец не трахал ее под носом у своей жены, не так ли? — У нее была по-настоящему счастливая семья. Когда я была маленькой, она рассказывала, как дедушка брал ее с собой на рыбалку, учил управлять лодкой и готовить снасти. Они уезжали в лесной домик, построенный у озера, и проводили там несколько дней. И они просто ловили рыбу, понимаете? Без грязи, унижений и боли. Я всегда мечтала, чтобы мой отец был таким же, чтобы он видел во мне свою дочь, а не... И он... он всегда относился ко мне холодно. — До определенного момента? — Да, — аппетит пропадает напрочь, и я пригубляю вино, пытаясь залить пылающие в груди эмоции: обиду, смешанную с жалостью к себе и почти ненавистью к матери, ведь она не остановила его, не спасла свою дочь от его похоти, ведь она и сейчас не защитила ее, позволив тебе забрать меня. — Что ты испытываешь к ней, Кейт? Дай угадаю. Кроме зависти, обиды и ненависти, ты искренне хочешь, чтобы она побывала на твоем месте, испытала то, что испытывала ты. С самого начала. Но ты прекрасно знаешь, что это невозможно, и злишься. Злишься на несправедливость мира и удачливость других, в частности ее. Так вот, Кейт, она во Флориде. Со своим любовником. Сейчас там семьдесят градусов, наплыв туристов и фестиваль кантри. Моя рука трясется, когда я подношу бокал к губам, и собственное сердце разрывает грудь от нахлынувшей боли — она живет, просто, черт побери, живет, тогда как я каждый день умираю. Я прячу первые признаки слез в опущенном взгляде, а потом, чтобы заглушить кровоточащие раны, выпиваю вино залпом. Одним большим глотком, который я едва преодолеваю, по неаккуратности выпуская несколько капель вина на подбородок. И только я хочу вытереть их салфеткой, как ты резко останавливаешь: — Не трогай, подойди ко мне. От моего промедления капли успевают скользнуть на грудь, на светло-бежевое простенькое платье, которое ты принес накануне. Свободное в крое, из легкой ткани, оно доходит до середины бедра, и сейчас мне кажется, что ты нарочно выбрал такую длину, потому что так же, как и мой отец, рассмотрел во мне женщину. Я останавливаюсь в шаге от тебя, и ты обхватываешь теплой ладонью мое запястье, чтобы привлечь ближе, намного ближе, так, что мои ноги упираются в твои колени до тех пор, пока ты не разводишь их и не обнимаешь меня за талию, прижимаясь губами к животу. Сложно замаскировать напряжение, когда все тело превращается в натянутую струну. — Мир несправедлив, это правда, Кейт, но всегда есть возможность уравнять шансы, — ты поднимаешь голову, вглядываясь в мое лицо, и проводишь пальцем по подбородку, стирая остатки вина и касаясь им моих губ. Мне приходится разжать их, а потом, когда ты проталкиваешь его глубже, слизать терпкую горечь. В этот момент твои зрачки расширяются, и я узнаю первые признаки возбуждения, покрытые гнетущей тишиной между нами. Давление твоих бедер становится ощутимее, и я оказываюсь в ловушке из твоего тела, от которой хочется освободиться, впрочем, вовсе не преимущество в силе останавливает меня от необдуманных поступков — твоя жестокость, скрытая за красивыми мужественными чертами. Я просто знаю, какую боль могут причинять твои руки. Сейчас же ты проводишь ими вверх по моим ногам, задираешь платье, поддеваешь резинку трусиков, и в то время как я прокусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы сдержать желание оттолкнуть тебя, ты спускаешь белье до колен и оставляешь меня абсолютно незащищенной. — Ты чувствовала возбуждение, когда он касался тебя? — ты ждешь ответа, и твои пальцы зависают на моем лобке, слегка поглаживая его. — Я чувствовала боль и отвращение. — То же самое, что сейчас? — Сглатываю, боясь сказать правду, и судорожно выдыхаю, когда ты заходишь дальше, соскальзывая вниз и проводя пальцами между ног. — Можешь не отвечать, ты совершенно сухая. Выпей, Кейт, это поможет расслабиться, — свободной рукой протягиваешь свой бокал, а я мотаю головой, и так ощущая постепенно наполняющую меня легкость, дурман, который странным образом искажает действительность. Мне даже приходится зажмурить глаза, чтобы лучше понять собственное состояние. — В этом вине что-то есть, да? — Ничего, кроме десятилетней терпкости, — ты не врешь, на самом деле ты никогда не врал мне, Алан, просто я сама ужасно боялась правды. И даже когда ты говорил, что я умру, в какой-то степени ты поступал благородно — не обманывал меня и не дарил эфемерной надежды. Все же принимаю предложенный бокал и делаю несколько маленьких глотков — раз меня ждет близость, то почему бы не сделать ее менее болезненной. Вино неприятно вяжет язык, зато действительно расслабляет, и твои дальнейшие действия воспринимаются проще. Я с удивительным безразличием наблюдаю за тем, как ты осыпаешь поцелуями мой живот, чуть задерживаясь на шраме, на самом первом шраме, ставшем для тебя самым любимым. Позже я узнаю почему, и какой секрет он в себе таил, а пока вздрагиваю от проникновения твоих пальцев, и рефлекторно сжимаю бедра. — Иногда обида на близких нам людей так сильна, что неосознанно мы желаем им смерти, — ты шепчешь хриплым голосом, вставая со стула и ненавязчиво разворачивая меня к себе спиной. Держишь аккуратно и одновременно крепко, наклоняя к столу и вынуждая меня полу-лечь на него корпусом. Ты отодвигаешь в сторону мешающие тарелки и приборы и, прижимая к столу, расстегиваешь брюки. В этот момент я рассматриваю цветочный орнамент на попавшейся под глаза пиале и лишь глухо стону, когда ты наполняешь меня до предела. — Признайся, Кейт, ты желала смерти своей матери? — толкаешься, кидая слова обрывками, и твое дыхание опаляет щеку, когда ты обхватываешь мой подбородок ладонью и по максимуму поворачиваешь к себе. Смотришь прямо в глаза, не переставая двигаться, и с размаху вколачиваешь меня в край столешницы, отчего становится откровенно больно. — Ну же, ты представляла ее мертвой? Хоть раз? После того, что он с тобой делал? После того, как вы сталкивались утром и она делала вид, что ничего не происходит. После того, как она выбрала не тебя? Представляла? Ты сопровождаешь вопросы глубокими, несколько грубыми толчками, и с легкостью выбиваешь из меня признание: — Да, да, Господи, не раз. Я мечтала, чтобы ей было так же больно. Так же больно, как мне. Улыбаешься, наконец отпуская мое лицо, и я склоняю голову, зажмуривая глаза и сглатывая подступившие слезы. Зачем ты это делаешь, Алан? Что ты от меня хочешь? — Что ж, моя маленькая Кейти, ты заслуживаешь того, чтобы твои мечты исполнились, — ты делаешь заключительные движения, громко выдыхаешь и, застывая во мне, наваливаешься сверху. Мне не тяжело от твоего веса, но оброненная тобой фраза перекрывает доступ кислорода. Я начинаю задыхаться и судорожно хватать ртом воздух, сжимать кулаки до побелевших костяшек и просто шептать: — Пожалуйста, не надо-не надо-не надо. Мистер Коулман, я прошу вас, не трогайте ее, — ты оставляешь порхающие поцелуи на моей скуле и выпрямляешься, покидая мое тело. Теплая сперма стекает вниз по бедру, и от того, как трясутся мои ноги, я до сих пор не могу окончательно встать на них. Только приподнимаюсь на локтях, но не разворачиваюсь, не вижу твоего жестокого решительного взгляда, напряженных скул и резких движений, когда ты приводишь себя в порядок и смотришь на часы, будто куда-то опаздывая. — Давай, Кейт, пора возвращаться в комнату, — ты поправляешь и мою одежду тоже, грубо хватаешь за предплечье и, несмотря на мою слабость, тянешь за собой, туда, где мне придется остаться в одиночестве на несколько дней. Мучительных в ожидании, наполненных болезненным предчувствием и раскаянием, потому что ты оставил меня лишь для того, чтобы исполнить мою мечту — сделать моей маме так же больно, как мне. Я ненавижу тебя, Алан.