Коллекционер

Я судорожно сглатываю, морщась от горечи на языке и почти не чувствуя реальность, — только онемение в конечностях и тянущую, наполнившую внутренности боль, которая распирает и растягивает изнутри. Каждый последующий вдох дается с большим трудом, и я открываю рот как выкинутая на берег рыба, чтобы глотнуть спасительного кислорода, оседающего в моих легких непосильной тяжестью. Слезы текут непроизвольно, и страх перед предстоящей смертью вытесняет все мысли и воспоминания, которыми я была отравлена лишь несколько минут назад. К сожалению, за мою попытку убежать от твоей жестокости ты выбрал не быструю и милосердную смерть, а мучительно болезненную, специально подобранную для меня — я должна была понять, какую ошибку совершила, решив, что смогу тебя обыграть. И вот, поняла все же. Очередной вдох вызывает приступ агонии, и от острой, полоснувшей внутренности боли, я ныряю в темноту, из которой меня выталкивают прикосновения твоих прохладных пальцев. Ты прощупываешь мой живот профессиональными движениями, и я открываю глаза, пытаясь сфокусироваться на твоей фигуре, нависшей надо мной размытым и нечетким фантомом. Проходит время, прежде чем в неясных контурах я могу разглядеть детали, например твое сухое, ничего не выражающее лицо и точно такой же бездушный взгляд, остановившейся на мне. — Осталось немного. Ты прав, Алан, но мне кажется, что я умираю целую вечность. — Хочешь знать, о чем я думаю, Кейт? — ты склоняешься ниже, опираясь руками по обе стороны от моих плеч, и мое и без того бешено стучащее сердце пускается в безумный галоп, отчего дыхание меняется на поверхностное, и на лбу появляется холодная испарина. Это признаки подступающего конца, не так ли? — Что мы могли бы поладить, потому что ты, как никто другой, понимаешь меня, видишь красоту там, где вижу ее я. Ты видишь ее в смерти, поэтому ты с таким восхищением смотрела на мой сад. Как жаль, что ты так и не смогла принять себя настоящую, — ты шепчешь, рассматривая мое напряженное лицо, и заботливо убираешь прилипшую к виску прядь волос, попутно проводя пальцем по скуле. — Красивая и глупая. Неужели ты подумала, что я настолько неосмотрителен, чтобы дать тебе шанс? Я лишь хотел посмотреть, как глубоко ты увязнешь в призрачной надежде сбежать от меня. Ты была обречена, моя маленькая Кейти, — оставляешь на моих губах порхающий поцелуй и медленно выпрямляешься, с полным безразличием наблюдая за моей агонией. Моя жизнь ничего для тебя не значит, так же, как и жизнь убитых тобой девушек. — Не скучай, — уголки твоих губ дергаются и ты выходишь из комнаты, оставляя дверь открытой. Теперь тебе нечего опасаться — я никуда не уйду, я на пороге смерти, и будто назло события этого дня обрушиваются на меня оглушительным отчаянием. Был ли у меня шанс? Хоть какой-нибудь. Один на миллион. Не было, только не в случае с тобой, ведь ты нашел меня, даже не дав надышаться. Липкая кровь стекает по подрагивающему от частого дыхания животу, и я ощущаю ее холод спиной, когда она скапливается подо мной, образуя целую лужу. Ты сделал это быстро, Алан, просто обхватил меня за талию и бережно прижал к себе, так, что длинная тонкая заточка, чем-то напоминающая спицу, вошла в меня как в разогретое масло. Я вспоминаю твое лицо в тот момент и удивляюсь тому, насколько непроницаемым оно было, лишь на мгновение в горящем злостью взгляде мелькнуло что-то напоминающее сожаление, тут же сменившееся холодным безразличием. Привычным, но от этого не менее пугающим — ведь это конец моей истории, Алан. И будто назло ты вновь возвращаешься. Я фокусируюсь на тебе и думаю о том, сколько времени прошло с твоего ухода и для чего ты пришел, и сейчас я не боюсь тебя, поэтому спокойно наблюдаю за тем, как ты берешь стул и садишься на расстоянии от кровати, принимая небрежную позу и впиваясь в меня пронзительным взглядом. — Бьешь все рекорды, обычно от такой раны умирают в первые пятнадцать минут. Прости, что разочаровала. Отворачиваюсь и закрываю глаза, прислушиваясь к боли внутри — она накатывает волнами, отчего я сжимаю в кулаках простынь, а затем отступает, позволяя мне облегченно выдохнуть. Я бы выдохнула из себя весь воздух, если бы это могло облегчить страдания, наверняка доставляющие тебе удовольствие. — Знаешь, наряду с презрением ты вызываешь восхищение. Двадцать три мили при температуре сорок восемь градусов, еще немного и ты бы вышла на дорогу. Прекрати, Алан, я не хочу знать, что была в шаге от свободы. — Впрочем, тебе бы это не помогло. Туристы не особо жалуют это время года, слишком большая влажность и холод, — я почти не слышу тебя, лишь отголоски тихого голоса достигают сознания, и я цепляюсь за них, желая доказать себе, что еще жива, что не превратилась в бесполезную кучу биомусора, которая сгниет где-нибудь в песчаном карьере. Ноги сводит судорогой и я издаю протяжный стон, резко открывая глаза и напрягаясь всем телом. От этого становится хуже — боль внутри прожигает насквозь и я вытягиваюсь, почти теряя сознание, но все же удерживаясь на плаву благодаря нахлынувшему после всего спокойствию. Пришедшее на смену агонии облегчение расслабляет, и я удивляюсь собственной легкости, абстрагированно наблюдая за тем, как твое лицо перекашивается от злости, уголок губ дергается и ты, сжав челюсти, встаешь со стула, яростно откидывая его в сторону. На грани сознания я думаю о том, что это так на тебя не похоже, ведь весь ты состоишь из равнодушия и самоконтроля, но не импульсивности, нет. И пока мое сердце отсчитывает последние удары, ты в несколько шагов преодолеваешь расстояние до кровати и склоняешься надо мной, обеспокоенно заглядывая в глаза и обдавая меня дикой яростью. — Не смей! — кричишь словно сквозь толщу воды, которая не может передать всей интонации, а потом исчезаешь, покрываясь совершенной тьмой. Здесь тихо и спокойно, Алан, и ты не дотянешься до меня, как бы ты этого не хотел. Я просыпаюсь постепенно, этап за этапом, словно кто-то вытягивает меня из забвения и зовет за собой, совершенная ночь остается за плечами и сквозь полуприкрытые ресницы просвечивает слабый свет, отливающий отталкивающей белизной. Первое, что я слышу, — это удары собственного сердца и тихое, надрывное дыхание, затем систематический писк какого-то прибора и, не может быть, тиканье часов. Там, где я находилась, не было столь насыщенных звуков, поэтому я тороплюсь открыть глаза и обвести комнату мутным расфокусированным взглядом, от чего в голове поднимается гул, и я зажмуриваюсь, выпуская слезы наружу. Я жива, это чудо, но до сих пор в твоей власти. Почему ты просто не позволил мне умереть? Понимание происходящего закручивает в тошнотворный вихрь и я не могу сдержать всхлипа, пробуя пошевелить пальцами и почувствовать тело. Но, как только я пытаюсь сжать пальцы на ногах, слабая боль покрывает живот, пробирается выше и глубже и вынуждает меня застыть. Господи, как больно, Алан! — Вся прелесть постоперационного периода: действие анестетиков закончилось, и к тебе возвращается чувствительность к боли, — я не вижу тебя из-за пелены перед глазами, но теперь четко ощущаю твое присутствие — аромат парфюма навязчиво перебивает запах медикаментов. — Ты заставила меня поволноваться, Кейт, — наверное, сейчас ты смотришь на меня снизу вверх, с ноткой презрения и брезгливости, которая слышится в плавном тихом голосе. Мне даже не надо смотреть на тебя, чтобы понять это. Губы дрожат от осознания того, что этот ад никогда не закончится, потому что ты — дьявол, слишком гостеприимен. — Хочу пить, — получается с трудом, с перерывами и от движения губ кожа на них лопает, отчего на языке появляется привкус металла. — Не сейчас, пока только это, — ты промокаешь губы смоченной в воде салфеткой и я с жадностью глотаю несколько капель, скользнувших внутрь. Это хоть как-то устраняет сухость во рту, но не улучшает состояния: мне кажется, все мое тело состоит из одного сгустка боли, которая концентрируется где-то под ребрами. — Я могу помочь тебе, Кейт, но для этого ты должна попросить у меня прощения, — наконец, пелена спадает и я могу рассмотреть тебя. В белоснежном халате и очках ты отлично вписываешься в роль врача. Все такой же идеально выглядящий, с педантично уложенными волосами ты держишь шприц в одной руке, а другой поправляешь капельницу, пока я тихо стону, в полной мере ощущая плоды твоих трудов. — А еще сказать спасибо, фактически я вытянул тебя с того света. А стоило ли? — Ну же, Кейт, всего лишь два слова. Поджимаю губы, разрываясь между желанием жить и ядовитым отчаянием, ведь жизнь с тобой вряд ли лучше смерти, но очередной приступ боли лишает выбора. За секунду. — Прости. — Прости, Алан. Мне нравится, как ты произносишь мое имя. Чертов ублюдок, ты специально тянешь время. Я смотрю на тонкую иглу с блестящей каплей препарата на конце, и часто-часто вдыхаю, словно это поможет справиться с болью. — Прости, Алан. — И? — Спасибо. Спасибо, что спас меня, — последнее слово я выталкиваю из себя силой, поэтому звуки сглаживаются и получается что-то несуразное. Боль становится практически невыносимой, и меня кидает в жар, отчего лоб покрывается испариной. Внутреннее напряжение отдается дрожью в руках и комната плывет перед глазами, вызывая тошноту и горечь во рту. Я провожу по животу ладонью, будто пытаясь стряхнуть агонию, и вжимаюсь в подушку затылком, откровенно всхлипывая. — Что? Я не слышу, — ты непонимающе хмуришь брови и склоняешься ниже, так низко, что я чувствую твое дыхание на губах. — Прости и спасибо, что спас меня, Алан. Для чего только... ведь во мне не осталось ни одной тайны — все они варварски выпотрошены и раскрыты: и смерть отца, и маленькая Кейти, и роль во всем этом мамы, заплатившей за свою безучастность к моей детской трагедии жизнью. — Спи, моя маленькая Кейти, организму необходимо восстановиться. Прикосновение твоих губ на лбу привычны, и ласкающие скулу пальцы усыпляют, вынуждая меня закрыть глаза в ожидании покоя. Он приходит не сразу, через череду твоих прикосновений, неясных слов, теплого дыхания. Через горький аромат твоей близости и понимание того, что ты не готов меня отпустить, не в этот раз. И тогда, лежа на операционном столе под твоим задумчивым взглядом, я и представить не могла, насколько врасту в тебя всего через несколько недель. Врасту лишь для того, чтобы безжалостно вырвать...